ПОСЛЕДНИЕ ПРОЦЕССЫ АДВОКАТА БУЛОВСКОГО
Судья Ильенков знал лично или понаслышке почти всех юристов в городе, выступающих в гражданских и уголовных процессах. Поэтому, когда к нему пришел высокий, респектабельный мужчина с большим шарообразным животом, с лысиной, поросшей по краям седым пухом, и представился как член коллегии защитников адвокат Буловский по делу коменданта Синицына, судья несколько удивился.
После того как были совершены все необходимые формальности и деловой разговор, длившийся не очень долго, прекратился, судья решил познакомиться с новым юристом поближе.
- Вы давно в Ленинграде? - полюбопытствовал он. - Что-то я о вас никогда не слышал.
Оказалось, что Сергей Сергеевич не мог знать Буловского, так как последний всю жизнь прожил в Москве, а в Ленинград приехал всего месяц назад, потому что здесь теперь живет его внучка Люся.
- Не выдержал, - сказал Буловский. - Думал, смогу жить без нее. Оказывается, нет. Даже хорошую московскую квартиру обменял на плохую в Ленинграде.
Судья понимающе кивнул головой, представив себе на минуту, что его Шурочка зачем-то уехала в Москву, а он остался здесь один. Тоже бы, наверно, все бросил и поехал за нею.
- Это будет мой первый процесс в Ленинграде, - улыбнулся Буловский. - Можно сказать, дебют, начало карьеры. Последние годы я работал в нотариальной конторе. Спокойнее, знаете, да и возраст уже у меня... Тут же подходящей вакантной должности не оказалось. Некоторое время буду снова заниматься адвокатурой. Посмотрим, как пойдет...
Судья вежливо пообещал помочь Буловскому, если будет нужно, познакомиться с делом. Тут же Ильенков сказал, что суд назначен на следующую неделю. Расстались они довольные друг другом.
Случилось так, что у Ильенкова в это время гостил фронтовой друг, старый работник министерства юстиции. Вечером судья, вспомнив разговор с Буловским, спросил приятеля, не слышал ли он о таком московском юристе?
Тот сказал, что еще до войны некий Буловский был замешан в скандальной истории, нашумевшей в юридическом мире. История эта была связана с попыткой небольшой группы защитников протащить в советскую юриспруденцию буржуазные формы и методы ведения процессов. Кончилась она тем, что некоторым из них, в том числе и Буловскому, запретили на время адвокатскую практику. Тот ли это Буловский, или нет, трудно сказать. Приятель посоветовал Ильенкову проверить, и если тот самый - опасаться его.
- Хитрый человек, насколько я помню, этот Буловский, - сказал в заключение друг Сергея Сергеевича. - Хитрый и хищный, думающий только о том, как бы урвать побольше гонорар и, вместо того чтобы помочь суду найти правду, постараться обмануть суд в пользу ответчика. Я думаю, что и Буловский, конечно, многое с тех пор понял. Но все-таки остерегайся его...
Как и говорил Иванов, меня вызвали в суд в качестве свидетеля. Я долго готовился к выступлению, на этот раз уже советуясь с членами штаба.
Минут сорок просидел я в полутемном коридоре, дожидаясь своей очереди и заранее предвкушая, какую пилюлю преподнесу жуликам, которые, наверно, рады-радехоньки, что слушается гражданское, а не уголовное дело и что оно вполне может решиться в их пользу.
Но меня самого ожидал удар, и удар не маленький.
Буловский, адвокат Синицына, привел суду неопровержимые доказательства того, что комендант отказывался везти вещи со склада без машины и не хотел брать в качестве рабочей силы учащихся, так как боялся доверить им материальные ценности. Директор же заставил его сделать это.
Свидетель, учащийся Черных, подтвердил, что все произошло именно так. Выложив все эти доказательства, защитник просил предъявленный школой иск отклонить и сумму материального ущерба, причиненного школе ФЗО, взыскать с директора.
В данном случае закон был на стороне Синицына еще и потому, что он числился официально не комендантом, а старшим вахтером и не заключал со школой предусмотренного законом договора о материальной ответственности.
Только мое вмешательство могло помочь суду установить истину. Но когда я вошел в зал заседаний, Буловский попросил слова.
- Пожалуйста, - разрешил судья.
Буловский порылся в портфеле и достал оттуда какие-то бумаги.
- Ответчик, - сказал он злым, брезгливым тоном, вытащив белоснежный носовой платок и вытирая им руки, - протестует против опроса данного свидетеля. Гражданин Ракитин Валентин... э-э-э... - он назвал мое отчество, - состоит с ответчиком в конфликтных отношениях. Мой подзащитный на днях возбудил уголовное дело об избиении его гражданином Ракитиным. Этот молодой человек, - он указал в мою сторону, - которого общественность подняла на соответствующую высоту, дала ему в руки некоторую власть, зазнался и позволил себе вечером на улице избить пожилого советского человека. Вот копии соответствующих документов. Прошу ознакомиться.
Покраснев, я стоял как оплеванный.
Судья Ильенков молча взял документы, прочитал их, передал народным заседателям. Суд удалился на совещание.
Позже судья говорил, что они тут же решили бы дело в пользу Синицына, если бы сам он, Ильенков, не был несколько насторожен по отношению к Буловскому. То, как вел себя адвокат, словно козырь в азартной карточной игре вытащивший компрометирующие меня документы, заставило Ильенкова отложить дело.
Во всей этой истории для меня неясным осталось одно: каким образом Буловский узнал, что я буду вызван в суд. С удивлением я рассказал об этом членам штаба. Они молча пожимали плечами. Лишь Болтов стал высказывать одно за другим различные предположения. Никто из нас тогда не обратил внимания на его нервозность. Только много позднее нам стали ясными некоторые его поступки.
Все, что происходило дальше, казалось мне кошмарным сном. Может быть, мне помог бы Топорков, но его не было в городе. А молодой следователь, который вел дело "об избиении гражданином Ракитиным гражданина Синицына", и слушать не хотел о том, чтобы дождаться приезда подполковника.
- Все и так ясно, - развел он руками. - Нахулиганили, зарвались, теперь извольте отвечать. Так уж положено. Сами же обязаны закон охранять, а тут хотите обойти его. Нечестно!
Через неделю суд слушал мое дело. Но Ильенков, сумевший удивительно ловко поставить вопросы Синицыну (Табульш на суд не явился), почти заставил его признаться в том, что все произошло не так, как он сначала рассказывал. Меня оправдали. Я ушел с суда успокоенный, не подозревая, что борьба только начинается.
Через шесть дней снова состоялся суд, теперь уже городской. Противно вспоминать всю эту историю, разыгранную Синицыным под руководством Буловского.
В своем заявлении городскому суду Синицын врал, извивался, говорил, что судья Ильенков запугал его и поэтому он давал такие противоречивые показания.
Заявление Синицына и Буловского показалось городскому суду убедительным. Оправдывающий меня приговор народного суда 4-го участка был отменен и дело послано на новое рассмотрение. Через три недели по ходатайству комсомольской организации города суд пересмотрел мое дело. Меня реабилитировали.
Но пока тянулась необходимая переписка, пока городской комитет ВЛКСМ обращался в вышестоящие инстанции с просьбой разобраться в сложившейся ситуации, народный суд 4-го участка вынужден был вернуться к гражданскому иску Синицына.
Меня не могли привлечь в качестве свидетеля. Буловский добился своего. Ильенков вынужден был решить дело в пользу Синицына. Только спустя довольно долгое время, когда уже многое выяснилось, коллегия защитников под давлением комсомольской и судебной общественности осудила поведение Буловского в этих двух его последних процессах.
Впрочем, он к тому времени уже снова работал в нотариальной конторе, где "потише и поспокойнее".
Большую роль в общественном осуждении Буловского сыграл судья Ильенков. Он выступил в юридическом журнале со статьей об этике советского защитника, писал в Министерство юстиции и Генеральному прокурору СССР.
А Синицын? Он уволился из школы "по собственному желанию" и, поселившись где-то за Автово у приятеля, занялся откармливанием свиней.
Мы встретимся еще с ним на страницах этого повествования.
Вопрос о поведении Гриши Черных передали на рассмотрение комитета комсомола школы.
- Если предложите исключить, - сказал директор, - исключим. Он испортил нам Праздник песни и оставил без обмундирования девятнадцать участников хора.
ХРОМОЙ ВОЛК
Яша Забелин, по собственному его твердому убеждению, был неудачником. Тихий, застенчивый, с большими мечтательными глазами, он с детства зачитывался книгами о подвигах Корчагина, Мересьева, Чайкиной. Никто из сверстников Яши не знал лучше, чем он, биографии комсомольцев - героев гражданской и Отечественной войн. Судьба же, горестно считал Яша, оставила для него лишь обыденные, второстепенные роли.
С детских лет он мечтал стать летчиком. Он даже организовал в шестом классе кружок авиамоделистов. По крохам собирал в небольшом своем городишке нужную литературу, объяснял всем и каждому устройство фюзеляжей самолетов, сыпал мудреными терминами: элероны, лонжероны, триммеры.
Окончив семилетку, вдохновленные Яшей одноклассники уехали в областной центр и поступили в летную школу. А у Яши неожиданно оказалось больное сердце. С мечтой о головокружительных полетах пришлось распрощаться.
В городе, где он жил, кроме десятилетки, было еще только одно учебное заведение - профучилище закройщиков. Конечно, можно было поступить в техникум, перебравшись в тот же областной центр, или продолжать учиться в школе, но тяжело заболела мать, и, бросив восьмой класс, Яша пошел учеником в пошивочную мастерскую. Вечером он занимался в училище закройщиков.
"Храбрый портняжка, - подшучивал он над собой, - "одним махом семерых убивахом", или кино еще такое есть - "Закройщик из Торжка" с участием Игоря Ильинского. Общий смех и аплодисменты".
Но шути не шути, а больше делать было нечего. Кроме него, у матери на руках оставалось еще двое ребятишек.
В училище Яшу выбрали в комитет комсомола. Постепенно он пристрастился к тому делу, которым пришлось заниматься. Учился хорошо, и на государственных экзаменах внес даже рационализаторское предложение, чем сильно растрогал старичка мастера.
- Забелин, - во всеуслышание объявил тот с трибуны на выпускном вечере, - прирожденный закройщик. Каждому природа дает свей талант. Его талант в жизни - кроить брюки и пиджаки, мужскую верхнюю одежду. Большой путь тебе и уважение людей, Забелин!
Нельзя сказать, чтобы этот комплимент пришелся Яше по вкусу. Во всяком случае, соседи заметили, что у опустившего голову парнишки на длинных, почти девичьих ресницах блеснули слезы.
- Растрогался от похвалы, - решили они. - Вот чудак!
Скоро умерла мать, и Забелин с малышами переехал к дяде, брату матери, в Ленинград. Здесь в его жизни ничего не изменилось, разве что снова поступил в восьмой класс школы рабочей молодежи.
Директору швейной артели нашего района, куда Яша устроился на работу, он сразу пришелся по сердцу.
- Орел! - сказал директор. - Не смотри, что хлипкий, назначим старшим закройщиком цеха.
В том году вся молодежь жила мыслями о целине. Сотни и тысячи комсомольцев готовились к новым трудностям, подвигам и борьбе.
Одним из первых в артели подал заявление в райком комсомола Забелин. Но директор, узнав об этом, поднял такой крик, что дело дошло до горисполкома, и Яшино заявление комиссия по отбору на целину вернула с короткой и даже почетной надписью:
"Необходим производству. Отказать".
В отношениях с девушками Забелину тоже не везло: ни в училище, ни в артели ни одна не удостоила его своим вниманием. Зато многие считали долгом подробно раскрывать робеющему перед ними пареньку тайну измученного сердца. Выслушивая девичьи исповеди, Яша смущался, прятал глаза, краснел так, что уши начинали светиться розовым светом, но держался стойко и даже давал дельные советы.
Однажды он попробовал влюбиться в веснушчатую задорную Валюшу Петрову, портниху из соседнего цеха. Окольными путями он стал узнавать у девчат, какая ей нравится мужская прическа и любит ли она оперу. Спросить об этом у нее самой он не решался. Но хитрая Валя, то ли узнав о разведывательных операциях Забелина, то ли извечным девичьим чутьем поняв Яшино чувство, подшутила над ним так, что навсегда отбила у паренька охоту любоваться ее веснушками.
- Яшенька, - пропела она как-то после работы, - пойдем вместе домой.
Не успел еще потрясенный неожиданным счастьем Яша и рта раскрыть, как она, ласково потрепав его волосы, сказала:
- На улице дождь идет, а ты маленького роста и у тебя зонтика нет. Так я тебя сверху рукой прикрою. Ладно?
Все девушки единодушно окрестили Валю змеей, но уязвленный до глубины души Яша перестал менять прически, окончательно убедившись в том, что он неудачник. Через несколько дней после этого эпизода Яшу избрали комсоргом цеха.
Это событие было для него полной неожиданностью. Яша сначала даже растерялся. "Комсорг цеха - это же идейный руководитель всей цеховой молодежи, человек, который отвечает перед союзом за взгляды и поступки членов цеховой организации". Несколько дней после избрания Яша ходил как потерянный. Его угнетало чувство свалившейся на него громадной ответственности.
Кое-кто из ребят, заметив, что Забелин после его избрания стал отвечать невпопад на вопросы и проходить мимо, не поздоровавшись, не преминули усомниться: правильно ли они сделали, избрав Яшу на такой пост? "Зазнается", - уже готова была сорваться с их губ едкая реплика, но произнести ее они так и не успели.
Забелин, взяв себя в руки, начал работать. Первое, что он сделал, - это сходил к каждому из своих комсомольцев домой. Скептикам это не понравилось. "Ишь ты, - заявили они с усмешкой, - авторитет зарабатывает. Посмотрим, посмотрим".
Но вскоре скептики замолчали. Яша быстро стал душой коллектива. Не умея ничего делать вполовину, он весь отдался комсомольской работе.
Стоило появиться комсомольскому патрулю, как Забелин начал бывать в штабе. Верный своему характеру, он вначале только приглядывался к работе штаба, страдая от робости перед незнакомыми людьми, но постепенно осмелел. Вскоре он уже был секретарем комитета комсомола всей артели и однажды на собрании заявил:
- Комсомольский патруль - новая форма комсомольской работы, выдвинутая самой жизнью, каждый комсомолец обязан бывать в рейдах, только при этом условии мы подожжем землю под ногами у хулиганов!
А про себя подумал: "Вдруг когда-нибудь и скажут: глядите, это тот самый Забелин - гроза хулиганов нашего района".
Но даже в мечтах не мог Яша представить себе всего того, что произошло с ним через некоторое время.
Неожиданно всех членов районного штаба комсомольского патруля, а также членов заводских микроштабов вызвал к себе подполковник Топорков.
- Вот что, комсомол, - обратился он к нам, когда мы разместились в его кабинете на стульях, на диване, в креслах и даже на подоконнике. - У меня к вам два дела: первое - на ваше усмотрение, а второе в порядке междуведомственной помощи.
Начну с первого. К нам в город приезжает все больше и больше иностранных делегаций, туристов, иностранных моряков. Наши работники докладывают о том, что неоднократно замечают, как некие молодые люди - правда, весьма определенного типа - пристают к зарубежным гостям. Кто они, эти юноши и девушки, чего они хотят от иностранцев? Таких молодых людей - рабов всего заграничного - в просторечии называют стилягами. Над этой их манией можно бы только посмеяться, но она начала переходить все границы, - подполковник брезгливо поморщился. - Я сам был недавно свидетелем такого эпизода: идет по улицам группа туристов. Подлетают к ним двое эдаких юношей - мы, комсомольцы двадцатых годов, называли их пижонами - и, ни слова не говоря, суют иностранцам деньги. Те в полном недоумении, а объясниться и понять, в чем дело, не в силах. А эти наши молодые люди не дают им опомниться, хватают одного за куртку, другого за галстук, чуть ли не сдирают с них одежду. Форменный разбой среди бела дня. Спасибо, к туристам переводчик подоспел. Выяснилось, что их не грабят, а просят продать вещи.
Подполковник откашлялся. Для немногословного Топоркова эта речь была необычайно длинной.
- Так вот, - продолжал он, - это дело на вашей совести. Порт в нашем районе, и там почти всегда полно иностранцев. Милиция в такие дела вмешиваться не будет. Формально ничего противозаконного эти, с позволения сказать, граждане не делают. Но если вам дорога честь нашего города, призовите распущенных молодчиков к порядку. Что они, голые и босые ходят у нас, эти тряпичники? Дикость! К гостям культурные люди с просьбами не пристают. В общем как сочтете нужным, так и поступайте. Кстати, один из туристов не растерялся и сфотографировал эту "прелестную" сценку. То-то материал для любой реакционной газеты!
Теперь второе, - лицо подполковника стало суровым. Он даже дотронулся до кобуры пистолета, словно проверяя, все ли в порядке. - К вам просьба. В нашем городе действует один человек. Страшный человек. Полгода назад он убил капитана милиции Петрова. За последнее время зарегистрировано еще несколько преступлений в различных районах города. Криминалисты утверждают, что, судя по "почерку", - это дело рук одного и того же преступника. Сегодняшние приметы его такие: рост средний, синий плащ, длинные тоненькие усики, слегка хромает на левую ногу. Вы понимаете, чем скорее негодяй окажется за решеткой, тем спокойнее будет всем нам. Расставьте свои посты так, чтобы он, как только появится в нашем районе, уж не ушел бы. Ни в коем случае не берите его сами, только с помощью милиции. Учтите: синий плащ можно снять и надеть пальто, усики сбриваются и даже наклеиваются, хромота может внезапно исчезнуть. Это матерый волк, иначе его давно бы поймали. Ясно? Попробуйте устроить на него облаву. Авось он и в нашем районе появится.
- Ясно, товарищ подполковник, - ответили мы хором.
- Спасибо за доверие, - добавил кто-то в углу.
Разговор состоялся в пятницу. Тут же было решено в ближайшее воскресенье организовать два рейда: днем около порта - по стилягам, а вечером - поиски "Хромого волка", как мы сразу окрестили преступника, обрисованного Топорковым.
Воскресенье подошло быстро. Около одиннадцати часов утра мы встретились у главных ворот порта.
- Пятьдесят четыре человека, - пересчитал я. - Сила! Весь актив районного штаба. А вот на вечер маловато нас.
- Еще народ подойдет, - обещали начальники заводских микроштабов. - Самых крепких готовили, все щели перекроем.
- Посмотрим, посмотрим! - подзадорил их Ваня Принцев, который решил сам руководить этим рейдом.
- Ты не обижайся, Ракитин, - пошутил он, - что у тебя хлеб отбиваю. Дело серьезное. Мало ли что может быть...
Но оказалось, что день мы выбрали неудачный. С утра в порт не прибыло ни одного парохода, и до трех часов дня лишь два иностранца, выйдя из-под арки ворот, направились к стоянке такси. Откуда ни возьмись к ним мгновенно подскочил парень с густой гривой волос.
