Дальнейшее произошло довольно просто: новоявленного Топоркова доставили в штаб одной из частей, били, быстро выбили из него немногочисленные ростки стойкости и честности, с трудом привитые матерью, а затем после обстоятельного жесткого допроса отправили в концентрационный лагерь с особым режимом.
- Если большевики всех комсомольцев воспитали таким образом, - брезгливо сказал штурмфюрер, допрашивавший Евгения, - нам в этой стране нечего делать. В Красной Армии много комсомольцев. Ее можно взять голыми руками.
Может быть, попади Евгений в концлагерь попозже, когда уже в лагерях организовались группы сопротивления, его бы еще привели в чувство мужественные, непобедимые люди. Его бы сумели вытянуть из болота предательства. Но так не получилось, и через полгода Волков стал законченным подлецом. Там, в лагере, он и получил кличку "Кат". Так его стали называть бывшие его товарищи после того, как он вызвался убивать пленных поляков из соседнего сектора.
К началу сорок четвертого года за "Катом" числилось уже много "операций". После лагеря он окончил годичную школу полицаев в Германии и успел "поработать" на Украине. Ему казалось, что каждый убитый с его помощью человек отдаляет его, "Ката", от справедливого суда. Убитый ничего ведь не сможет рассказать о своих подозрениях, о том, что Топорков не Топорков, а Волков. Правда, позже он уже боялся, что в Волкове узнают Топоркова. Во взгляде каждого честного человека ему чудились подозрение, догадка, разоблачение, суд.
В сорок четвертом году Волков, опытный уже вешатель-провокатор, на этот раз совершенно сознательно сделал второй, не менее ловкий ход. Поняв, что власти его хозяев приходит конец, он засунул в пальто лежащего на дороге изуродованного бомбой человека документы Юрия Топоркова и достал из тайника свой, с огромным трудом сохраненный паспорт.
"Кат" ушел в подполье. А в Ленинграде появился "хороший, добросовестный работник" Евгений Александрович Волков.
Его рассказу о "мытарствах в страшной немецкой оккупации на Украине" поверили. Ни в каких документах партизан, ни в каких данных нашей разведки, ни в рассказах советских людей не значилось имя Евгения Волкова. Он отрастил черные усики и в целях конспирации стал даже хромать. Для этого ему приходилось подкладывать в правый ботинок толстую стопку бумаги.
Жизнь потекла спокойно. Спокойно в том смысле, что он больше никого не убивал, не мучил, не истязал. Волков поступил в техникум связи. С детства радиолюбитель, вдобавок прошедший курс радиотехники, в шпионской школе в Германии, он учился хорошо, но студенты и преподаватели его не любили.
- Поганый какой-то человек, - говорили о нем, - не поймешь чем, но поганый.
Однажды он подслушал такой разговор и понял, что невольно выдает себя. Видимо, главную роль в его странных и необычных отношениях с людьми играл страх. Он не покидал его ни на минуту - ни днем, ни ночью, ни на людях, ни в одиночестве. Тогда Волков огромным напряжением воли изменил поведение. Он научился быть приветливым и добродушным. После года беспрерывного железного самоконтроля ему это удалось, но нервы все больше и больше требовали чего-то такого, что могло заглушить вечное ожидание возмездия. Водка не помогала. Опиум тоже. Тогда однажды, в припадке безысходного отчаяния, заподозрив случайно встретившегося ему человека в том, что тот узнал его (прохожий имел неосторожность внимательно посмотреть Волкову в лицо), "Кат" выследил его и на темной лестнице ударил ножом в спину. Ударил безошибочно, так, как учили еще в гестапо.
Гнетущий страх не прошел, но появилось другое чувство. Еще один ушел с дороги, может быть знавший о нем что-нибудь. Убить бы их всех! Пусть не ему одному будет плохо.
В поисках опиума, без которого ему было совсем уж худо, Волков проник в уголовный мир и быстро, без усилий завоевал там "положение". Здесь он хоть немного ощущал себя самим собой. Его боялись.
Расчет у Волкова был трезвый. Если его поймают как уголовника, не расстреляют. "К нам, уголовникам, не липнет", - придумал он поговорку. Только бы не всплыла история с "Катом" - тогда верная гибель. От этой мысли он часто просыпался по ночам и, укрывшись с головой одеялом, тихо выл, так тихо, чтобы не услышала мать.
В городе стали появляться стиляги. Это категория глупых людей, сразу сообразил он. Глупые вне подозрений, за ними не следят, над ними только смеются. Этого ему и было нужно.
Всегда тщательно, по последнему крику моды одетый, с фатовскими усиками, Волков стал признанным авторитетом среди стиляг. Ему доставляло удовольствие дурачить этих "несчастных мокриц", как называл он их про себя, делать из них клоунов, выставлять на посмешище всему городу, втягивать в преступления. Не одному же ему садиться на скамью подсудимых? Чем больше, тем лучше. Часто бывая в кино со знакомыми девицами, Женечка обнаружил вдруг в себе совершенно неожиданное свойство. Он мог, оказывается, быть сентиментальным, переживать судьбы героев и волноваться за них. В жизни ненавидевший людей, он даже сочувствовал им на экране. Может быть, потому, что они были бесплотны и не могли причинить ему вреда? Кто знает.
Как-то один из друзей-воров предложил Волкову за большие деньги организовать драку на Старо-Невском.
- Под шумок, - сказал он, - почистим карманы. Получится крупная сумма, тебе четверть.
Волк выполнил это дело, но потом сообразил, что оно носит "политический" характер, и, предварительно разведав, не сообщил ли "дружок" куда следует о том, кто настоящий организатор провокации, попросту "убрал" его. Он чуть не отправил на тот свет и Люсю Чиженюк, которая помешала ему уничтожить Лару Васильеву - возможного свидетеля.
Наконец Волков почувствовал, что пора уходить, слишком много натворил он уже бед в городе. Но для этого нужны были деньги. И он замыслил заключительную "операцию со свиньями". Организовано все было "чисто".
Через Валерия Чеснокова Волков сумел снабдить наркомана сторожа папиросами "план". Люся об этом не знала. Он ей в последнее время почему-то перестал доверять. В тот день, когда было намечено ограбление свиносовхоза, Болтов должен был попроситься работать в ночь, развозить мясо по складам. "Задержка машины на час-полтора, - рассуждал Волков, - не вызовет подозрений. Шофер скажет, что чинил заглохший мотор". Подъехал Болтов к свинарнику, когда свиньи были уже заколоты.
Затем, по плану Волкова, Синицын должен был просолить ворованное мясо и, немного выждав, продать его на базаре. Но, как уже известно, все получилось иначе.
Тогда "Кат" пошел еще на одно преступление. Он был убежден, что Синицын его не выдаст, хотя бы потому, что раскроются и другие их общие дела. Так же твердо он был уверен и в том, что Кирилл Болтов при первом же допросе подробно расскажет обо всем, что знает. Увидев, что столь тщательно подготовленная им операция провалилась, Волков решил во что бы то ни стало убрать Болтова.
Калмыков и Сергеев ошибались, когда думали, что сумевший убежать бандит стрелял в них. Нет, Волков действовал наверняка. Он стрелял в Болтова.
Гестаповская "учеба" и в этот раз не подвела. Волков опять ушел от наказания. Расчет его оказался точным. Синицын принял всю вину на себя. Следствие грозило затянуться до бесконечности. Даже экспертиза не смогла точно установить, сколько людей совершало преступление. Сергеев и Калмыков плохо запомнили, как выглядел человек, который убежал. Снова милиция получила только кое-какие приметы, но и они много значили.
Я НЕ ХОЧУ ВОРОВАТЬ
Субботнее заседание штаба комсомольского патруля шло своим чередом. Мы уже успели обсудить поведение двух "танцоров", которые почему-то брыкали ногами во время танца. И хотя они пытались внушить нам, что "теперь такая мода", что "за границей все так танцуют", мы все же попросили их больше подобных вещей не делать.
- Мода модой, - спокойно заявила Нина, - но нельзя же другим людям чулки и брюки пачкать.
Затем в штаб пришли другие "танцоры", и на этот раз... сами. Надо сказать, что в последнее время к нам стали часто заходить ребята с вопросами, не имеющими непосредственного отношения к работе комсомольского патруля.
- Хлеб у райкома отбиваете, - шутливо заметил как-то Ваня Принцев, который зашел в штаб во время беседы с одной такой "делегацией". - Давайте, ребята, давайте, дело благое.
На этот раз "танцоры" пришли с вопросом, так сказать, по существу: можно ли танцевать стилем "линда", или это тоже "пошлый стиль"?
- Вот что, ребята, - признался я начистоту, - что такое стиль "линда", я не знаю. А вы обратитесь к дирижеру танцев. Она больше нас в этом понимает.
- Да были мы у нее, - рассмеялась хорошенькая кудрявая девушка, - она к вам и послала.
- Ну, если к нам послала, значит танцуете вы неважно, - расхохотался Костя, - к нам зря не посылают. Есть немножко? Признайтесь?
- Конечно, есть, - ответила за подругу другая девушка. - Но ведь надоедает одно и то же, хочется и потанцевать по-другому.
- К сожалению, получается все же на один манер, - заметила Нина. - Честное слово, мне иногда кажется, что у некоторых из вас осложнение после гриппа, такие странные производите вы движения во время танцев.
- А вы?
Нина вспыхнула.
- А я вообще не люблю танцевать.
- Вот видите, а нас беретесь учить!
- Между прочим, Нина, они правы, - вмешался я в разговор. - Нам самим нужно научиться как следует танцевать. Учим, учим, а показать не умеем. Кстати, мы обсуждали этот вопрос в райкоме и решили организовать бесплатные курсы бальных танцев силами инструкторов-общественников. Так что приходите учиться в следующую субботу, девушки, ладно?
Только успели девушки закрыть за собой дверь, как в комнату буквально ворвался наш старый знакомый Валерий Чесноков. Лицо его было бледно. Лоб и щеку пересекал тонкий, покрытый не зажившей еще бурой корочкой шрам. Увидев меня, он вдруг сделал несколько шагов назад, будто хотел бежать, но потом кашлянул и негромко сказал:
- Мне нужно с вами поговорить.
- Пожалуйста, - удивился я. - В чем дело?
- Наедине поговорить нужно.
- А у меня нет секретов от моих товарищей. Это мои друзья, говорите при них.
- Ну что ж, если не хотите, я уйду.
- Иди, Валя, - громко сказала Нина. - Иди, иди, у него натура особая.
- Его тоже возьмите с собой, - не обращая на Нину взимания, попросил Валерий, указав на Лепилина.
Переглянувшись с Костей, мы вышли в соседнюю комнату, Чесноков плотно прикрыл за собой дверь и, задыхаясь, остановился перед нами.
- Я связан с шайкой воров, - без всяких предисловий заявил он, - помогите мне уйти от них.
Костя сердито пододвинул стул.
- Если не хочешь с ними иметь дела, взял бы да и ушел, - сказал он без всякого удивления, словно давным-давно знал, что Чесноков вор.
- Вы не понимаете, они убьют меня! - Валерий опустился на стул и спрятал лицо в ладони. - Я боюсь их, - признался он дрожащим голосом, - за мной уже пустили колуна, а я не хочу воровать! Не хочу, не хочу!! - Голос его поднялся до крика.
- Что у вас тут происходит? - приоткрыла дверь Нина. - Истерика?
- Не входи сюда, - рассердился Костя. Он шагнул к двери и запер ее на ключ.
- Вот что, Чесноков, - сказал я, подождав, пока щелкнул замок, - давай, во-первых, без истерик, а во-вторых, рассказывай по порядку. Что привело тебя сюда? С какой шайкой ты связан? Что такое колун? И, пожалуйста, возьми себя в руки. Такой огромный парень, а ревешь как белуга.
Чесноков отнял руки от мокрого лица.
- Сейчас, - всхлипнул он, - сейчас... я немножко... справлюсь.
Налив ему полный стакан воды, мы приготовились слушать. Но то, что начал рассказывать Валерий, заставило нас прервать его и срочно позвонить Топоркову.
- Товарищ подполковник, - тихо сказал я, заслонив трубку ладонью, - нам нужно видеть вас, и как можно быстрее. Тут такое... такое...
Видимо, подполковник почувствовал по моему голосу, что произошло что-то очень серьезное.
- Хорошо, - ответил он, оборвав меня на полуслове, - сейчас буду.
В присутствии Топоркова Чесноков повторил все сначала.
- Я пришел к вам, - заговорил он, обращаясь ко мне и нервно комкая мокрый носовой платок, но уже не плача, - потому что со мной никто не разговаривал так, как вы в тот раз. И вы, - кивнул он Косте. - Как с человеком. Я топиться хотел, вешаться, а вы меня пожалели.
- Ладно, - перебил его Костя, - давай дальше без сантиментов; что такое колун?
- Колун - это, ну, как бы мститель. Я не выполнил их задание, и меня решили убить. Вот, - показал он на свежий шрам, пересекающий лоб и щеку, - хотели бритвой по горлу, а я отшатнулся. Только лицо порезали.
- Какое задание ты не выполнил? Кто тебя ранил? Кто этот колун?
- Колуном послали Блина, я не знаю его фамилии. А задание у меня было - сесть в тюрьму.
- В какую тюрьму? Зачем?
- Да, да! Вы мне не верите. Женечка Волк - это наш атаман - сказал, что я должен пройти теорию в тюрьме. Он говорил, что меня там всему научат. Заключенные научат. Он сказал, что я уже прошел практику и даже участвовал в ограблении пьяного, а там мне дадут теорию. И еще, чтобы у меня биография была испорчена. Тогда, он сказал, я уже от них никуда не уйду.
Подполковник, до сего времени сидевший с совершенно, бесстрастным лицом, достал маленькую записную книжку и вписал в нее что-то тоненьким карандашиком.
- Продолжайте, - кивнул он головой.
Шаг за шагом Чесноков рассказал все свои похождения. Про бумажник, украденный в ресторане, про желтые ботинки, которые у него и сейчас на ногах, про драку на Старо-Невском, где он, уже втянутый в шайку, должен был кричать "помогите", толкать кого попало и как можно сильнее. Рассказал Чесноков и о том, что недавно познакомился со сторожем свинарника и носил ему по две-три папиросы "план" каждую неделю.
- Только однажды, - Чесноков назвал день, когда был ограблен совхоз "Красный партизан", - я ему отнес целую пачку.
- Зачем? - задал вопрос подполковник.
- Не знаю, мне так велел атаман.
- За что же они решили тебя убить? - спросил я.
Чесноков, несмотря на страх и волнение, вдруг смущенно улыбнулся..
- Помните, когда вы меня отпустили? Я тогда девчонку по лицу ударил. Так вот, я ее ударил нарочно. Мне сказали - ударишь, тебя посадят, но ненадолго, года на два. Это тебе будет теория. А вы меня отпустили. Тогда атаман решил, что я всех продал. Хорошо, что Блин только что после болезни встал, - Чесноков содрогнулся всем телом, - мне бы не уйти от него. Он и в совхоз не ездил потому что больной был.
- Почему же теперь тебя не трогают?
- Потому, что я атаману все рассказал подробно, весь наш разговор с вами, - он покраснел. - Вы уж простите. Я тут вас продал, все сказал - как пожалели, как ваша эта девушка говорила, что Болтов про Табульша рассказывал... Атаман тогда же решил, что Болтова надо убрать. Это я так думаю.
Мы с Костей незаметно переглянулись. Топорков поднял на меня суровые внимательные глаза. Я опустил голову.
Валерий тем временем, не обращая на нас внимания и целиком отдавшись своим чувствам, продолжал рассказ. Наконец замолчав, он вздохнул.
- Если я уйду отсюда по-хорошему, меня все равно убьют, - на глазах его навернулись слезы. - Теперь я не знаю, что делать. Спрячьте меня!
Уточнив еще целый ряд фактов и попросив Чеснокова вкратце написать все рассказанное на бумаге, Топорков вдруг улыбнулся.
- Молодец, - сказал он, разглядывая Валерия, - есть еще, значит, порох в пороховнице? Но судить тебя все равно будем. Ты не обольщайся. Может быть, суд за твое признание и оправдает тебя. Не знаю. А пока в обиду не дадим. Атаман твой хитрый, да и мы не лыком шиты. Кстати, его все равно не сегодня-завтра возьмут. Все связи раскрыты. И о тебе кое-что известно. Вовремя ты пришел, должен я тебе сказать.
Подполковник повернулся ко мне.
- Сделаем тактическую хитрость: я своих людей пошлю его застраховать. Будет в безопасности. А вы сотворите вот что: ровно через тридцать минут, - подполковник посмотрел на часы, - да, за тридцать минут я успею, так вот, через полчаса пусть твои ребята берут его за шиворот, ведут в раздевалку и отправляют домой. По пути и в раздевалке ругайте как следует да погромче. Кстати, ругать его и так не мешает. А ему послушать полезно, - Топорков строго посмотрел на Валерия. - Поняли?
- Поняли, товарищ подполковник.
- Ну добро! - Топорков отозвал меня в сторону. - Не исключена возможность провокации, - сказал он, глядя мне в глаза, - доверяй, но проверяй. Мы не знаем, что они там задумали. Змея перед смертью всегда больно кусается. А Волков определенно чувствует, что он "на поводке". Явки его перекрыты, но все же...
Подполковник задумался.
- Я вот к чему это говорю, у тебя телефон есть дома?
- Есть.
- Так вот, если к тебе сегодня или завтра будет звонок, кто-нибудь станет просить защиты от бандитов, этот Чесноков или еще кто, - звони моментально ко мне или к дежурному. Меня сейчас же поставят в известность. Ясно? Может быть, он действительно пришел сюда убежденный вашим разговором, а может быть... Предупреди мать на всякий случай.
- Товарищ подполковник, вы что-нибудь знаете? - спросил я, бледнея. - Я за мать беспокоюсь, не за себя.
- Знаю, - сурово сказал подполковник, - скажу по секрету, Сякин-Блин уже арестован и начал давать показания. Но он из тех, кто расскажет самое пустяковое. Синицын пока молчит. О тебе Сякин нечаянно проговорился. Заикнулся и сразу осекся. Поэтому толком мы ничего не знаем.
На прощание подполковник крепко пожал мне руку.
- Помни, - сказал он, - дело серьезное. Дал бы тебе пистолет, да не имею права. Будь осторожен, прошу!
Через несколько минут, сверив свои часы с моими, подполковник уехал. Я твердо решил быть начеку, продумывать каждый свой шаг, чтобы не попасться на удочку бандитам.
Неожиданно меня кольнула тревожная мысль: Галочка... Сегодня ее очередь провожать меня до дому. В ту пору у нас с моей теперешней женой было условие провожать друг друга по очереди: день я, день она. Никаких послаблений в этом отношении Галя не допускала.
В этот вечер я с боем в первый раз за все время добился изменения графика и пошел провожать Галю, радуясь, что не подвергаю ее опасности. Надо сказать, что моя радость в тот вечер очень быстро перешла в бурный восторг. Галя согласилась стать моей женой.
"Нет худа без добра, - весело думал я, подходя уже к своему дому. - Кто знает, не пойди я сегодня провожать ее, когда бы еще мы договорились. А нынче у меня настроение такое боевое. Вот и решился. Здорово! Ну, теперь шалишь! Надо быть вдвое осмотрительнее! В такой момент да попасть в беду!"
И все же я попался. Где уж мне было тягаться с опытным и умным бандитом. "Кат" оказался хитрее меня.