Гнев растаял его поглотили сомнения. И все же… Ева вспомнила Авеля, тысячи светлых образов нанизались на нити воспоминании. Детские ручонки на ее шее, пухленькие пальчики в ее волосах, поток слов, хлынувший так рано, первые шаги, чувство гордости, непередаваемая радость.
Детства Каина не оставило по себе никакой памяти. А был ли Каин вообще, когда Авель рос в радости и разумении?
Вина – она знала это – лежала на ней. Гнев на Каина так и не освободил душу.
Утренний ветер усилился, на востоке забрезжил розовый свет. Младенец захныкал в корзинке. Начинался новый день, а с ним – бесконечные заботы. Пока она разводила огонь, грела воду и пекла свежие лепешки, слезы продолжали течь из ее глаз. Она позволила себе глубоко вздохнуть, прежде чем отправилась будить Адама.
И с этим вздохом она наконец узрела образ Каина. Он пронзил ее ножом. В то утро, когда умер Авель, Каин действительно стоял перед ней, красивый, полный сил, могучий.
Глава третья
Ясное солнце высоко стояло в небе. В обоих домах на столе лежали хлеб и плоды.
После трапезы оба мужчины встретились у берега на полосе между полем и тростником – Каин шел к постройке, Адам – к овчарне. Они немного поговорили, стараясь не касаться вечных своих разногласий. Каин хотел вспахать новые участки земли, Адам же боялся, что растущему стаду овец не хватит пастбищ.
Предложение Каина расчистить еще земли под пастбище на какое-то время восстановило мир. Особенно после того, как он взял на себя валку леса. У Адама болела спина, и Каин это понимал.
Каину ведомы были чуткость и порядочность. Мужчины чуждались многоречия. Оба считали, что слова не нужны для определения самой основы их жизни здесь, наверху.
– Вчера я сделал меньше, чем рассчитывал, – сказал Каин, и Адам кивнул, несколько удивившись. Каин редко не доводил до конца того, что намечал на день. Адам не хотел углубляться в причины, зная, что ответа не будет.
Уже расходясь, мужчины встретились взглядами, и Адам угадал муку в глазах Каина, заметил, как налился кровью, горит шрам на лбу. Будто бы походя он положил руку на плечо Каина, но тот еще больше замкнулся. И, продолжая свой путь, Адам думал, как и много раз прежде: "Он чужой мне".
Адам всегда чувствовал отчужденность Каина, уважал ее и боялся. Большое несчастье, собственно, ничего не изменило, лишь укрепив Адама в безразличии к этому чужаку-ребенку, родившемуся здесь, посреди всеобъемлющего хаоса самого начала.
Он подумал о другом своем ребенке – Сифе, порождении Света, подаренном им Богом вместо Авеля. Авеля, которого Бог так любил, что забрал к себе. И о девочке. Да, она совсем другая, подобно всем женщинам, но не чужая, как Каин.
Только Адам знал: Каин послан Богом как противоположность, как мука, как человек, все существование которого в какой-то мере жертва, в котором свет всегда соседствует с мраком в любом явлении, в том числе в продолжении рода.
"Необходим, как и соль", – думал Адам. Неистощимый, как осенние проливные дожди, невинный, как они. Полный страданий, но не раздираемый страстями, как Сатана. Цельный, сработанный Богом из одного куска. Не расщепленный, как сам Адам. В мире теней властвует грех, который ослепляет и запутывает человека, заставляет его сомневаться в каждом своем шаге. Адам знал это, всю его жизнь грех – а вместе с ним и страх – незримо присутствовали в нем.
"Каин никогда не ведал сомнений, грех не касался его, – думал Адам. – Потому-то он полон животворных сил". И с благодарностью вспомнил Адам обо всем, что свершил Каин здесь, на земле их обетования, о полях и посевах, овчарнях и жилищах.
Каин необходим был на земле ради борьбы, ведущей человека к будущему.
Боль владела Каином, и она была неизбежной – так видел происходящее Адам. Боль возникала из одиночества, из особого жребия. Она была той силой, что двигала им.
Выносить такое непросто, и Адам сострадал муке, что прочел в глазах юноши в то утро.
Сейчас Адам сожалел о порыве, заставившем его похлопать сына по плечу. Нет силы, способной утешить Каина. Слова не утоляют его печали, даже те успокаивающие слова, что умеет находить Ева. И тут Адама нежданно обуял гнев, и, выгоняя овец на западное пастбище, он почувствовал в себе новый росток злобы.
Уверенной, как сам Бог, была она, его жена. Взяла на себя вину за содеянное Каином. Всерьез верила, что сделала ребенка таким, каким он стал. Безумным, непочтительным, богохульным.
"Конечно же, матери обладают властью, но это не уравнивает человека с Творцом, – думал он, охваченный бешенством. – Сегодня вечером скажу ей это, заставлю понять, что она должна научиться смирению. Почему в случившемся она не увидела перст Божий и не склонилась пред Всевышним на небе и на земле?"
Много знания, но мало доверия. Ева так и не смогла примириться с таким простым и таким трудным для восприятия порядком вещей: пусть будет так, как есть.
Он тоже не мог, хотя и знал об этом. "Тот, кто знает, но не делает, бессилен", – думал Адам.
Каин несведущ и невинен. От этого и его сила, его решительность, избыток решительности, которую не поколеблет мысль. Она порождает много хорошего, но и плохого тоже.
Адам приблизился к ручью, где обычно мыл животных по утрам. Он шел слишком быстро и только теперь заметил, как отстало стадо.
"Ладно, догонят, – подумал он, отыскал удобное место на берегу, сел и опустил ноги в ручей. Вода была ледяная, холод быстро разлился по телу. Он остыл и успокоился. – Странно, почему я разозлился. Я ведь знаю Еву, знаю, что она отрицает все непонятное. В ее мире каждый кусочек должен совпасть с остальными, чтобы создать цельный рисунок. А те кусочки, которые не подходят к другим, должны быть отброшены. В этом есть что-то печальное".
Пока овцы собирались вокруг Адама, он вдруг осознал, что пропустил утреннюю молитву в яблоневой роще. Встреча с Каином, мука в его глазах так подействовали на Адама, что он забыл помолиться Богу.
"Отсюда и возмущение духа", – подумал он. И, окруженный пасущимися овцами, он упал на колени, и тепло вернулось в его тело, когда он молился:
О Всевышний,
Господин мира сего,
давший нам жизнь
и дарующий ее вновь каждую весну
по непостижимым законам.
Пошли мне благоразумие и покой,
несмотря на все беззакония, что я совершил.
Взгляни благосклонно и на Каина,
слугу гнева Твоего на этой земле,
так, чтобы дело его продолжалось
без большой беды
и чтобы он избежал
собственной боли.
Молитва чудесным потоком прошла сквозь все существо Адама, очистила, излечила его, и когда он медленно вышел из нее, то увидел, как прекрасен мир: солнечные блики на озере далеко внизу, красные анемоны в ложбине у ручья, сочная зелень травы вокруг.
"Как глупо и странно верить, будто все сущее и происходящее доступно разумению", – думал он.
Сейчас он размышлял уже с нежностью, снисходительно. И даже не без благодарности. Ведь ясный разум Евы и ее непрестанные попытки составить рисунок жизни дарили силы и ему.
Уверенность в жизни здесь, наверху.
Ева нужна на земле такой, какова она есть.
Как и Каин.
Блики на озере заставили Каина вспомнить про постройку плота. Все начиналось как игра, занятие для мальчишек; весна была похожа на нынешнюю: с быстрыми переходами от солнца к дождю, со странным ощущением тепла и холода одновременно. Мысль о плоте возникла после одной неудачной рыбалки, когда он промерз несколько часов на берегу, не поймав ни единой рыбешки.
– Там, в озере, ходит большая рыба, только нужно добраться до нее…
Каждую весну они строили лодку из коры, раз от разу все больше и больше, с удивлением выяснив, что даже камень можно заставить плавать.
Так родилась мысль о плавучем предмете, который позволил бы забраться на глубину, где водилось много рыбы. Никакой опасности не было: мальчики плавали не хуже выводка дикой утки у камышей.
Для начала они нарубили веток толщиной с руку и одинаковой длины, высушили их возле очага в пещере. Адам скорчил гримасу, вспомнив кудахтанье Евы из-за веток, мешавшихся под ногами. Потом они связали ветки ремнями из коры, плотно и жестко, насколько могли. Позже выяснилось, что ремни следовало тщательно вымачивать, чтобы плот оказался достаточно прочен – их-то постройка прочностью похвастать не могла.
Наконец Каин придумал вырезать ремни из овечьей шкуры, тут работа пошла веселее и сооружение стало крепче. И все же плот не вполне удался: он хоть и не тонул, но сидел в воде низко, и рыбная ловля никогда не обходилась без того, чтобы вымочить ноги. Ева ругалась.
– Лучше уж отказаться от рыбы, чем тревожиться за мокрых и замерзших мальчишек, которые того и гляди захворают, – причитала она.
Весна стояла холодная, и Адам вынужден был признать ее правоту. Адам и Авель сдались. Только Каин остался верен затее и продолжал биться над загадкой.
– Плот должен быть больше, – сказал он.
– Больше? – Адам не понимал, каким образом они могут улучшить плавучесть плота.
– Больше и легче, – объявил Каин и в тот же день начал все сначала – согнул ветви в виде шпангоутов и вскоре получил каркас огромной ладьи. Потом стал оплетать его камышом.
Адам помнил, как все смеялись над ним. И ругались, когда он тщательно обмазал плетеную посудину овечьим жиром, дорогим, не предназначенным для игр.
Но когда Каин закончил работу, лодка поплыла по озеру, плотная, легкая и такая большая, что рыбачить могли сразу оба брата.
Авель, привыкший греться в лучах всеобщего восхищения, ревниво отнесся к успеху Каина. Ева застыла в молчании, широко раскрыв глаза, она поняла всю важность открытия: Каин обладал способностью для нее непостижимой.
Адам против воли почувствовал восторг и уважение и все твердил про себя, что этот мальчик особенный.
Разве он думал об этом с неприязнью? Разве не выразил одобрения? Этого он не помнил: все случилось так давно.
Сейчас овцы были в безопасности, на горе у ручья. Он мог идти домой, но внезапно вспомнил, что Ева просила принести свежего мяса, чтобы приготовить праздничный обед в честь рождения его ребенка.
Он забыл попросить об этом Каина. И теперь Каин свежевал тушу, привычно и умеючи орудуя ножом.
Глава четвертая
В этот день и Лета мучилась стыдом и страхом. Она совершила недопустимое, позволив себе жалобы в объятиях мужа.
Гнев Каина был велик. Так велик, что в тот вечер он больше не пробовал завоевать ее после возвращения с постройки. И все же она молилась всем существом. Маленьким существом, которое обременяло большое чрево.
Лету единственную во всей семье не беспокоили перемены в настроении Каина, его печаль, его горячность. Мужчина не был доступен пониманию девочки из большого женского шатра на стойбище Эмера. Перед мужчиной следовало склоняться, как трава перед ветром. А кто знает, откуда ветер подует? Почему он сегодня немилосердно обожжет ледяным холодом, а завтра обдаст сухим мучительным жаром, как в пустыне?
Лишь иногда, веющий нежно, он обласкает Щеки с благоговением.
И тогда можно быть благодарной.
Вначале, когда они еще только познавали друг друга и были полны скрытых возможностей, он разговаривал с ней, постоянно искал беседы и отклика. Это беспокоило ее, потому что она не находила ответа и не знала, что ей делать с его доверием. Было нечто непозволительное, непристойное, немужское в этом его мягком разговоре с женщиной.
Она полагала, что он унижает себя – и ее. И старалась выйти из затруднения, не слушая мужа.
А вскоре научилась молчать.
Ее доверие было отдано Еве, женскому сообществу.
Тогда, вначале, любовь между нею и мужем была мягче, игра – богаче. Он был нежен, умел ее ждать.
Потом, когда она стала избегать разговоров, объятия стали жестче, грубее, все чаще он подступался к ней сзади. Случалось, ей не хватало нежности. Но не от всего сердца, ибо наслаждаться любовной игрой она могла лишь короткие мгновения. Потом она решила, что это даже неприлично и настоящий мужчина не должен быть полон мягкости и внимания.
Грубость и унижение всегда возбуждали Лету, разжигали в ней похоть. Она никогда не задумывалась об этом, но чуяла, что так оно и есть. Иногда ей хотелось далее, чтобы он ее ударил, при этом она вспоминала истошный женский вой на стойбище, вопли избитой женщины, в которых слышалась гордость, и странную покорность всех остальных, когда они врачевали раны страдалицы.
Тайные воспоминания, полные стыда и похоти. Каин не бил. И конечно, это заслуживало благодарности. Особенно сейчас, когда она понесла, думалось Лете, в памяти которой еще жили тяжелые воспоминания: дети, слишком рано вытолкнутые из матки, умерший плод. Тогда ненависть к мужчинам пожаром полыхала по всему женскому стойбищу. Но до бунта дело никогда не доходило: чересчур уж сильна была женская похоть. Да и зависимость от мужчин.
"Жизнь там, дома, грубее и ярче, чем здесь, – часто думала Лета. – Но и проще, понятнее". Опечаленный кричал; побежденный был попираем всеми, топтавшими его гордость, преступивший законы стойбища терпел позор и общее осуждение. Обозленный ругался; а женщины, случалось, лаялись, как бешеные собаки.
Но приходила ночь, все забывалось, и они спали бок о бок в шатре. И думали о тех женщинах, что отсутствовали, с завистью или облегчением, гадая – возможно, немного возбужденно, – какими те вернутся: бесстрастными, довольными или огорченными.
А в иные вечера женщин разбирал смех, и затевалась егозливая женская болтовня, сладострастная, с липкой примесью стыда: они мстили мужчинам, сравнивая их, осмеивая. Случалось, что кто-то из мужчин терял свою мужскую силу, это казалось женщинам очень забавным, и придушенный смех охватывал стайку женщин, заставляя их писаться, как речная вода осенью, когда дуют студеные ветры.
Здесь все было иначе. Лета вспомнила один случай вначале: она закричала, как прибитое животное, когда обожгла руку во время большой стирки. Ева примчалась, думая, что Лете угрожает смерть.
– Ты не должна кричать из-за такого пустяка, – сказала она, увидев ожог на руке. И добавила почти с презрением: – Ты что, с ума сошла, Лета?
Лета ничего не поняла, она лишь хотела криком унять боль. Наконец Ева, утратив суровость, рассмеялась:
– Какой же ты все еще ребенок, Лета!
Лета до сих пор краснела, вспоминая тот случай. И все же он был ничто в сравнении с тем, как она в сумерки у огня попыталась рассмешить свекровь шуткой о фаллосе Каина, что поднимается к небу каждое утро на восходе солнца.
Ева не проронила ни единого слова, взглядом заставив девочку замолчать.
"Озорница", – сказал ее взор.
Лета так никогда его и не забыла.
В это утро Лета не пришла к Еве и детям, когда та по заведенной привычке убирала и приводила в порядок свой маленький дом. Как и всегда, когда на нее накатывало неприятное чувство, Лета забилась в самый темный угол пещеры и сидела во мраке, крепко сжав маленькие ручки на большом животе, раскачиваясь из стороны в сторону, подвывая, как щенок. Она пыталась с этим воем выбросить из себя все неприятности.
Кричать здесь не разрешалось, а разрядиться, затеяв ругань с Евой, она не смела: из этого могли произойти самые неожиданные последствия.
Навывшись до облегчения и пустоты, она стала тешить себя воспоминаниями – самыми лучшими воспоминаниями, освещавшими всю ее жизнь, дарившими ей блеск и радость.
Воспоминаниями о том дне, когда Эмер вернулся на стойбище с Каином. Женщины ждали их, едва не лишившись сна от нетерпения, ведь Каин, сын удивительного племени земледельцев, живущего наверху, в горах, должен был выбрать себе невесту.
Сын Евы, он был потомком царского рода – рода владык земли Нод.
"Владыка, да" – так думали женщины, испытывая издревле взлелеянное уважение к царской крови.
Все помнили Еву и посещение ею стойбища, все, что она говорила и делала, ее удивительные рассказы о странствии на восток, ее обширные познания.
Они никогда раньше не видели женщины, наделенной таким достоинством, и толковали об этом снова и снова. Все дело в царской крови, в том, что Ева знается с силами, давшими ей знания о болезнях и смерти, подарившими умение исцелять.
А потом наступила страшная засуха позднего лета, и Эмер ушел в горы, чтобы попросить тамошний народ обратиться к богам и вымолить у них дождь. И ходил он не зря: дождь пришел, бушевал над ними сутками, подарил им жизнь и новые надежды.
Свет, осиявший людей на горе, сделался еще сильней.
И снова наступили ясные дни. И солнце светило над новорожденным миром, где расцветала и жизнь, и зелень, где из земли пробивалась молодая трава, где птичье пение разносилось над полями, где овцы разыгрались, а люди смогли утолить жажду и улыбнуться.
Гостя с горы ждали со дня на день и готовились к его приходу. Девушки умащали себя благовониями, надевали красивые платья и тяжелые серьги из золота.
Только мама Аня упрямилась.
– Кто сказал, что Каин захочет выбрать себе жену именно здесь? – сказала она. – Успокойтесь, Эмер, конечно же, придет обратно без Каина.
Но когда на горизонте появились всадники, все увидели, что их пятеро: уходило четверо мужчин, возвращалось пятеро!
И вот наконец вместе с другими появился он. Женщины всего стойбища затаили дыхание, пораженные одной и той же мыслью.
Они никогда еще не видели такого красавца. Мужчины стойбища тоже смотрели на него, но несколько иначе. "У него царственный лик, – думали они. – И царственная сдержанность в словах и движениях".
Лета не решилась приблизиться к гостю, как некоторые, а смотрела на него из-за спины матери и старших сестер, куда более красивых, чем она сама. Она и сегодня видела себя именно такой, и сегодня, и когда мужчины возвращались с работы, вспотевшие и грязные, она смотрела на Каина, как в тот день.
Высокий, выше остальных, с длинными загорелыми руками, с очень темными, почти черными глазами, с какой-то скорбной складкой возле прекрасно очерченных губ, придававших глубину его лицу. Сдержанно поклонившись им всем, прямой и спокойный, ходил он по кругу, подавая каждому руку.
Женщины тоже удостоились пожатия, что было ново и удивительно. Даже женские смешки утихли от стараний достойно держаться, кланяться низко.
Когда в тот вечер они уснули, Леты как будто не было среди них; она отстранилась от женской болтовни, лежала сама по себе и обдумывала самое яркое впечатление минувшего дня: на ней он задержал свой взгляд дольше, чем на остальных.
Аня была убеждена, что Каин должен выбрать невесту из дочерей вождя, и это злило остальных женщин, тоже имевших дочек на выданье. Спор вышел горячим и злым.
– Да, конечно, это утешило бы тебя, не имеющую сына.
Предположения строились давно, с того дня, как Эмер рассказал о своем разговоре и о том, как сам предложил сыну Адама выбрать себе жену у него. Однако никто не предполагал, что выбор падет на нее, самую младшую и самую незначительную, мягкую и хрупкую девочку с оливковой кожей, которая всегда держалась в тени своих сестер.