Наконец графиня вновь превратилась в светскую даму с искусно уложенными волосами, пристойно заколотым корсажем и весьма скромным декольте.
Теперь Анри мог предстать перед ней, и он поспешил явиться на зов мамаши Туту.
Кто, спрашивается, научил изысканным манерам мальчика, чье происхождение было окутано тайной?
Он не сделал ни единой ошибки: поздоровался, поклонился, поцеловал графине руку… Все было безупречно.
Удивленная и очарованная, мадам де Монборон не сводила с него глаз, а Роза Текла с гордостью говорила себе: "Экий молодец! Уже умеет нравиться женщинам!"
Это была истинная правда, ибо знатная дама думала:
"Жаль, что он так юн! Еще пять-шесть лет - и он заткнет за пояс самых красивых придворных кавалеров!"
Она даже слегка вздохнула при мысли об этом, ибо вдовела уже два года и была весьма влюбчива. Красота никогда не оставляла ее равнодушной…
- Сударь, позвольте выразить вам мою живейшую признательность. Если бы не ваши мужество и ловкость, я задохнулась бы не столько в дыму пожара, сколько под натиском трусов, потерявших голову от страха.
Мамаша Туту разинула рот.
Молодая, красивая, богатая и знатная дама назвала "сударем" этого бесфамильного сироту, этого гуттаперчевого горбуна с Нового моста, этого Маленького Парижанина, подобранного из милости и получившего приют в "Театре Маленькой Королевы"!
Однако будь достойная подруга клоуна Изидора натурой более тонкой и проницательной, она не меньше удивилась бы тому, с каким естественным видом Анри принял лестное обращение, употребляемое только по отношению к дворянам, ибо даже зажиточного горожанина называли тогда всего лишь "мэтр". Лагардер держался так, как если бы ничего другого и не ожидал.
Графиня сразу почувствовала, что имеет дело с необыкновенным ребенком. Все говорило об этом: и гордая стать, и смелый взгляд, и благородные черты лица.
Дружески улыбнувшись Анри, она спросила:
- Кому обязана я тем, что не покинула сей бренный мир? Чье имя должна я помянуть сегодня в вечерней молитве?
IX
СЧАСТЬЕ И ЗЛОСЧАСТЬЕ
Лицо храброго мальчика омрачилось.
- Сударыня, - ответил он, - не стану от вас скрывать: я не знаю имени моего отца… Однако я чувствую, что унаследовал благородную кровь… что рожден носить шпагу… в этом я мог бы поклясться на алтаре перед ликом Господа, ибо внутренний голос кричит мне это, и обмануть меня он не может! А доказательства… Мне можно только верить!
Его юное лицо пылало румянцем, глаза сверкали, кулаки сжимались…
Графиня, покоренная этим порывом, прошептала:
- Я вам верю, сударь.
Мамаша Туту, вмешавшись в разговор, благодушно произнесла:
- А пока его зовут Лагардером… по названию старого разрушенного дворца, который…
Тут госпожа де Монборон закрыла свои голубые глаза.
- Лагардер? - раздумчиво повторила она. - Лагардер? Это имя мне что-то напоминает… Но что? Лагардер? Да, да… у моего деда, в Версале…
Анри, мертвенно побледнев, вздрогнул.
Неужели тайна будет сейчас раскрыта? И истина явится на свет из этих прекрасных алых губ? Разорвет ли белая рука графини густой покров, скрывающий его имя?
Он вдруг вспомнил, как ускользала от всех вопросов госпожа Бернар… Как сильно она испугалась, когда он стал умолять ее рассказать о родителях… Эти страхи не были наигранными, она действительно была в ужасе.
А затем он осознал, что рядом стоит Роза Текла и не сводит глаз с мадам де Монборон… Она славная, очень славная женщина, эта мамаша Туту, но неисправимая болтунья…
Тогда он обратился к графине, которая вздрогнула от его необычного тона, ибо в нем звучали и приказ, и мольба.
- Сударыня, с вашего разрешения, мы обсудим все это позже, в более благоприятный момент… Кругом люди, и…
- Вы правы, сударь, - сказала графиня, вставая с кресла. - Я совершенно оправилась и смогу дойти до кареты… Она ждет меня в двух шагах отсюда. Но прежде я хочу отдать необходимые распоряжения…
Повернув грациозную головку к Розе Текла, она произнесла, указав на все еще тлеющие останки "Театра Маленькой Королевы":
- Не печальтесь об этом, просто соберите все, что уцелело и что кажется вам ценным… хотя бы как память. Я живу во дворце Монборон. Это в пригороде Сен-Жермен, на улице Гренель. С сегодняшнего дня мой дом открыт для вас. Вы все будете ужинать и ночевать у меня!
- Как? - растерянно спросила мамаша Туту. - Все? И люди, и животные?
Графиня рассмеялась.
- Знаете, порою животные мне нравятся гораздо больше, чем люди. Вы покажете мне своих ученых собачек. И обязательно скажите вашим друзьям, моя милая, что никто, ни один человек не разорится из-за этого пожара. Я позабочусь обо всех!
- Ах, госпожа графиня! - только и смогла произнести Роза Текла.
Закрыв лицо руками и заливаясь горючими слезами, она убежала, а Жанна де Сеньеле, улыбаясь, смотрела ей вслед.
Затем, снова став серьезной, она обратилась к Анри:
- Прошу вас сопровождать меня, господин де Лагардер. Вы сядете в мою карету.
Подросток изящно поклонился и ответил со своей обычной невозмутимостью:
- Сударыня, превратности судьбы привели меня к этим замечательным людям. Они приютили меня. Мне не хотелось бы выглядеть неблагодарным в их глазах и сразу порывать с ними… Впрочем, есть и еще одна причина. На моем попечении находятся две особы: одна из них - пожилая и больная женщина, госпожа Бернар, вырастившая меня и хранившая в таинственных злоключениях моего детства… а вторая дитя, моя названая сестра Армель де Сов…
Графиня улыбнулась.
- Ваши резоны безупречны. Вас украшает не только смелость, но и доброта, а с ними обеими соперничает ум… Тогда до вечера! Ужинать вы непременно будете со мной!
Поистине, все подвластно тому, кто носит имя Анри де Лагардер!
Вечером, словно по мановению волшебной палочки, свершилось чудесное превращение, которое еще утром показалось бы недостижимым, невозможным, безумным…
В роскошной гостиной, освещенной венецианскими люстрами, Армель де Сов и ее названый брат ужинали за одним столом с графиней де Монборон.
Четверо лакеев в синих ливреях с золотыми галунами застыли за их спинами, готовые исполнить любое приказание.
Ангельски-чистые голубые глаза Жанны де Сеньеле увлажнились. Провидение избрало ее орудием счастья!
Даже легкое облачко не омрачало более чела обоих детей, которым пришлось пережить столько бед. Они чувствовали, что для них восходит новая заря, что их ожидают лучшие дни - быть может, дни борьбы и испытаний, ибо жизнь человеческая проходит в вечных борениях, но зато дни, которые позволят им навсегда забыть, что они были бродячими комедиантами и зарабатывали свой хлеб на ярмарке у Нового моста, в компании мамаши Туту, господина Плуфа и дрессированных собачек.
Сами же эти превосходные люди, которых дочь маркиза де Сеньеле не могла пригласить к своему столу, пировали вместе с веселыми слугами и горничными графини. Никогда не пробовали они таких яств и вин!
Ликованию их не было предела. Графиня отдала распоряжение своему интенданту возместить им потери от пожара, и обещанную сумму они сами в глубине души находили чрезмерной.
Узнав об этой немыслимой щедрости, мамаша Туту и господин Плуф упали друг другу в объятия с преувеличенной и немного комичной восторженностью, которая так свойственна людям театра.
- Изидор!
- Госпожа Роза!
И тут уж хлынули потоки радостных слез.
- Наконец-то мы отдохнем!
- Купим домик в деревне! Я буду ловить рыбу!
- А я вышивать! Это моя мечта! Это счастье, господин Изидор!
- Это любовь, госпожа Роза!
- Мы поженимся! И закатим свадебный пир!
Что до госпожи Бернар, то Анри был спокоен на ее счет, насколько это вообще было возможно. Его приемную мать перенесли во дворец Монборон и уложили в уютной просторной комнате в теплую постель с грелкой. Графиня приставила к ней одну из своих камеристок и послала за врачом, который жил в двух шагах, на улице Бак.
Ученый доктор, тщательно осмотрев больную, удалился со словами:
- Пока ничего нельзя сказать наверняка. Завтра я наведаюсь еще раз.
Вернемся, однако, к счастливым детям, которых графиня усадила ужинать с собой за один стол.
Жанна де Сеньеле смотрела на них с материнским чувством, говоря самой себе: "Как они оба милы и как хорошо держатся! Положительно, это голос крови. Ни единой оплошности - ни в жестах, ни в словах. Можно подумать, что им не раз доводилось ужинать с аристократами!"
Поболтав немного с Армель, графиня стала расспрашивать Анри:
- Вы сказали мне, сударь, что прелестная Армель ваша названая сестра. Неужели она тоже сирота, бедняжка?
- Сударыня, - ответил Маленький Парижанин присущим только ему почтительно-уверенным тоном, - мы с моей милой маленькой подругой не похожи на других детей… не потому, что изумляем публику на ярмарке, а оттого, что судьба наша словно списана с приключенческого романа. Судите сами: если мне неведомо, кто были мои родители, то Армель не знает, где ее отец.
Графиня широко открыла свои голубые глаза, лучившиеся добротой, и в них сверкнули слезы жалости.
- Возможно ли это? Бедная девочка! Такая маленькая, такая беззащитная! Что же случилось с вашим батюшкой?
Армель, едва не расплакавшись, кивнула Анри:
- Объясните вы… я не могу! Мальчик успокоил ее взглядом.
- Мы встретились с мадемуазель де Сов, - сказал он, - в прошлом году… Была безлунная, темная ночь… Два негодяя бросили ее в Сену с Нового моста… Я тут же нырнул за ней…
Так начал он свой печальный рассказ, выслушанный графиней с величайшим вниманием и состраданием.
У прекрасной доброй Жанны де Сеньеле никогда не было детей, о чем она не переставала жалеть. И пока говорил Анри де Лагардер, сердце ее трепетало от неутоленной материнской любви.
Когда Маленький Парижанин умолк, Жанна де Монборон послала Армель воздушный поцелуй и сказала ей:
- Дорогая моя девочка, господин де Лагардер непременно отыщет вашего отца. А пока я стану вашей матерью, если вы ничего не имеете против.
Сердце Армель раскрылось. Она протянула руки к своей благодетельнице и, не в силах более сдерживаться, побежала вдоль длинного стола, уставленного серебряной посудой, хрустальными бокалами, фарфоровыми статуэтками и золотыми подсвечниками, чтобы прильнуть головой к груди графини.
- Я обожаю вас, - пролепетала она.
Анри рассмеялся, пытаясь скрыть волнение, недостойное мужчины.
- Значит, от счастья тоже плачут? Я этого не знал… но я запомню!
- Армель де Сов, - возгласила Жанна дё Монборон, погладив янтарные кудри девочки и поцеловав ее в матовый лоб, - отныне мы не расстанемся! Обещаю вам это. Вы станете моей придворной дамой. Я займусь вашим воспитанием. Не пройдет и трех лет, дорогая моя девочка, как вы будете блистать при дворе короля и самые знатные и богатые дворяне станут домогаться вашей руки. Клянусь вам в этом!
Затем графиня повернулась к Анри.
Очень женственная, проницательная и чуткая, она давно задавалась вопросом: "Что таит в себе это смелое сердце? Он очень юн, но, может быть, уже влюблен в ту, которую называет своей сестрой?"
Однако ей не удалось ничего прочесть на мужественном спокойном лице Лагардера.
Тогда она спросила прямо:
- Надеюсь, вы не будете против и вас не огорчит счастливое замужество Армель?
Маленький Парижанин ответил просто:
- Сударыня, я готов отдать жизнь за то, чтобы эта девочка была счастлива.
Тихий ангел пролетел. Дочь Оливье де Сова вернулась на свое место, лакеи сменили тарелки и бокалы. Жанна де Монборон задумалась…
"Этим юношей мог бы гордиться самый высокий род… И как мучительно напоминает мне о чем-то его имя! Принадлежит ли оно ему? Да, без всякого сомнения!
Лагардер… Лагардер… Я должна найти разгадку этой тайны.
Я, безусловно, уже слышала эту фамилию. Должно быть, ее упоминал мой дед… Наверное, я была тогда еще девочкой… О! Я непременно все выясню!"
На следующий день графиня де Монборон извинилась перед своими гостями, сказав, что на два дня покидает дворец.
К вечеру госпоже Бернар стало хуже. У нее начался бред.
Камеристка графини со всех ног помчалась за доктором, а Анри уселся у изголовья той, что заменила ему мать в первые годы жизни.
Склонившись над ней, он старался уловить отрывистые слова, слетавшие с воспаленных губ.
Как ни горько было Маленькому Парижанину потерять эту женщину, он с тревогой спрашивал себя, успеет ли она перед смертью раскрыть тайну его происхождения, как много раз обещала. То, что он слышал, не говорило ему ни о чем:
- Версаль… Лагардер! Лагардер! О, эти мертвые! Господи, упокой их души! А ты, Пейроль… соблазнитель… убийца! Прочь! Прочь отмени! Исчезни навеки!
Потом и эти слова стали неразличимыми. Умирающая уже едва ворочала языком, и из ее горла вырывались только какие-то невнятные звуки.
Анри взял в ладони исхудалую руку, покрытую бисеринками ледяного пота.
- Госпожа Бернар, - умоляюще сказал он. - Матушка Бернар… прошу вас, сделайте усилие, постарайтесь! Вы меня слышите? Это я, ваш Анри!
Она показала взглядом, что слышит.
- Тогда соберитесь с силами! - продолжал подросток. - Подумайте, ведь от ваших слов зависит все мое будущее!
Она опустила веки в знак согласия, но уста не разомкнула.
- Если вы не можете говорить, то попытайтесь ответить на мои вопросы. Господь вознаградит вас за это… Господь все видит и все знает… Скажите же, матушка Бернар, моего отца звали Лагардер?
Ничто не дрогнуло в лице, уже приобретшем восковую мертвенную бледность.
- Вы не хотите ответить мне? - спросил несчастный мальчик, утирая пот со лба. - Почему вы молчите? Как это жестоко!
Тогда, собрав все силы, госпожа Бернар приподняла правую руку и выдохнула:
- Страшная тайна… Господин Анри… еще слишком юн, увы! Совсем дитя…
- Слишком юн? Я уже почти мужчина! Через два года, уверяю вас, мне не будет равных в искусстве фехтования! Я стану лучшей шпагой королевства… И тогда пусть трепещут мои враги! Пусть трепещут злодеи!
При этих словах молния сверкнула в угасающем взоре Сюзон Бернар. Прозрела ли она (как, уверяют, со многими случается в последние мгновения жизни), увидела ли блистательное будущее склонившегося над ней ребенка? Или Господь раскрыл ей глаза?
Задыхаясь, он продолжал:
- Матушка, мы уже не у бродячих комедиантов, нам покровительствует знатная дама. С нами и за нас добрая графиня де Монборон, дочь маркиза де Сеньле, внучка великого Кольбера, и теперь я…
Он остановился, увидев, как руки госпожи Бернар заскользили по одеялу, словно бы вычесывая невидную шерсть.
Увы, сомнений не оставалось: начиналась агония.
Однако Анри, с лицом, залитым слезами, не желал с этим смириться, по-прежнему умоляя говорить ту, то уходила от него навсегда, унося с собой тайну.
- Скажите, я Лагардер?
Сюзон Бернар не осмелилась сойти в могилу с ложью на устах.
Она нашла в себе силы не только трижды произнести одно слово, но и кивнуть в знак подтверждения:
- Да… да… да…
- Милосердный Господь! - громко сказал Анри. - Помоги этой смелой христианской душе! Позволь ей развеять тьму, в которой я брожу, подобно слепцу, еще более тяжкую и густую, чем тьма, которая ждет ее!
И, склонившись к самому уху госпожи Бернар, спросил:
- У вас есть свидетельство… документ?
- Нет!
Худые руки еще быстрее засучили по одеялу, дыхание стало прерывистым, послышался хрип…
Анри показалось, что она просипела еще что-то. Нагнувшись ближе, он услышал:
- Дория… Златовласая Дория… Герцог Гвасталльский… Лагардер… счастье…
И затем пронзительный страшный крик:
- Анри! Спасите Анри! Гонзага, герцог Мантуанский, вы чудовище!
Это был конец.
Лицо госпожи Бернар внезапно посинело, голова дернулась и склонилась вправо. Смерть свершила свое дело.
Анри закрыл покойной глаза и бережно прикоснулся губами к холодеющему лбу.
Всю ночь он безмолвно молился, стоя на коленях в комнате усопшей, подле которой сидели, сменяя друг друга, безутешные Армель, Роза Текла и Изидор.
Вознося молитвы за упокоение души приемной матери, он время от времени говорил себе: "Я узнал вполне достаточно. Я Лагардер. Доказательства? Добуду их шпагой! И еще одно я знаю наверняка: есть некий герцог Мантуанский, и он враг мне. Он умрет от моей руки!"
Госпожу Бернар похоронили в освященной ограде монастыря Сен-Жермен-де-Пре.
После того как Роза Текла и Изидор удалились, нежно и со слезами простившись с дорогой усопшей, графиня де Монборон отвела Анри в сторону и сказала ему:
- Позавчера я побывала в Версале и была допущена к его величеству. Я говорила с королем о вас… Монарх, подобно мне, полагает, что слышал имя Лагардера из уст Кольбера. У короля память лучше, чем у меня… но…
"Мы припоминаем, - сказал мне Людовик XIV, - что нас сильно тревожило дело, имеющее отношение к этой семье… Но что это было за дело? Нам столько их приходилось решать! По-видимому, говорил нам об этом господин де Кольбер".
В конце концов король посоветовал мне обратиться к архивам деда, который всегда славился необыкновенной аккуратностью и даже педантичностью.
Воспользовавшись подробнейшей описью документов, заместитель государственного секретаря отыскал папку, на обложке которой было выведено каллиграфическим почерком: Лагардер.
- И что же? - воскликнул Анри, буквально сгорая от нетерпения.
- Увы! Документы были украдены!
- Проклятье! - вскричал несчастный мальчик.
- Терпение, - мягко произнесла Жанна. - Это обстоятельство весьма не понравилось королю. Он соблаговолил сказать мне: "Бумаги, конечно, были похищены злоумышленниками в самых гнусных целях… Негодяи хотят помешать молодому человеку, о котором вы мне рассказывали, найти родных и доказать свое благородное происхождение".
- О, какое счастье иметь такого монарха! - восторженно произнес Анри, покраснев от радости. - Я буду верно служить ему до гроба, слово Лагардера!
- Подождите, - с улыбкой остановила его графиня, - это еще не все. Отпуская меня, король в неизреченной доброте своей завершил аудиенцию следующими словами: "Прощайте, сударыня. Прошу вас передать господину де Лагардеру, что отныне мы не забудем его имя. В день, когда он захочет послужить нашему королевству, ему достаточно будет назвать себя: мы примем его и позаботимся о нем. Этот юноша может быть уверен в нашем милостивом благорасположении!"
В эту ночь Анри так и не удалось уснуть. Возбужденный событиями минувшего дня, он грезил наяву, и в его воображении одна за другой возникали яркие картины: вот он вступает в сражение с герцогом Мантуанским, вот вершит справедливый суд, вот первым врывается в осажденную крепость на глазах короля, не обращая внимания на свистящие вокруг пули и ядра….