Издательство "Вече" представляет новую серию художественной прозы. Острота и непредсказуемость сюжета, яркий калейдоскоп событий с легким налетом апокалиптичности, совершенно новый взгляд на известнейшие и мрачные факты истории современного мира – все это ожидает читателя в захватывающих "Романах последних времен"!
Выстрел в Сараево погрузил цивилизацию в пучину хаоса и боли. Вмешаться в трагический маскарад истории и отыскать подлинных героев и настоящих злодеев – это шанс отвести беспощадную руку исторического рока, распростертую над миром.
Новый роман известного писателя Михаила Попова раскрывает подлинный смысл убийства наследника австрийского престола и последовавших за ним событий.
Содержание:
Глава первая 1
Глава вторая 4
Глава третья 15
Глава четвертая 17
Глава пятая 18
Глава шестая 20
Глава седьмая 34
Глава восьмая 36
Глава девятая 48
Глава десятая 49
Глава одиннадцатая 50
Глава двенадцатая 51
Глава тринадцатая 51
Михаил Попов
Пуля для эрцгерцога
© Попов М.М., 2007
© ООО "Издательство "Вече"", 2014
© ООО "Издательство "Вече"", электронная версия, 2014
Сайт издательства
Глава первая
– Именно зарежет?!
– Да, дядя Фаня, так и сказал – зарежу!
Настя сидела на краю деревянных мостков и болтала ногами в воде. Стоявший за ее спиной пожилой бородатый господин возмущенно отбросил полы светлого сюртука в стороны и уперся кулаками в бока атласного жилета.
На противоположном берегу пруда высилась новая руина, от нее падала на незамутненное водное зеркало прохладная тень. У подножия ивы томился серый деревянный павильон – одновременно купальня и лодочная станция.
Седой господин – Афанасий Иванович Понизовский – возмущенно вертел головой, рассыпая каждым движением холеную шевелюру. Взгляд его перемещался от толпы сухих камышей (слева от мостков) до затянутой мелкою ряской заводи (справа). Афанасий Иванович пытался подавить неподобающее чувство, но ему это никак не удавалось. Он раздувал ноздри и подкашливал.
– Почему именно меня?!
– Я у него так и спросила, он не знает.
– Не знает почему, но зарежет! – Афанасий Иванович оставил бока, превратил кулаки в ладони и хлопнул себя по полосатым шерстяным коленям. – Это же черт знает и бог весть что!
Прохладные владения ивовой тени у противоположного берега заметно глазу сокращались, и это огорчало девушку. Как будто она только сейчас поняла – восход солнца нельзя остановить.
– Может быть, он и день назвал, когда это сделает? Назвал, а?
– Он сказал, что это будет и скоро – и нескоро.
– Прямо оракул Дельфийский, прости господи. – Афанасий Иванович развернулся и раздраженно прошелся вперед и назад по теплым доскам. Рассохшееся дерево удивленно скрипело.
Настя обернулась к взволнованному собеседнику.
– Да будет вам, в самом деле, дядя Фаня! Такое впечатление, что вас эта история взволновала всерьез.
Господин Понизовский остановился рядом со своею внучатой племянницей, правою рукой привел волосы в задуманное петербургским парикмахером положение, левую положил на гладкую прохладную голову девушки. Она плотно, до воскового блеска зачесывала волосы и завязывала сзади в узел (гордый?).
На несколько мгновений их посетило особого рода взаимопонимание; скульптурно-родственная группа замерла на краю утреннего пруда, вырытого сто пятьдесят лет тому первым владельцем имения генерал-аншефом Иваном Ивановичем Столешиным.
Афанасий Иванович нарушил и позу и тишину:
– Но все-таки ты меня тоже пойми. Внезапно, без всякого повода с моей стороны, здоровенный бугаище – одна ладонь как четыре моих и нрав "угрюмый и неизведанный" – заявляет, что намерен перерезать мне горло. Я что же – плясать от радости должен? Неприятно. Что я ему сделал, в конце концов?!
Настя незаметно для дядюшки поморщилась.
– Он не "намерен", как вы сказали, он вас уважает, говорит, что добрый вы барин. Не то что Василий Васильевич.
– И на том спасибо.
– Он не намерен вас убивать, он даже не хочет вас убивать, но знает, что сделает это.
– По-моему, он нездоров. Надо показать его лекарю.
– Наш пухановский фельдшер в отъезде.
– Пусть берут мои дрожки и отвезут его на станцию. Там должен быть врач.
Настя сильнее, чем обычно, дернула ногой и выбросила перед собой веер сверкающих брызг. Несколько капель повисло на подоле платья.
– Да он, пожалуй, и обидится, дядя Фаня. Он правда не похож на безумца. Он же сам честно все рассказал, не таился. Блажь просто какая-то. У меня сложилось впечатление после нашего разговора, что он и сам не рад, что на него такое нашло. Не хочет он вас убивать, зачем же мы станем в сумасшедшие его рядить?
Афанасий Иванович нервно вздохнул.
– Но все же согласись хоть с тем, что история эта не только несколько неприятна – что можно было бы терпеть, но и ненормальна. Я хотел бы отнестись к ней снисходительно или иронически, но речь идет о вещах, я бы сказал…
– Вы меня пугаете, вы на себя сделались непохожи.
Дядюшка поморщился: и сам был от себя не в восторге. Он оппозиционным движением засунул руки в карманы, вознес очи горе и прикрыл их.
– Прибегнуть разве к полиции, – прошептал он, и в лице его проявилось интеллигентское бессилие. Сам себе ответил: – Засмеют-с.
– А скажите, дядя Фаня, с вами бывает так?
– Как?
Настя перестала болтать ногами, замерла, веки с выгоревшими ресницами сблизились; на ладонях, упиравшихся в деревянный настил, проступили бледно-желтые костяшки, на губах объявилась едва заметная и чуть-чуть ненормальная улыбка.
– Всё. Всё кончилось.
Афанасий Иванович начал наклоняться вперед, чтобы заглянуть в лицо племяннице, но она первая повернулась к нему, и улыбка у нее была уже не блаженная, а виноватая.
– Это как наваждение. Глупо, конечно, но вам-то я могу рассказать, да?
– Ну, хм, я… – Афанасий Иванович приложил заверяющую руку к белому шелковому галстуку. Он любил, когда с ним делились, это подтверждало косвенным образом его собственное мнение о себе, гласившее, что он хороший человек.
Племянница вздохнула, собираясь со словами.
– Всего на несколько мгновений оно является, это ощущение, но зато уж охватывает целиком. Попытаюсь сейчас подобрать… но только знайте – словами бесконечно беднее и грубее. Вот, в общем, сижу здесь, на мостках, и пруд тот же, и сад, и то, что за садом – и небо и облака, – все то же, понимаете? А время – другое.
Дядюшка привычным движением поправил шевелюру. Он ничего не понимал, но знал, что надо стараться.
– Совсем другой год, не четырнадцатый, а иной.
– Право, сложно, Настенька, мудрено. Не четырнадцатый, а какой, семнадцатый, что ли?
– Не в цифрах дело, поймите. Может, семнадцатый, может, тридцать седьмой. Не это важно. Важно то, что очень остро я как будто весь смысл этого другого года ощущаю. Могу, кажется, встать, выйти за ворота усадьбы, и мне сразу попадется навстречу не наш обычный деревенский человек, а иной. Могу поехать хоть в Петербург, а там все другое, другие дома, власти, новые моды.
– Рано или поздно все и так переменится.
Настя досадливо махнула рукой.
– Это общие фразы. Не рано или поздно, а сейчас, в данный миг! И я бы не удержалась, проверила, но это всё секунды, мгновения. Наваждение проходит, и теперь я уже точно знаю, что за прудом поле конопляное, за полем проселок, он доведет до станции, там буфетчик мух гоняет полотенцем, колокол дребезжит, к платформе скучный поезд подходит…
Рефлекторно потянувшись к жилетному карману, Афанасий Иванович достал часы, блеснула потревоженная цепочка, отвалилась металлическая створка.
– Уже полтора часа как подошел.
Настя вздохнула, а потом засмеялась.
– Вот всегда вы так, дядя Фаня. Сами говорите о себе, что вы натура мечтательная, "с небесностью", но одновременно без полета в нужный момент.
– Прости, Настенька, права ты, "без полета". Не думается мне о годе семнадцатом, когда нынче сердце не на месте. Как будто подточилось что-то, и в дыры невидимые страхи неведомые лезут. Старческое. Стариковское.
Афанасий Иванович разгладил галстук.
– Но ты меня тоже удивила. Всегда казалась мне девушкой хоть и тонкой души, но вполне практической. Откуда у тебя эти полеты ума?
В этот момент на противоположной стороне пруда из ивовых кустов появился большой полосатый обезьян. Он запрыгал по настилу купальни и замахал приветственно рукой. Тут же появился второй, тоже полосатый.
Афанасий Иванович полез в карман жилета за пенсне.
– Что за дьявол и черт?!
– Это Аркадий, – скучно пояснила Настя. – Со своим, очевидно, приятелем. Он писал.
Молодые люди в тигровых купальных костюмах, закрывавших тело от шеи до колен, весело отвязали одну из лодок и бодро погрузились в нее. Заключили весла и разом налегли на них. От несогласованного нажима лодка раскачалась, черпнула воды. Взлетел фонтан брызг. Звучный хохот поколебал основы тишины в камерном мирке пруда. Лодка была быстро укрощена, в несколько ладных взмахов вырвалась из ивовой тени и, набирая оскорбительную для здешних масштабов скорость, полетела к мосткам.
Настя торопливо извлекла ноги из небезопасной воды и встала рядом с дядей, одергивая и поправляя платье. Дядя Фаня стоял с поднятой рукой, коей крепил пенсне к переносице.
Лодка привела с собой треугольную волну, которая всхолмила пленку воды, вкатила в камыши и произвела там шум.
– Рад видеть, кузина, – крикнул Аркадий. Полосатая грудная клетка его охотно вздымалась, грудная клетка соседа по лавке вела себя так же, только не совпадая по ритму, выдавая выдох рядом с вдохом. Создавалось впечатление, что работает хорошо отлаженный двухтактный двигатель.
– Здравствуй, Аркаша.
– Это Саша Павлов. – Крупная веснушчатая голова с ярко-красными губами, в крупных рыжих кудрях. – Я, кажется, тебе о нем рассказывал.
– Нет, не рассказывал, но я очень рада видеть Сашу.
– А это, – Аркадий хлопнул веслом по воде, – мой дядя Фаня, мой самый лучший дядя. У нас тут все дяди и племянники. Родство от двоюродного до седьмой воды на киселе. И люди все хорошие и очень хорошие.
Аркадий не был чрезмерно крупным юношей, но ему достался слишком тесный купальный костюм. Призванный по идее скрывать не предназначенные к публичной демонстрации части тела, он, наоборот, их выпячивал. Рельефные бедра, раздавленные на лавке ягодицы и то мужское, что мы имеем в виду, а Настя не могла не видеть. Если все это богатство умножить на два (у Саши купальный костюм тоже был тесным), можно понять приступ дурноты, что накатил вдруг на девушку. Она оперлась на плечо Афанасия Ивановича и, повернувшись в профиль к кузену и его гостю, сказала:
– Я пойду распоряжусь насчет завтрака.
Никто не услышал ее, даже дядя Фаня, восхищенно взиравший на полосатых гребцов.
– Давно ли вы изволили прибыть?
– Только что. И решили искупаться с дорожки. Генерал предложил нам освежиться, но мы отказались от его мадеры.
Аркадий называл Василия Васильевича не "папенька", не как-нибудь иначе, а именно "генерал", и трудно было понять, следует ли он таким образом какой-нибудь моде или в самом деле не испытывает к отцу глубоких родственных чувств.
– Идите домой, дядя Фаня, вам напечет голову.
Дяденька приложил холеную ладонь к макушке и сделал сообщение для вновь прибывших:
– А меня ведь зарезать обещают, Аркашенька.
Молодые люди расхохотались и, не сговариваясь, налегли на весла.
Глядя вслед поднимающимся по пологому склону фигуркам пожилого господина и девушки, Аркадий сообщил товарищу, впрочем, ни о чем его не спрашивавшему:
– Человек пустейший, но притом и милейший. Поездил по свету, по Италиям и Парижам. Всему учился, ничему не научился. Во всем разбирается, ничего не знает. Всех любит и ни в ком не разбирается. Я с ним книжки в детстве читал. Он мне в лицах показывал переход Ганнибала через Альпы. Особенно у него получалось эхо в горах, когда слон падает в пропасть…
– А отчего его так зовут: дядя Фаня?
Аркадий недовольно и снисходительно поморщился.
– Ну, вот всегда найдется, извини за выражение, умник, который подумает, что мы тут передразниваем Чехова. Наш дядя Фаня не имеет никакого отношения к дяде Ване. Усвой это, пожалуйста. Просто лет десять назад приезжала к дядюшке родственница из Литвы. Он чуть-чуть поляк. Приемная дочь или что-то в этом роде. Так вот, она часто говорила: "Файный дядя, файный". Это, кажется, по-немецки. Да к тому же он еще и Афанасий, отсюда – Фаня.
– А кто такой дядя Ваня? – спросил Саша, очевидно, любивший докопаться до истины.
Аркадий удивленно сглотнул слюну и не нашелся, что ответить.
– Между прочим, я думал, что Фаня от английского "фанни" – смешной.
– Ты что, учишь английский?
– Он мне для работы нужен.
– Для того, чтобы рыться в болотах?
– Нет, чтобы читать, – простодушно ответил Саша.
– Ах вот оно что!
– Скажи, а девушка…
– Это Настя. Странная она. Семейство у нас большое, должен быть и кто-то странный. Я, знаешь, до сих пор не могу уяснить, кто она, собственно, мне. В общем – кузина.
– А в чем странность?
Лодка вошла из света в тень, и сразу все видоизменилось. Не только вода, воздух, звуки, но даже смысл слов. Аркадий, беспечно болтавший до этого, не без напряжения произнес:
– Ей еще и полных семнадцати лет нету, а она мне иногда кажется старушкой. После того как заболел дедушка Тихон Петрович – кстати, дедушка тоже не совсем родной, двоюродный, – так вот, дом теперь на Насте, бабушка при больном неотлучно. Мужики ее уважают.
– Настю?
– Ну да. Она у них за третейского судью.
Развернувшись, молодые гребцы выбрались на освещенную середину пруда, встали на шатающемся дне лодки спиной к спине и, толкнувшись задницами, с бессмысленным визгом одновременно рухнули в воду. Стон удовольствия сотряс водные недра.
Настя и Афанасий Иванович шли по тропинке меж двумя одуванчиковыми полянами. Слева от них правила рыжая раса, справа – шарообразно-летучая. Три дня уже Настя собиралась спросить дядюшку, в чем причина этого растительного чуда, но и в этот раз забыла.
Склон венчался старинной железной оградою. За оградой густел одичавший сад. Пришлось пройти шагов сорок, чтобы добраться до ворот, они держались на двух каменных беленых столбах. На вершине одного стояла гипсовая урна, на вершине другого сидел воробей.
Войдя в ворота, дядюшка с племянницей оказались под сенью яблоневых ветвей и в конце шелестящего туннеля увидели двухэтажный дом с застекленной верандой. На невысоком крыльце сидел в кресле-качалке мужчина с широко распахнутой газетой. Сидел неподвижно. Легкая занавесь, подчиняясь неуловимому движению воздуха, выплыла из дверного проема и замерла у его плеча, предлагая для прочтения свои узоры взамен убогих букв. Проигнорированная, вернулась на место.
Когда до ушей сидящего долетел скрип гравия под каблуками Афанасия Ивановича, он положил газету себе на грудь и сообщил с непонятным удовлетворением в голосе:
– Ну вот, его все-таки убили.
– Кого убили? – одновременно спросили дядя Фаня и молодая дама, вышедшая как раз на веранду из глубины дома. Одета она была по последней булемановской моде – в длинный облегающий костюм, украшенный шеренгами пуговиц от отворотов жакета до юбочной складки у левого колена. На голове она несла широкополую шляпу с не вполне уместными перьями, на плечах длинный платок с горностаевым рисунком. В левой руке – ридикюль на длинной кожаной цепочке. В ней чувствовалось театральное прошлое (пошлое).
– Здравствуйте, Галина Григорьевна.
– Здравствуйте, Настенька, здравствуйте, Афанасий Иванович. Вы не знаете, куда все подевались? Я уже два часа хожу по дому, и – никого! Даже прислуги нет. Аркадий с приятелем побежали купаться, Василий Васильевич не может оторваться от газеты, а я…
– Мария Андреевна у Тихона Петровича, ему опять худо. Она не отходит от него. А Зоя Вечеславовна с Евгением Сергеевичем еще, верно, почивают. Поздно вчера легли. О "прислуге" Настя ничего не успела сообщить, потому что на веранде появился длинный, унылого, почти чахоточного вида мужик в застиранной косоворотке. Стуча сапогами, он пронес мимо беседующих господ большой никелированный самовар и установил посреди стола, сервированного к чаю.
– Здравствуй, Калистрат, – строго сказал Василий Васильевич, поправив по очереди оба бакенбарда. Калистрат поклонился, сначала господину генералу, потом всем остальным. Поклонился низко, но без души.
– Барыня к чаю не выйдут, велели сообщить.
Этот дворовый мужик был всегда себе на уме, но сегодня его сугубость как-то особенно ощущалась.
– Ступай, – сказала Настя, – я сама тут.
Каблуки Калистрата самодостаточно застучали прочь с веранды.
– Так кого все-таки убили? – спросил Афанасий Иванович.
– Да, любопытно, – поддержала его Галина Григорьевна, – впрочем, ты мне что-то уже говорил, Васечка.
Генерал крутнул в сторону молодой супружницы снисходительным глазом и объявил:
– Фердинанда Франца застрелил в Сараево сербский патриот. По моему крайнему разумению, это обещает последствия. И самые непредсказуемые. – Сказав это, генерал несколько раз выпятил крупные красные губы, и лицо его подернулось туманом государственной задумчивости.
– Хотите, я вам предскажу все, что вы считаете непредсказуемым? – раздался резкий, даже неприятный голос. Из-за вечно неудовлетворенной своим положением занавеси появилась невысокая сухощавая дама лет сорока пяти в белом свободном платье с квадратным вырезом на груди и очень широкими рукавами. Черты лица у нее были правильные, даже безукоризненные, но притом почти неприятные. Она курила тонкую папироску, вызывающе держа мундштук большим и указательным пальцами.
По тому, какое впечатление на собравшихся произвело ее появление, можно было заключить, что она не является всеобщей любимицей. Генерал неохотно и неловко привстал в знак приветствия. Галина Григорьевна качнула своей шляпой так, словно боялась обрушить сооружение, покоящееся на ее полях, и тут же заявила, что ей нужно переодеться. Настя взялась переставлять чашку, нисколько в этом не нуждавшуюся. Только Афанасий Иванович поприветствовал появившуюся даму вполне дружелюбно.
– Как почивали, Зоинька?