Найдет слова! Тот, кто способен выразить себя словами, не станет жертвой гнева – так, да? О нем, Каине, всегда говорили, что ему трудно обходиться со словами. Кажется, он совсем не говорил до пятилетнего возраста. Был нем.
Неужели гнев вернул его в первые годы детства и разум ему изменил – ведь слов не нашлось?
Долго сидел и думал Каин и наконец повторил то, что сказал Еве во вчерашнем разговоре: "Если так, сделанного не воротишь. Я никогда больше не стану ребенком, отказывающимся говорить".
Значит, чтобы совладать с этим сложным миром, он не имеет права поддаваться гневу. А когда гнев все же накатил, что подняло в нем бурю?
Ответ возник мгновенно: сознание того, что он вытесняем. Его, двухлетнего, отодвинули в сторону, когда родился Авель. И потом, еще раз, ребенок, растущий в чреве Леты, вытеснял его все больше и больше.
"Женщины изменяют", – подумал Каин и вспомнил, как Лета склонилась над новорожденным с любовью, которая не оставляла места для других привязанностей.
Так, наверное, однажды поступила и Ева.
"Никогда больше я не стану прикипать сердцем к женщине. – И он почти с удовольствием подумал о Натие, бесстрастной жрице, которая должна стать его женой. Холодная, утонченная – хорошо. – Я не настолько плох, чтобы не удержаться на расстоянии.
Я никогда не полюблю ее, не буду зависимым, нет".
Он станет искать дружбы мужчин, Бек Нети и его сына. Тепло будет, но без жара мучений, лишь доверие, согласие, общее дело.
Как с Адамом.
"Я мог бы получить от отца гораздо больше, – подумал Каин. – Я просто этого не видел, а искал утешения у женской груди. Как дитя.
Как дитя. Настолько ранимый, что сходил с ума, становясь жертвой бессловесного гнева.
Если я хочу быть взрослым и умным, я должен держаться за мужскую дружбу, – думал Каин. – И мне этого хватит".
Тут в дверь постучался Энки Бар: наступило время возжечь огонь на вершине башни.
Пока Каин совершал омовение, брился и облачался в полученные от нового друга одеяния, Энки давал ему несложные наставления: идти рядом с Нин и просто делать то, что делает она.
Как бы мимоходом он вставил:
– Ублюдок умер.
Каин поперхнулся утренним напитком, закашлялся:
– Умер? Как, вот так просто?
Энки рассмеялся.
– Конечно не просто, – сказал он и добавил: – Вчера вечером я дал ему яд.
– Ты убил его? – Каин вспомнил, как вчера вечером Энки исчезал, а потом вернулся, бледный и страшно взволнованный. – Но почему, Энки?
– Я хотел уберечь тебя… от неприятностей.
Два молодых человека стояли друг против друга на холодном полу, прямые, как лучи солнца, и Каин почувствовал, как душу наполняет невообразимая радость. Сначала он будто не понял.
– Ты взял на себя это гнусное дело, чтобы избавить меня от него?
Энки кивнул.
И слезы, которых Каин так жаждал на рассвете, хлынули из глаз, фигура Энки расплылась. Охрипшим от волнения голосом Каин попытался выразить свои чувства:
– Никто никогда ничего подобного не делал для меня.
В следующий момент постучался страж: пора идти. В дверях Каин обернулся:
– Ты лишаешь меня независимости, Энки.
Энки еще долго стоял, пытаясь понять эти темные для него слова, наконец покачал головой и пошел разыскивать отца.
Бек Нети тоже проснулся очень рано. Что-то омрачало его радость. Вчерашние события превзошли все ожидания, чудо свершилось в его древней стране, и ему казалось, что с наследником страна обретет новое величие. Так откуда же возникла эта настороженность, ощущение неясной угрозы? Едва ли тревогу разбудили жрецы Сина. Каин ведь сказал, что власть их призрачна без поддержки царского рода. Бек Нети ни на мгновение не сомневался: Каин и в дальнейшем будет направлять события столь же умело, как и вчера вечером. Нет, тут что-то другое…
В дверь, постучав, вошел Энки. Вот уже много лет отец и сын завтракали вместе на балконе с восточной стороны башни, откуда наблюдали, как шествует по лестнице царица, как зажигает огонь наверху.
Энки описал отцу отклик Каина на известие об отравлении внебрачного, рассказал о его слезах и загадочной фразе, произнесенной при расставании. Бек Нети тут же понял, откуда шло беспокойство: в то утро на стойбище у Эмера мальчик выпалил в порыве возмущения: "Одно ты должен знать обо мне. Я давно хотел умереть. Моя жизнь важнее для тебя, чем для меня".
Слово в слово передал он Энки тот разговор на стойбище, упомянув и о том, что молвил Каин, позволив уговорить себя: "Конечно, я могу поиграть в ваши мечты, в ваши миражи. – И еще: – Я всегда чувствовал себя чужаком…"
Отец и сын смотрели друг на друга, пытаясь понять эти слова. Оба думали: "Что могло лишить воли к жизни столь молодого человека?"
– Трудно понять, – протянул Энки. – Его так легко полюбить, он такой приятный…
– Это наследственное, – решил наконец Бек Нети. – Они всегда были переполнены противоречиями. Сильные и слабые, гордые и застенчивые, холодные и горячие одновременно.
Энки думал по-другому:
– Мне кажется, с ним случилось что-то трагичное, лишившее его сил.
– И это осталось в нем открытой раной…
– Да. И он прикрывает ее независимостью, как повязкой, которая не дает ему истечь кровью.
Тут они увидели Нин. Она поднималась на последнюю ступеньку, Каин шел следом, но, даже поотстав на несколько ступенек, был выше царицы. Вдруг они увидели, как Каин подхватил Нин под руку, помогая ей передохнуть и успокоить дыхание.
Сколько раз уже стоял Бек Нети, наблюдая за царицей, которая мужественно взбиралась наверх, хотя силы ей изменяли; сейчас он облегченно вздохнул, зная, о чем она думает: "Сегодня я могу отдохнуть, сегодня пусть хоть весь свет узнает, что я уже стара и немощна".
Рассвет еще только занимался, и расстояние было слишком велико, чтобы верховный военачальник и его сын смогли разглядеть выражение лиц тех двоих, что поднимались по лестнице, но оба представили себе смех Каина и нежность его жеста, когда он протянул руку, чтобы Нин могла опереться на нее перед последними ступенями.
Вскоре на башне Нода зажегся огонь нового дня на радость солнцу, встававшему с востока.
Глава двадцатая
Пульсирующая в божественных царских жилах кровь устанавливала союз между звездой и ее народом. А крепился союз стихами и песнями, молитвами и ритуалами.
Но более всего – образами. Мастера Нода столетиями совершенствовали искусство ваяния, воссоздавая живые мифы в недвижном камне и тем самым творя чудо: божественный дух вновь и вновь возрождался в земной материи.
Животворящей силой стали легендарные статуи царей, размещенные вдоль торцовой стены колонного зала. Они были высечены из огромных каменных блоков, внесенных в башню; их яркие краски ничуть не потемнели за века. Сходство изваяний с умершими царями было поразительным: издревле художник снимал гипсовую маску с лика почившего властителя, прежде чем тот обретал вечный покой в царской гробнице.
В первое же солнечное утро Нин провела Каина от статуи к статуе, называя имя каждого царя и годы его жизни.
– Это Ли Эль, великий воин, дед по отцовской линии твоей бабушки со стороны матери. А это Каль Иллу, он закончил строительство башни и основал культ бога Сина.
Четырнадцать царей и две царицы.
Каин слушал ее, кивал. А сам угадывал живую боль во всех каменных ликах – свою собственную боль.
"Ты, – думал он, – и ты, и ты тоже". Все они несли тяжелую ношу, его ношу.
На мгновение он перестал ощущать себя чужестранцем; сознание, что те же муки, ту же боль испытывали его предки, будило глубокое чувство родства.
Долго стоял он перед статуей одного из царей, умершего молодым, в лучшие годы. Всматривался в лицо статуи; живой и мертвый, взирая друг на друга, мерялись болью, заключенной в глазах.
"Брат, – подумал Каин, но тут же поправился: – Нет, не брат, гораздо ближе. – Каину почудилось, будто он ощущает пульсации крови умершего в своих жилах. Он попробовал прогнать это ощущение. – Нет, невозможно. Ведь он мертв. Он всего лишь статуя. – Но в следующее мгновение подумалось: – Нет, не мертв. Он вернулся и вложил в меня свою судьбу и свою боль".
Словно сквозь туман доходили до него слова Нин:
– Он был великим царем. Все ладилось в его руках. При нем царство сложилось, окрепло и обрело порядок.
– Он был несчастным человеком, – возразил Каин.
– Правильно, – подтвердила Нин, невольно понизив голос под влиянием сумрачности Каина.
– Как он умер?
– Мне не хотелось бы говорить об этом.
– Мое право знать, – еще раз возразил Каин, и Нин сдалась.
– Однажды безлунной ночью он поднялся на крышу башни и вонзил в свое сердце священный нож, – горестно сказала она.
И тут боль в глазах статуи обрела оттенок вины, во всяком случае, так показалось Каину. И он подумал: "Ты, наверное, как и я, не сдюжил. И однажды муки твои стали невыносимыми. О Боже, как я понимаю тебя! Наверное, как и я, в поисках первоосновы зла ты отдалился от всех, и все отдалились от тебя. Наверное, как и я, ты хранил жуткую тайну, твой поступок был столь ужасным, что в его реальность нельзя было поверить, а значит, нельзя было и поделиться с кем-либо. Ты был умельцем и, возможно, подобно мне, считал, что все это – лишь мираж:, не имеющий отношения к действительности. Ты никогда не был пленником игры и поэтому играл.
И все же ты попался в собственные сети, как и я".
– Он женился на царице из Эриду, большого города на западе, и очень любил ее. Но она была лишь ребенком, падким на развлечения и дорогие подарки. – Голос Нин звучал отстраненно, казалось, она целиком ушла в воспоминания.
"Ты, как и я, обнимал мечту", – подумал Каин, а вслух сказал:
– Оставь меня, пожалуйста, наедине с ним.
Нин кивнула, она слишком сильно была занята собственными мыслями, чтобы почувствовать себя уязвленной.
Каин долго оставался возле статуи, не давая прерваться связи времен. "Он имеет право знать, кто я", – думал он, уверенный, что и без объяснений тот, другой, его поймет.
И все же он попытался: "Всю жизнь я искал свою судьбу, безмолвно блуждал в отчужденности. Но самоочевидных ответов, тех, которые дарят людям чувство единения, я так никогда и не нашел. Трудно быть немым и искать объяснения в тишине. Ты явно знаешь, каково это.
Потом меня захватили такие запутанные и многогранные события, что слова были лишними. Но именно тут они и возникли, все же я сын Евы. Странно, слова, наверное, всегда были во мне, но я смог отыскать их – или они меня? – только когда твой народ принял меня".
Во взгляде статуи Каин прочел недоумение.
– Ты прав, – сказал он, помолчав. – Что-то другое раскрепостило меня.
И тут он вспомнил утро у реки после убийства Сатаны. В те ранние часы трава была зеленее, а река синее, чем всегда, птичье пение обладало необычайной прелестью, все испускало прекрасные запахи, все было чудесным.
– В то утро я увидел новый мир, – обращаясь к статуе, пояснил Каин, и ему показалось, что та кивнула в ответ.
– В то утро я впервые сумел поговорить с матерью и одержать победу при помощи слов, – продолжал Каин, а изваяние терпеливо взирало на него печальными глазами.
– Когда Сатана умер, слова обрели свободу, так это было. Почему? Ты должен знать: я всегда мечтал попасть туда, в Эдем, – помолчав, признался он. – Думаю, ты понимаешь: это была мечта о свободной жизни, в которой никого не отталкивают, где слова вообще не нужны. Я хотел вернуться к жизни без воспоминаний. Без воспоминаний муки быстротечны. Там, в стране детства, существовало только СЕГОДНЯ, только мгновение, полное переживаний.
"Как в то утро", – опять подумал он.
Но тут ему показалось, будто он слышит, как статуя произносит слова, которые Ева часто повторяла в последние годы: "К прошлому возврата нет".
И он покачал головой, показывая, что понимает: для него дорога в прошлое закрылась, еще до того как он вонзил нож в грудь Сатаны.
Значит, убивать его и не стоило.
Злодеяние не имело смысла.
"Может быть, я совершил месть за мать Евы и за шамана", – подумал Каин, не решаясь смотреть на статую, ибо знал: та насмешливо улыбается. В следующий миг он увидел кровь на своих руках, а потом пятна старой, засохшей и почерневшей крови на статуе. И тогда он разорвал связь времен:
– Нет, я жив. В отличие от тебя, я жив и могу еще что-нибудь сделать.
Он подумал об Энки Баре, который совершил убийство вместо него, из чувства любви к нему, Каину, поклонился статуе, повернулся на каблуках и пошел в направлении трапезной, где его ждала Нин со свежим хлебом и горячим вином.
И вновь удивил царицу, попросив, прежде чем сесть за стол, большую миску с водой и полотенце.
"Чистоплотности он научен", – подумала Нин.
С этого дня все трапезы за царским столом начинались с мытья рук.
Час спустя, слушая Каина, который расспрашивал жрецов Сина, Бек Нети дивился собственному беспокойству. Глянув через стол на Энки, он увидел, что и сыном владеет та же мысль: "Мы что, вызвали к жизни привидение?…"
Жрецов призвали в комнату для переговоров перед колонным залом. За круглым столом сидели восемь служителей бога Луны, Нин и Каин, Энки и Бек Нети. Были здесь и слепая жрица Инанны, а также Ан Ле, лишенный могущества жрец верховного бога.
Разговор начал Каин: до него уже доходили слухи, говорил он, что жрецы Луны из башни Нода лишились издревле ниспосланного им святого дара врачевания. Вот он и призвал слуг Сина, дабы узнать, что тому причиной.
Царица, казалось, испытывала мучения. Син Ака сделал попытку взять слово, но Каин, повысив голос, продолжал: поскольку ему кое-что известно о болезнях и врачевании, он прежде всего хотел бы знать, как обстоят дела с лечебными травами. Кто их собирает, как они хранятся, кто и как их использует.
За столом наступила тишина. Каин обвел взглядом череду жрецов. И в то мгновение, когда Син Ака открыл рот, Каин заметил, что лицо старейшего жреца, самого седовласого и самого неприметного среди восьмерых, пошло красными пятнами. Он жестом остановил Син Ака и обратился к седовласому:
– Тебе, кажется, есть что сказать?
Старик начал с трудом подбирать слова, он явно испугался.
– В стране нет уже колоквинта, – промолвил он. – Его горькие зерна хорошо помогали от нарывов, но вот уже много лет мы не получаем их. Это плохо, поскольку нарывы нередки. Касторового масла тоже давно нет: никто больше не выращивает клещевины.
Лоб Каина сморщился.
– А валериана? – спросил он. – Опиум?
Это-то доступно? А кто собирает крапиву, которая помогает от жара, кто сушит ее и пакует? Если нет колоквинта, почему не попробовать толченую кору смоковницы, смешивая ее с грибом? Это средство даже лучше помогает от нарывов, насколько я понимаю.
Старик запутался в словах, еще больше оробел. Наконец собрался с духом:
– Велика вина моя, но я все же пытался поддерживать знания о лечебных травах и пополнял запасы. Но никто больше не считал это важным.
Тогда Каин впился глазами в Син Ака:
– Я возлагаю ответственность за это на тебя. Почему ты пренебрег важнейшими знаниями – ведь речь шла о лечении больных людей?
Син Ака отвел взгляд, но ответил твердым голосом:
– Сами по себе травы не нужны, ведь исцеляет сила божественной крови, а наша царица стара и малокровна.
– Ты упрям, – возразил Каин. – Целебная сила идет от земли, из нее берут силу растения и превращают в благо для людей. Если ты этого не понимаешь, значит, плохо справляешься со своим делом.
Нин почувствовала, как гнев ее набирает силу, она поняла: юноша, пожалуй, прав. Жрец посмел переложить вину на нее, чьи силы иссякают. Сквозь слепящую пелену негодования доносились до нее распоряжения Каина: немедленно привести в порядок земли около башни, отрядить людей на сбор трав, уже в этом году развести их поболее. Каин обещал, что сам проследит за работами, укажет, какие травы сеять и как их выращивать.
– Я хочу, чтобы этого человека казнили, – резким от гнева голосом изрекла Нин, указав на Син Ака.
Каин заколебался, потом поклонился ей:
– В этой стране право судить принадлежит тебе, я склоняюсь перед твоей волей. Но с твоего разрешения я хотел бы послушать самого Син Ака. Пусть скажет, что сделал для восстановления могущества страны.
Белый как полотно Син Ака взмолился:
– Я понимаю, ты человек больших познаний. Но, как и я, ты ведаешь: сила в божественной крови и святых словах.
– Каких словах? – удивился Каин.
– Молитвах. Несмотря ни на что, я читал их каждую ночь и каждый день, чтобы отводить немощь и зло от Нода.
Какие молитвы? – переспросил Каин, подумав: он безумен, но в его словах есть доля правды.
– Прежде всего, божественный "Длинный ряд", – ответил Син Ака. – Если вы убьете меня, в стране не останется никого, кто их знает, и всем вам будет плохо.
За столом опять наступила тишина. Нин была напугана. Лишь Каин оставался собран и задумчив: о чем говорит жрец? Потом вспомнил заклинания, которые читал Адам, призывая дождь в засушливые годы. Не о том ли речь? А как начиналось заклинание?…
В следующий миг он вспомнил, начал читать, тихо, медленно, задумчиво.
Вот тут-то Каин лишил жреца последнего, что придавало смысл его жизни. На глазах у всех власть Син Ака рухнула, а с ней – и все, что путало остальных.
Не без достоинства поклонился Син Ака Каину:
– Я вижу, ты владеешь и этим знанием. Значит, я больше не нужен. Ты спокойно можешь позволить царице лишить меня жизни.
Но Каин не хотел ничьей смерти. Он искал поддержки у Бек Нети, умоляя Нин.
– Прошу, прояви милость, царица, – сказал он. – Син Ака более не будет верховным жрецом, но позволь сохранить ему жизнь.
Нин, сжимая тонкие руки, думала о том, что вина лежит и на ней. Почему позволила она жрецу Сина забрать столько власти над собой и всей страной? Она знала, когда это началось: конечно же, в те омерзительные ночи, давным-давно. От ее покорности подпитывалась сила жреца, сила же Инанны уменьшалась, а могущество Ана иссякло вовсе.
И, внезапно нарушив тишину, она изрекла:
– За этим столом присутствует та, что более всего пострадала от власти Син Ака. Это старая жрица Инанны. Ей и выносить приговор.
Все глаза обратились к слепой пророчице, а та улыбнулась беззубой улыбкой и тихо, но с ударением на каждом слове молвила:
– Но вы же все видите: он уже мертв. И хватит об этом.
Каин поблагодарил ее кивком головы. На сердце Нин тоже полегчало.
Только Бек Нети подумал: "Не пожалеть бы нам…"
Перед тем как все закончилось, Нин обронила:
– Я только что узнала, что ублюдок умер этой ночью.
И вновь шумок удивления пронесся меж собравшихся.
– Мне не пришлось браться за нож, чтобы он умер, – проговорил Каин тихо, словно самому себе. Он и не представлял, какое действие произведут его слова на собравшихся, которые, не зная о поступке Энки, решили: власть наследника столь велика, что ему не надо никакого ножа, чтобы лишить человека жизни.