Некоторые, впрочем, считали иначе, однако помалкивали.
Знала ли полиция об этих исчезновениях? Или просто закрывала на них глаза?
Кумушки склонялись к последнему.
Во-первых, потому что Миртиль позволила у себя в кабачке задержать несколько воришек, во-вторых, потому что некоторые городские советники отнюдь не отличались неподкупностью, и, в-третьих, потому что вербовка рекрутов в армию короля чаще всего требовала от властей прикидываться слепыми, глухими и немыми.
Вербовка солдат, осуществляемая силой, угрозами или обманом долгое время была истинным позором армии. Суровый Лувуа, будучи военным министром, оказался не в силах положить конец этим бесчинствам; они прекратились лишь во время царствования Людовика XVI. Но супруга Годфруа Кокбара похищала сильных молодых людей и хорошеньких девушек не для службы королю и не для почтенных господ, которым требовались горничные и кухарки.
Она работала для корсаров из Берегового братства.
Она торговала пушечным мясом.
Однако же этим контрабандная торговля госпожи Миртиль не ограничивалась.
В то время огнестрельное оружие, имевшееся в распоряжении королевской армии, было весьма несовершенно: заряжать его приходилось долго, а дальность выстрела оставляла желать лучшего. Охотничьи же ружья, которыми пользовались пираты, были несравненно легче и удобнее, им уступал даже мушкет, изобретенный Вобаном в 1688 году. Охотничье ружье, сделанное в Нанте, пулей шестнадцатого калибра с семисот метров убивало кабана. Ружье это было легким, весьма простым в обращении и отличалось точностью попадания. Из него можно было сделать шесть выстрелов за то же время, за какое мушкет стрелял всего лишь дважды.
Миртиль торговала этим оружием, недоступным солдатам короля, а посему цена его была весьма велика; она также снабжала пиратов порохом отличного качества, не чета тому, какой употребляли в армии; цена его также была немалая.
Подвалы особняка Сен-Мара буквально ломились от ящиков с ружьями и бочек с порохом.
Из каждых трех бочек, которые открыто закатывали в подвалы "Сосущего теленка", две содержали порох, предназначенный для морских разбойников, да и бочки из-под вина, что под видом пустых выкатывали из погребов заведения, также никогда не пустовали. Что до ящиков, то с ними разыгрывался подобный же спектакль.
Вы спросите - а что же происходило с людьми? Давайте последуем за злосчастным отцом Армель и поглядим, какая судьба ожидала их за стенами подземелья "Сосущего теленка".
Миртиль, ставшая на миг обыкновенной женщиной, способной помнить, желать и даже любить, сначала налила молодому человеку хотя и подогретого, но чистого испанского, а затем португальского вина.
Видя, что собеседник ее, несмотря на сильное возбуждение, быстро овладел собой и продолжает держаться как пристало благовоспитанному дворянину, эта особа, повадками своими более всего напоминающая змею, поняла тщетность своих любовных притязаний.
Рассердившись, она прибегла к коварному обману. В последний стакан, который выпил Оливье, вино было налито из большого хрустального графина, на первый взгляд мало чем отличного от остальных, но содержащего сильнодействующий сонный порошок.
Злая Фея использовала довольно опасную смесь собственного изготовления: вытяжку из корней двух растений, а именно - волчьего корня и чемерицы.
Вкусивший зелья засыпал почти мгновенно. Вдобавок сие снадобье иногда вызывало воспаление кишечника, и часть пленников прекрасной кабатчицы умирала в жестоких страданиях.
- Опять одни убытки! - восклицала в таких случаях Злая Фея, недовольная лишь тем, что у нее из-под носа исчезала премия, которую должен был получить ее муж, и компаньон Кокбар.
Так что пока ее слуги отправляли Оливье в потайной ход, Миртиль задавалась лишь одним вопросом: "Крепок ли шевалье здоровьем и не погубит ли его эта адская смесь? Ведь за такого новобранца заплатят во много раз дороже, чем прежде. Будет чертовски жаль, если он подохнет!"
Тем временем связанное бесчувственное тело молодого дворянина скользило по уходящему вниз тоннелю, достаточно широкому, чтобы по нему свободно мог двигаться любой толстяк. Правда, лишь в таком положении, в каком сейчас скатывался Оливье. Этот длинный лоток, имевший наклон в сорок пять градусов, оканчивался в мрачном тесном помещении, именуемом посвященными "печью".
Сержанты-вербовщики издавна не гнушались никакими средствами, лишь бы залучить в свой полк бравого парня. Молодому человеку предлагали сыграть в карты или кости, с помощью нехитрых махинаций обыгрывали простака и тут же обещали простить долг, если тот подпишет контракт. Будущего новобранца могли напоить до бесчувствия, и тот дрожащей рукой ставил свою закорючку на подсунутой ему бумаге. Иногда в ход пускали чары какой-нибудь продажной красотки, которая или спаивала, или обирала молодца до нитки, - словом, делала все, лишь бы толкнуть его в объятия вербовщика. Если же приглянувшийся сержанту парень оказывался несговорчивым, его хватали силой и запирали где-нибудь в темном подвале - чаще всего в старых, заброшенных хлебных печах, что и дало название этим узилищам. Разумеется, для подобных целей годились и грязные чуланы, и мрачные чердаки, и даже сточные трубы.
После мучительных часов, проведенных в темноте, без чистого воздуха, без еды, с пересохшим горлом, бедняги "добровольно" соглашались подписать контракт.
Так как вербовщики рыскали повсюду, то многие содержатели трактиров за плату предоставляли им возможность пользоваться соответствующими "печами". У Миртиль также была своя "печь". Под нее приспособили бывший тайник Сен-Мара, где маркиз когда-то прятал свое золото и драгоценности. Он был вырыт ниже уровня Сены, поэтому там всегда стояла вода, а стены покрывал белый налет каменной соли.
Именно там очнулся Оливье - и ужаснулся.
Его окутывала ночь. В голове шумело, свинцовая тяжесть навалилась на грудь. Воздух был спертый, затхлый, словно в могильном склепе… Он чувствовал острую резь в желудке, как если бы наглотался битого стекла. В довершение всего конечности его заледенели и отказывались повиноваться.
Впрочем, едва только он осознал свое ужасное положение, первая его мысль была отнюдь не о том, как изменить его.
"Что будет с Армель? Что сделают с моей дорогой девочкой?" - стучало у него в висках.
Собрав остатки сил, он попытался разорвать связывавшие его веревки, однако попытка эта ни к чему не привела; Оливье лишь застонал от боли. Тогда он вспомнил о даме, которую счел столь милосердной, столь доброй! Ее роскошные одежды, ее сладострастные позы вновь возникли перед его взором…
- Коварная змея! Она заманила меня в ловушку! Но с какой целью?
Внезапно на память ему пришли страшные истории о кражах детей… невинных младенцев, приносимых в жертву во время черных месс… Волосы у него встали дыбом.
Как раз тогда, когда скупая слеза, исторгнутая отцовскими чувствами, обожгла его щеку, он почувствовал, что его куда-то осторожно потащили; намокшая одежда прилипала к полу и мешала движению.
"Ногами вперед… словно покойника, - в бессильной ярости думал он. - Ах, если бы у меня были свободны руки и со мной была моя шпага, они бы не позволили себе так обходиться с Оливье де Совом!"
Но увы, сейчас он всецело находился во власти неведомых врагов. Ноги молодого человека были крепко скручены веревкой, и кто-то, взявшись за ее конец, медленно волок его вверх по лотку, очень похожему на тот, по которому его отправили в "печь".
В сырой подземной камере, где остановился не только воздух, но и время, молодой человек, сам того не замечая, провел двое суток. Наверное, невидимые тюремщики сочли сей срок достаточным для того, чтобы разум Оливье утратил ясность, а силы окончательно покинули его.
Скольжение вверх продолжалось не более десяти минут. Наконец раздался сухой щелчок, стук - и через отворившийся люк Оливье втащили в новую темницу. В отличие от прежней его тюрьмы, сюда через крошечное окошко, забранное толстой решеткой, пробивался слабый дневной свет. Сквозь прутья виднелся крохотный кусочек голубого неба.
Здесь его уже ждали. Человек в надвинутом на голову капюшоне с прорезями для глаз склонился над шевалье и стал его ощупывать. Затем узник услышал обращенный к нему голос:
- Надеюсь, вы получили хороший урок. Если будете сопротивляться или поднимете шум, вас снова поместят туда, откуда только что извлекли, а то и куда поглубже. Вы поняли?
- Я вытерплю все, но вот что станется с моей маленькой дочуркой?.. Поймите, она же еще ребенок… Если у вас у самого есть дети…
- О ней позаботятся, - заверил его человек в капюшоне.
- Неужели мне нельзя повидать ее, поцеловать, обнять?!
- Там видно будет. Сейчас, дружище, вам пора позаботиться о себе. Вы уже двое суток ничего не ели. Но прежде чем дать вам поесть и глотнуть вина, я развяжу вам руки. Однако послушайтесь доброго совета и не пытайтесь выкинуть какую-нибудь штуку: при малейшем подозрительном движении я выстрелю и размозжу вам голову!
Для вящей убедительности в затылок пленника уткнулось холодное дуло пистолета. Однако подобная предосторожность была излишней. Обессилевший, все еще находившийся под действием зелья, которым опоила его Злая Фея, Оливье был не в силах сопротивляться, даже если бы ему развязали не только руки, но и ноги.
Таинственный страж медленно ослабил веревку на руках шевалье, прислонил его к каменной стене, из которой сочилась вода, полностью освободил от пут руки Оливье и поставил перед ним еду: миску супа, вареную говядину, половину курицы, сыр и бутылку молодого бургундского вина.
Оливье был очень голоден, поэтому он в несколько минут проглотил свой обед, так что тюремщик не успел и слова сказать.
Когда бутылка опустела, узник мгновенно уснул. Снотворное, подмешанное в вино, снова сделало свое дело.
Тогда сторож приблизился к молодому человеку, положил его на пол, снова связал, обмотав ему кисти рук за спиной веревкой и притянув их к локтям, а затем завернул бесчувственное тело в холст, сильно смахивавший на саван.
- Ну вот, одним покойником больше, - усмехнулся он, - только этого мертвеца не станут выставлять на всеобщее обозрение.
В ту же ночь перед кабачком "Сосущий теленок" остановился черный фургон с нарисованными на стенках белыми крестами. Стоял он там недолго, ровно столько, сколько понадобилось, чтобы открыть люк винного погреба, вытащить оттуда длинный белый сверток и затолкать его внутрь фургона… Возница щелкнул кнутом, и черная колесница, скрипя колесами, покатила по улицам Парижа…
Карета эта, выкрашенная в цвета смерти, официально принадлежала городскому муниципалитету. Она выезжала в сумерках и подбирала безымянные трупы… Не меньше дюжины за ночь… Это были жертвы случайных стычек, личных ссор, несчастных случаев и апоплексических ударов. Каждую ночь Париж платил свою скорбную дань молчаливому вознице, отдавая ему окоченевшие тела людей без роду и племени.
Возница состоял на службе у Миртиль. Ей он был обязан жизнью и возможностью зарабатывать на хлеб. Его уже собирались вздернуть, веревка уже холодила ему шею, - но тут подоспел приказ короля: помиловать!
Следом за королевским гонцом появилась владелица "Сосущего теленка". Она увела счастливчика с собой, рассказала, как ей удалось добиться его освобождения, и предложила свое покровительство в обмен на обещание слепо исполнять все ее распоряжения. Через три дня он получил место возницы мертвых и стал одним из самых преданных слуг Миртиль.
Благодаря этому человеку отважные молодые люди и здоровые красивые девушки, попавшие в западню к поставщице пушечного мяса для Берегового братства, без шума покидали кабачок, завернутые в погребальный саван…
Но пленники госпожи Миртиль отправлялись отнюдь не в знаменитый морг в Шатле, где их бы уложили на столы в огромном зале и показали всем желающим (в целях возможного опознания). Возница мертвых ехал по улице Балю, затем по улице Сен-Жермен-л'Оксеруа по направлению к Лувру, поворачивал налево и оказывался на улице Арбр-Сек. Там он останавливался, спускался с козел, оглядывался, прислушивался…
Вот и сегодня, убедившись, что вокруг никого нет, он толкнул тяжелые дубовые ворота, и те широко распахнулись, позволяя увидеть обширный двор, вымощенный камнем. В его глубине стоял особняк, принадлежавший прежде одному аристократическому семейству, а ныне превращенный в склад товаров, отправляемых через Гавр на Антильские острова.
Возница взял лошадь под уздцы, завел повозку во двор и запер за собой ворота, воспользовавшись для этой цели тяжелым железным брусом и несколькими задвижками. Потом он разбудил гиганта-привратника… Сегодня весь этот церемониал был проделан ради Оливье.
Его бесчувственное тело было извлечено из фургона, где оно соседствовало с трупами старушки со вспоротым животом, младенца, утопленного в колодце, толстой служанки, скончавшейся от апоплексии и какого-то бродяги, которому перерезали горло в одном из закоулков Двора Гробье.
Молодого человека отнесли в дом, в просторную комнату первого этажа, заваленную ящиками и тюками с бирками и надписями…
На рассвете его погрузили в телегу, набросав сверху всякого тряпья. Вокруг него умело расположили тюки - так, чтобы для пленника сохранялся доступ воздуха.
Когда сознание вновь вернулось к Оливье де Сову, он не поверил своим глазам. Помещение, где он находился, напоминало спальню в монастыре: стены были выбелены известкой, но вместо привычных кроватей висели гамаки.
В два круглых окошечка заглядывало солнце, золотое рассветное солнце; а воздух… воздух в комнате был напоен неповторимым запахом моря! Молодой человек в изумлении приподнялся на локте.
- Море… - прошептал он. - Море!
И тут он увидел его: зеленая сверкающая гладь. Но у Оливье не было времени ни для дальнейших наблюдений, ни для размышлений. Внезапно дверь с шумом распахнулась, и громовой голос пророкотал:
- Эй, матросы! Подъем!
Послышались оклики, ворчание, смех, кашель - словом, все то, что обычно сопровождает пробуждение матросов и солдат. Все повиновались команде, и уже через несколько секунд были на ногах. Оливье счел за лучшее последовать общему примеру. Он видел вокруг себя суровых людей с жесткими лицами. Эти морские волки, привыкшие к штормовым ветрам, с руками, огрубевшими от снастей, и с серьгами в ушах удивительно напоминали разбойников с большой дороги.
Никто из них даже не глядел в его сторону, похоже было, что они его попросту не замечают. Одни раскуривали трубки, другие собирались бриться. Третьи, обнажив мощные торсы, умывались, сопя и фыркая, возле расставленных вдоль стены лоханей с водой.
Оливье убедился, что все они были между собой на "ты" и обращались друг к другу исключительно по прозвищам: Железная Рука, Ветрогон, Двухмачтовик, Зоркий Глаз, Камнебой, Проныра и тому подобное.
Поразмыслив, он решил заговорить первым.
- Извини, товарищ, но я хотел бы знать… - вежливо начал он, обращаясь к одному из матросов.
Его собеседник - а это был Проныра - презрительно смерил его взглядом.
- Ты сказал "товарищ"?
- Да, а что тут такого? - удивился дворянин из Пуату.
В ответ поднялась целая буря:
- Сквозь строй его! Выпороть кнутом! Тащите линь!
Но тут, перекрывая этот шум, раздался властный голос:
- Эй вы, тихо!
В помещение вошел высокий человек с гордой осанкой. Оливье понял, что он был здесь главным. Об этом свидетельствовал, в частности, и его костюм, сшитый по последней парижской моде, однако же без лент, бантов и кружев.
Он направился прямо к шевалье де Сову.
- Так это ты новичок, поступивший на службу?
- Поступивший на службу? Какую службу? На службу к кому?
- Не валяй дурака!
- Клянусь, что я совершенно не знаю, почему и где я нахожусь!
- Ладно, и такое бывает. Тогда слушай меня и запоминай. Добровольно ты тут очутился или нет - не имеет ровно никакого значения. Отныне ты корсар, морской разбойник, член Берегового братства. Теперь ты с нами навеки. Если ты окажешься достойным нашей дружбы, то всегда, до самой смерти, сможешь рассчитывать на нашу поддержку. Перед тобой открывается новая жизнь: тебе придется привыкнуть к дисциплине, но зато тебя будут окружать преданные друзья, да и кошелек твой никогда не опустеет. Все зависит от тебя. Захочешь - станешь знаменитым и сказочно богатым… Ну а коли ты окажешься трусом, то со всеобщего согласия тебя вздернут на рее. Мы готовы помогать тебе, но и ты не смеешь предать нас.
У Оливье даже не было времени, чтобы как следует удивиться. Тотчас же в спальню по свистку вбежали еще человек десять, которые молча окружили шевалье плотным кольцом. По ту сторону этого живого круга сгрудились все те, с кем отец Армель проснулся нынче утром в одном помещении. Эти десятеро молодцов были вооружены охотничьими ружьями. По нескольким репликам Оливье понял, что человек, который расспрашивал его и теперь стоял перед ним в центре круга, звался капитан Турмантен.
- Подойди ко мне, - торжественно обратился Турмантен к Оливье, - и будь достоин оказываемой тебе чести. Ты присягнешь на прикладе вот этого ружья, и я сам приму твою присягу!
Оливье подчинился. Пираты еще плотнее сомкнулись вокруг них.
- Будьте вы все свидетелями, - произнес капитан, - да услышит нас Бог!
Левую руку он возложил на голову неофита и, взяв правой рукой ружье, звонко ударил прикладом в пол.
- Как твое имя?
- Оливье де Сов.
- Оливье де Сов, - повторил капитан Турмантен звучным голосом, - я не спрашиваю тебя о твоем прошлом, но отныне ты принадлежишь мне, я принимаю тебя к себе на службу, и вот что отвечает за твое будущее!
И капитан снова яростно ударил в пол прикладом своего охотничьего ружья.
Пока очевидцы этой странной сцены расходились, понимая, что спектакль окончен, капитан Турмантен добавил:
- Теперь ты принят ко мне на службу, ты, если угодно, становишься моим слугой. Твои жизнь и смерть отныне в моих руках, и если ты как следует запомнишь эти мои слова, то сможешь избежать многих неприятностей!
Оливье гордо и бесстрашно смотрел прямо в глаза капитану.
Тогда Турмантен заговорил более мягко:
- Я надеюсь на тебя. Ты не такой, как остальные. Мне кое-что рассказывали про тебя, так что я буду рад, если ты станешь моим помощником. Возможно, мы подружимся…
- Что мне придется делать?
- Увидишь. Теперь довольно вопросов. У нас сначала учатся выполнять чужие команды, а уж потом командуют сами!