Шелаги взмахнули веслами. Байдара развернулась волчком и понеслась от берега в проход между мелями. Она уже далеко прыгала по волнам, когда ее заметил Михайла Захаров.
– Измена! – крикнул он, поднимая пищаль.
Выстрел грянул. Но где там! Байдара была далеко и так прыгала на волнах, что попасть в нее было невозможно.
– Сбежали, черти! – досадливо проговорил Попов и призадумался. – Не без причины они сбежали… Что-то тут неладно. Эй! Все сюда!
Высоко над головами искателей рыбьего зуба раздался грохот. Люди глянули вверх. Там, в вышине, заклубилась пыль и поднялись птицы. Грохот нарастал. Стало видно, как от скалы отлетали камни, подскакивая при ударах о выступы и террасы.
– Обвал! – воскликнул Захаров.
– К стене! – не своим голосом крикнул Попов.
Мореходцы бросились под защиту скалы. Они прижались к ней, закрывая головы пищалями и руками. Никогда никто из них не чувствовал себя столько беспомощным и ничтожно-слабым.
Попов прижался лицом к холодному камню.
"Мать-земля, защитишь ли?" – мелькнуло в его сознании.
Камнепад гремел вокруг мореходцев. Камни свистели перед их глазами. Дневной свет затмился. Пыль набивалась в глаза и легкие.
Внезапно в просвете Попов увидел голубое небо. Как молния, мелькнула мысль о том, что хочется жить. В тот же миг удар обрушился на голову. Яркий свет вспыхнул перед глазами и тотчас померк. Бесчувственное тело Попова скользнуло наземь.
Грохот затих. Стал слышен прибой и пронзительные крики кружившихся птиц. Но вот возник новый звук, отчетливо дошедший до сознания оставшихся в живых. Загремела новая лавина. К счастью, она была уже левее, и только пыль долетала до мореходцев.
Дежневцы, видевшие обвал с кочей, заметили на скале фигуру человека.
– Эй! На кочах! – гаркнул Дежнев. – Спустить карбасы! Охотники, на помощь!
На кочах засуетились. Люди спрыгивали в спущенные карбасы. Им протягивали пищали и лопаты.
Кивиль, словно каменная до того, метнулась к борту и спрыгнула в отходивший карбас. Ее не удерживали. Она не плакала. Как будто она даже никого не видела. Ее горящий взгляд был устремлен на черный берег, где над скалой еще клубилась пыль и кружились птицы.
Люди бешено работали веслами. Два карбаса погнались за ускользавшей байдарой шамана. Остальные устремились к берегу.
Пыль на берегу рассеялась. Кивиль увидела там человеческие фигуры – одну, вторую, третью… Кто же эти трое?
Берег быстро приближался. Можно было узнать Михайлу Захарова. Он разгребал камни, откапывая кого-то. Кивиль рассмотрела и вторую фигуру, пытавшуюся подняться. Это Степан Сидоров. Его сразу узнаешь по высокому росту и рыжей голове. Третья фигура… Это покрученик Тимофей Месин. Но где же Попов? Где Федя?
Галька зашуршала под днищем карбаса. Толчок. Кивиль выпрыгнула в воду. Волна прибоя окатила ее и вытолкнула на берег. Тотчас же она увидела, что Михайла Захаров наклонился над кем-то и тормошит его за руку. Кивиль бросилась к нему и увидела лежавшую ничком долговязую фигуру Сидорки Емельянова. Сидорка поднял голову. Его глаза были закрыты, рот искривлен гримасой.
Неожиданно он чихнул, мотнувшись всем телом, и открыл глаза.
Кивиль побежала дальше. Сердце замерло, ноги подкосились, когда она увидала окровавленную руку, торчавшую из-под камней. Подбежавшие мореходцы разбросали камни. На камнях – кровь. Лицо погибшего изуродовано. Его трудно узнать, но Кивиль видит, это не Попов. Нет, это бедный Иван Осипов, вчера забавлявший ее, подражая голосам птиц и животных.
Кивиль сделала еще несколько шагов и рядом под скалой увидела Попова. Он лежал на боку. Одной рукой он прикрывал голову, словно защищая ее. Кивиль схватила его за руки, за голову, прижалась ухом к его сердцу! Сердце билось.
– Жив Федя! Жив! – закричала она.
Мореходцы подхватили Попова и понесли к карбасам.
От холодной воды он пришел в себя. Камень, оглушивший Попова, видимо, был невелик, и шапка защитила голову. Увидев Кивиль, Попов слабо улыбнулся и погладил ее руку. Затем он сосчитал своих спутников и, заметив распростертое тело убитого, подошел к нему.
– Бедный Ваня! – тихо произнес он.
– Как же тебя угораздило, мил-человек? – говорил Фомка, помогая Сидорке войти в карбас.
– Р-рыбий глаз! – стучал Сидорка себе по лбу. – Не доглядел за шаманом! Мне бы присмотреть… Уж я б его!
Михайла Захаров стоял осунувшийся. Он не мог себе простить оплошности.
"Вот так Михайла! – говорил он себе. – И на тебя это Семен Иваныч понадеялся… Как мне теперь ему на глаза показаться?.."
Погибшего Осипова тут же похоронили, насыпали над его могилой груду камней.
Все вернулись на кочи. Возвратились и те два карбаса, что погнались за шаманом. Они не смогли догнать легкой байдары. Шаман ускользнул.
– Так ты говоришь, – спрашивал Дежнев Михайлу Захарова, – что камни были заранее заготовлены?
– Заранее, – отвечал Захаров, не смея поднять глаз на Дежнева.
– Камни заготовили, шаман вышел навстречу… Но как он мог сведать, что мы будем?
– Не гонец ли к нему был? – предположил Афанасий Андреев.
– Гонец?
Наступило молчание. Вдруг головы всех повернулись в сторону "Рыси". На ней поднимали парус.
17. Лихие люди
Дежнев приказал поднять паруса. Кочи снова устремились к востоку, унося русских мореходцев навстречу судьбе. Они быстро обошли роковой нос Эрри, у подножия которого ревели и дробились волны.
Берег тянулся к юго-востоку. Черная громада горы заслонила небосвод. Потемнело.
Серые облака вылетали из-за носа и мчались за кочами, клубясь и снижаясь чуть не до воды. По ту сторону носа волны сверкали матовой сталью; здесь они казались свинцовыми.
Гребцы искоса поглядывали на грозные утесы и громадные льдины, кружившиеся у скал и плывшие кое-где по морю. Мрачное величие картины отразилось на лицах мореходцев. Тишина воцарилась на кочах. Даже с коча анкудиновцев не было слышно ни буйных песен, ни обычных насмешек.
Герасим Анкудинов сидел в своей казенке, опираясь руками о широко расставленные колени. Прищурясь и изогнув черную бровь, он рассматривал стоявших перед ним своих помощников – Пятку Неронова и Ивашку Косого. И, странно, оба они – и этот рыжеватый, с припухшим лицом и глазами навыкате Пятка Неронов, и тот высокий, худощавый, глядевший исподлобья Ивашка Косой – оба они чувствовали себя в чем-то виноватыми, хотя и неясно было, в чем.
– Что ж это выходит, братики? Получили мы подъемные от Стадухина али нет?
– Полуцили, – недоуменно ответил Неронов, – как не полуцить… Полуцили.
– А что обещал нам Михайла на Погыче-реке? Помните?
– Цо? Ну, обещал нам из добыцы долю…
– Обещал ли он это, братики? – Тонкие губы Анкудинова захватили черный ус, а его глаза еще больше сощурились.
– Что обещал, то обещал, – кивнул головой и Косой.
– А дело-то свое мы сделали? – вдруг быстро повернув голову, резко спросил Анкудинов. – Помешали мы Дежневу пойти на Погычу? Молчите? Вот то-то и оно, что нет, – Анкудинов снова понизил голос. – А Погыча-то река, глядишь, вот-вот и объявится. До Погычи-то уж, чай, рукой подать.
Наступило короткое молчание. Анкудинов кусал губы, постукивая пальцем о рукоять сабли. Неронов, выпучив глаза, смотрел на него. Косой, как уставился неподвижным взглядом на сапог Анкудинова, так и не отрывался от него.
– Был расчет на этого Курсуя, – продолжал Анкудинов. – Да он дураком оказался. Дела, как должно, не сделал.
– Собака! – мрачно произнес Косой.
– А что будет, коли Дежнев до Погычи дойдет? Тем же часом он там укрепится. Острог поставит. А там возьми-ка его! Выкуси! Здесь надо задержать Дежнева. Говорите, как, по-вашему, это сделать?
Неронов растерянно развел руками.
– Что пытаешь? – хмуро ответил Косой, переводя взгляд с сапога Анкудинова на его шапку. – Сам знаешь, что делать. Разгромить Дежнева надо, вот что.
– Дело говоришь, Косой, дело! – угодливо подхватил Неронов.
"Разгромить!" Об этом Анкудинов уж не раз думал, но сомневался. Понравится ли такой оборот Стадухину? Он ведь не приказывал убивать.
Дверь казенки распахнулась, и в нее шумно вошел Ивашко Вахов, дежуривший на коче за старшого. Веснушчатое лицо его вытянулось и казалось смущенным.
– Атаман, – нерешительно проговорил Вахов, – глянь-ко наружу. Ненастье близится… Прикажешь, может, чего…
– Что там еще! – Анкудинов недовольно поднялся и вышел из казенки.
Погода и вправду изменилась. Ветер порывисто дул с запада. Над кочем низко проносились серые облака. Мрачные тучи, переваливая через гору, спускались к морю. Глухо слышался рев прибоя.
Резко похолодало, закружились снежинки, и скоро снег повалил хлопьями. Большая часть кочей скрылась за пеленой снежного шторма. Впереди виднелись только два судна. Это были "Соболь" Исая Игнатьева и "Сохатый" Семена Пустоозерца. На лице Анкудинова появилась усмешка. Случай показался ему удобным. Он решился.
– То и счастье, что иному ведро, иному ненастье, – проговорил он. – Ну, братики, слушайте атамана! Дело вам будет. Не забыли вы, чай, зачем мы сюда, на край света, залетели?
– Как забыть!
– Знаем!
– Медлить нечего. Разгромим этих сермяжников, что с Дежневым да с этим купецким приказчиком нам дорогу перебегают. На Погыче мы и без них похозяйничаем.
– Верно!
– Громить дежневцев будем порознь.
– Давно бы так-то!
– Брать кочи съемным боем. Стрелять не дозволю. Средь метели мы без шума захватим задний коч. Прочие ведать того не будут. А там и тех одолеем. Взять оружие!
Топот, глухие крики, звон оружия – все это могло бы предупредить Исая Игнатьева о готовившемся нападении, но липуха глушила звуки.
Боясь потерять из виду идущий впереди коч, Игнатьев посадил всех восьмерых людей своей ватаги за весла, но скоро и "Сохатый" скрылся за завесой из косо летевших хлопьев снега.
Тщетно Игнатьев напрягал зрение: он не мог снова увидеть "Сохатого".
– Навались! – кричал Игнатьев.
Вдруг он инстинктивно оглянулся и увидел, как завеса снегопада раздвинулась и в каких-нибудь четырех саженях от "Соболя" выплыл высокий черный нос коча. Изогнутый, словно лебединая шея, увенчанный деревянной кошачьей головой, он быстро надвигался на "Соболя".
Игнатьев узнал "Рысь". Он не успел ни крикнуть, ни повернуть руль, как прозвучал глухой стук столкновения судов, "Соболь" вздрогнул от удара в корму. Стукнула рея опущенного на "Рыси" паруса; раздались крики на обоих кочах.
– Куда прешь!
– Ослепли, дьяволы!
– Хватай багром!
Игнатьев повернул руль направо, и кочи разошлись. Анкудиновцы не успели сцепиться с "Соболем". Ни у Игнатьева, ни у кого-либо из его людей не мелькнуло еще мысли, что это нападение. Столкновение судов показалось случайным.
Однако Игнатьев увидел, что "Рысь" снова сближается с "Соболем", подходя правым бортом. Он заметил оружие в руках анкудиновцев. Над головами лихих людей качались бердыши, блестели клинки обнаженных сабель.
Игнатьев понял. Его колючие глаза загорелись, и лицо стало твердым и решительным. Обычно осторожный, неохотно рисковавший без особой надобности, в минуты неизбежной опасности Игнатьев был стоек и отважен.
– К бою! – прозвучал его голос.
Ватага "Соболя" бросила весла и схватилась за первое попавшееся оружие. Игнатьев оставил ненужный уже теперь руль и, выхватив пистолет, выстрелил в протянувшего багор Калинку Куропота. Багор выпал из простреленной руки Куропота, но Ивашко Вахов подхватил его и зацепился за корму "Соболя".
Неуправляемые кочи, словно утки, прыгали на волнах. Багорщики едва удерживали их друг у друга. Волны перехлестывали то с носа, то с борта, окатывая людей. Николай Языков, вращая над головой тяжелое весло, защищал корму.
Внезапно резкий толчок встряхнул "Соболя". Под его днищем раздался треск, скрежет. Коч резко накренился под ударом волны. Люди попадали друг на друга.
Под "Рысью" также зашуршал грунт.
– Мель! – гаркнул Анкудинов. – Назад! На весла!
Разбойники бросились по местам. Ивашко Вахов сорвался и упал в море. Его бледное лицо появилось среди волн. Евтюшка Материк бросил ему конец, и Вахову удалось забраться на коч.
Поднятая волной, "Рысь" сорвалась с мели и отскочила от "Соболя". Выгребая, анкудиновцы быстро отходили. Несколько взмахов весел – и "Рысь" скрылась в липухе, словно ее никогда и не было.
Волны били в борт "Соболя", и он, пришпиленный на мели, беспомощно переваливался с боку на бок, готовый перевернуться. Мореходцы отчаянно старались столкнуть коч с мели. Облепленные снегом, едва удерживаясь на скользком от снега и качавшемся плотике, они упирались в грунт веслами и шестами. Но коч не поддавался.
Налетел шквал. Завыл ветер. Высокая волна ударила в борт. Люди попадали. Мачта с треском сломалась и исчезла за бортом. Этот порыв ветра разнес тучи, снегопад прервался. Разом посветлело, и саженях в пятидесяти перед глазами мореходцев возник черный берег, окаймленный белой пеной прибоя. Новый порыв ветра – и в отдалении стал виден "Сохатый", идущий на веслах со спущенным парусом. Далеко мористее показалась "Рысь". Языков вынес из казенки пищаль и выстрелил. Скворец размахивал палкой с привязанной к ней белой ветошью – знаком бедствия.
Кормщик "Сохатого", Семен Пустоозерец, еще до выстрела и отмашки увидел "Соболя" и понял опасность его положения. Не медля, он повернул судно и пошел на помощь Игнатьеву. Ему приходилось идти на веслах навстречу штормовому ветру. Пустоозерец стоял на руле. Девять человек сидели на веслах. Они гребли изо всех сил, а коч еле двигался. Чем ближе подходил "Сохатый" к "Соболю", тем яснее становилась Пустоозерцу безнадежность положения гибнувшего судна. Более того, он видел, что справа и слева от "Соболя" гребни волн вскипают сильнее, чем в других местах, вскипают и опрокидываются. Там – мели.
– Как подойдем? – спросил Пустоозерца покрученик Григорий. – Видно, оборотень нам дорогу перебежал.
– Подойдем. Бог беду дал, а с чертом потягаемся. Сам погибай, а товарища выручай! А уж такого товарища, как Исай Мезенец, нам ли не выручить? Григорий, возьми двоих ребят покрепче. Спускай карбас.
Блоки заскрипели, скоро карбас плясал на волнах у коча.
– Григорий, коль можно стащить "Соболя", тяни нам конец. А нельзя, – забирай людей.
Утлая скорлупка запрыгала на волнах, направляясь к "Соболю". А коч уж наполнился водой и осел. Теперь он не качался под ударами волн, а лишь содрогался и трещал.
На "Соболе" суетились, спуская два карбаса. Григорию не пришлось причалить. Вместе с карбасами "Соболя" он пошел назад.
Тем временем разыгралась погодушка. Подул крутой полуношник, срывавший гребни волн. Стоя за рулем "Сохатого", Пустоозерец увидел, что один из карбасов накренился, зачерпнул воду и опрокинулся. Головы людей то исчезали под водой, то вновь появлялись. Пустоозерец направил коч к погибавшим. Утопавшие повисли на носах оставшихся карбасов, лишив их возможности двигаться. Втащить людей в карбасы было невозможно. Суденышки тотчас же могли бы опрокинуться. Гребцы едва удерживали карбасы против набегавших волн. Но вот подошел "Сохатый". С него бросили концы. Людей повытаскивали на коч.
Сиверко становился круче. Спасая людей, Пустоозерец не замечал, что "Сохатого" несло к мелям.
– Поднять карбасы! – приказал он, вспомнив наконец о мелях.
Мореходы не успели еще поднять карбасы, как волна, перемахнув через борт, прокатилась по плотику коча. Послышался треск ломающегося дерева. Вода неудержимо хлынула в заборницы.
– Напоролись! – вскричал Григорий.
– Назад! Спускай карбасы! – закричал Игнатьев, висевший в наполовину поднятом карбасе.
– Ведра давай! Эй, Григорий! – слышался голос Пустоозерца.
– Взять оружие! Бери пищали!
– Эй! Упирайся в коч! Разобьемся! – кричали на спущенных карбасах.
– Порох… Порох передавайте!
– Живей!
– Ну, ребята, спускайтесь! Отваливай!
Три карбаса отвалили от коча. Корма судна быстро погружалась в воду. Нос задрался вверх и торчал из воды, обдаваемый волнами. Новая волна обрушилась на гибнувший коч. Он вздрогнул и, сползая с подводной опоры, стал погружаться.
– Видно, не наше счастье, чтоб найти, а наша судьба – потерять, – Пустоозерец потухшим взглядом скользнул по измученным лицам товарищей. – К берегу! – крикнул он, махнув рукой.
Берег был близко, но добраться до него трудно: средь волн там и здесь показывались потайники, скользкие зеленые камни. Один за другим карбасы разбивались почти у самого берега.
18. Миражи
Погодушка бушевала то со снегом, то с дождем.
– "Медведь" скрылся! – воскликнул Ефим Меркурьев, пытаясь всматриваться вдаль и ничего не видя, кроме липухи.
– Да только что я его видел… – отозвался второй покрученик Андреева, ростовец Иван Нестеров.
– Роняй парус на плотик! – приказал Дежнев. – Держи, Фомка, на восток! Отойдем мористее, чтобы не сесть на мель.
– Куда-то унесет нас, хозяин! – обратился Ефим Меркурьев к Афанасию Андрееву. – Найдем ли другие кочи?
– В море всяко бывает. Надейся, Ефим, – ответил Андреев.
"Лишь бы кочи не растерялись! – думал Дежнев. – Только бы мне их собрать!"
– Михайла, – сказал он Захарову, – спроворь-ко котельный бой. Поставь на него Нестерова.
Захаров тотчас принес из поварни большой медный котел и повесил его на мачте.
– Примечай, как надо бить, – сказал он Нестерову.
Захаров ударил по котлу колотушкой, и резкий, надрывный звук разнесся над морем.
Так, ничего не видя вокруг, дежневцы шли больше суток, тревожа море котельным боем. Снег давно перестал падать. Ветер стих. Небо стало светлеть. Но люди напрасно всматривались вдаль: ни берега, ни кочей. Горизонт скрывался в белесой мари. Люди были серьезны, встревожены.
– Никого… Видно, несчастлив выход был… Как найти нам товарищей? – волновался Бессон Астафьев, обращаясь то к Афанасию Андрееву, то к Дежневу.
– Рано нам горевать, – успокаивал ватагу Дежнев. – Где гроза, тут и ведро. Поищем товарищей. Найдем их. Мы много мористее приняли. Поверни-ко, Михайла, на полдень, к берегу. Должно быть, робята вдоль берега идут.
– Видишь, Бессонко! А ты говорил… – укоризненно произнес Зырянин, берясь за весло.
Михайла Захаров молча правил, поглядывая то на матку (компас), то в туманную даль.
Так шли на веслах много часов. Когда туман сгустился, идти стало опасно. Гребцы едва шевелили веслами.
– Фомка! Глянь-ко… – громким шепотом прохрипел вдруг Сидорка, толкая в бок задремавшего над веслом друга.