- Что вы от меня хотите?
- Активной борьбы за дело, в которое вы верите. Вы верите?
- А конкретнее?
- Вы будете мне помогать.
- Мне нужно подумать.
- Для раздумий у вас было много времени, господин фельдфебель. С тех пор как я здесь работаю, вы каждый день думали обо мне. Это я хорошо знаю… Сейчас я не могу долго ждать. Ответ должен быть дан завтра. Помните, один ваш неверный шаг - и мы оба погибнем.
…На следующий день, когда Анна Шеккер обслуживала штабного писаря, он посмотрел на нее чистыми серыми глазами в упор и произнес тихо, но четко выговаривая каждое слово:
- Послезавтра. Железнодорожный узел Грязи. Весь полк. Время появления над целью - ноль пять.
Штабной писарь, допущенный к особо секретной переписке, не обманул. Советские истребители встретили вражеских бомбардировщиков в десяти километрах от железнодорожного узла. Завязался бой. Шесть бомбардировщиков не вернулись на базу. В их числе был и самолет Людвига Вернера.
У Оксаны дрогнуло сердце, когда она узнала об этом. В глубине души она не желала Людвигу смерти: среди окружавших ее врагов он был единственным, кого бы она с небольшой оговоркой могла бы назвать человеком.
Так началась активная борьба Иоганна Мюллера за то дело, в которое он верил.
13. НЕОЖИДАННАЯ ВСТРЕЧА
Подполковник Людвиг Вернер родился в рубашке… Может быть, даже именно в той, на которой у него вышит герб рыцарского ордена "Простреленное яблоко".
Летчики, уцелевшие от разгрома под Грязями, уверяли, что машина Вернера была подбита одной из первых, и были убеждены, что на этот раз их прославленному ассу уже не воскреснуть. Но Людвиг воскрес, смерть снова обошла его стороной.
Опытный пилот бросил загоревшуюся машину вниз, сумел сбить с правой плоскости пламя, нырнул в облака и, изменив маршрут, дотянул на одном моторе до линии фронта. Тут с земли к вражескому подбитому самолету потянулись пучки нитей трассирующих пуль и снарядов. Машина снова загорелась и потеряла управление. Вернер приказал экипажу прыгать с парашютами. Три комочка почти одновременно оторвались от самолета, оставлявшего за собой густую полосу черного дыма. Стрелок-радист поспешил дернуть кольцо, и его отнесло за линию советских войск. Штурман опускался на полосу "ничейной" земли и был расстрелян в воздухе. Людвиг вовремя учел ошибку товарищей и раскрыл свой парашют почти у земли. Ему повезло: он угодил на дно глубокой воронки, вырытой позади первой линии немецких окопов взрывом крупнокалиберного снаряда, и лишь слегка вывихнул левую ногу.
Да, подполковнику Вернеру следовало бы верить в предначертание судьбы, но он уже давно сказал Анне: "Судьба, амулеты, счастливые и роковые приметы - чушь, которой могут верить маленькие дети или безмозглые дураки".
Увидев вернувшегося Людвига, Оксана бросилась ему на грудь и разрыдалась. Она сама удивилась - на этот раз слезы были искренними. Это плакала Анна после пережитой тревоги за судьбу единственного и по-настоящему близкого ей человека, друга и защитника. Плакала и Оксана, измученная своим скрытым, подавляемым горем - случай вполне оправдывал ее рыдания.
- Ну, ну! - утешал девушку Вернер и гладил ее плечо. - Ведь все хорошо, сестричка! И я снова вижу тебя.
Он был тронут таким сильным проявлением чувств. Тем более, что, как казалось ему, в последнее время Анна обнаруживала незнакомые и неприятные ему черты характера: сухость, злобность и раздражительность.
- Ты сильно похудела, - сказал летчик, рассматривая заплаканное лицо девушки. - Так не годится. А ну-ка, улыбнись!
Конечно, Анна похудела с тех пор, как узнала, что его самолет разбит. Это не вызывавшее у Людвига сомнений предположение было ему также приятно. После гибели своих близких он еще более привязался к сестричке. Людвиг и не подозревал, что в последние дни Анна очень часто с тревогой рассматривала свое бледное лицо в зеркало и, преодолевая отвращение к пище, усиленно проглатывала взбитые с сахаром желтки яиц. Она боялась похудеть. Анна Шеккер не должна была терять "спортивной формы".
Людвиг получил кратковременную передышку. В полку ожидали прибытия новых машин. И снова почти все свободное время Оксаны уходило на прогулки с Людвигом. Он стал еще более молчаливым и сосредоточенным. Мог несколько часов просидеть на берегу реки, следя мечтательными глазами, как движется завивающаяся в воронки вода, мог подолгу рассматривать цветы в венке, сплетенном Анной, и улыбаться счастливо-глуповатой улыбкой.
- Красиво, чудесно, - шептал он, притрагиваясь пальцами к нежным лепесткам. - Каждый цветок - маленькое чудо природы! Раньше я этого не понимал… Знаешь, Анна, чем бы я занялся, если бы уцелел до конца войны? Выращивал бы цветы. Серьезно. Да, если бы я остался хотя бы безногим инвалидом, я бы стоял вечером на костылях где-нибудь на углу шумной улицы и предлагал влюбленным парочкам цветы. Купите, купите цветы. Не проходите мимо! Если у вас нет денег - берите любой цветок даром. Будьте счастливы!
Вернер говорил смеясь, но глаза его были влажны. Он знал, что не дотянет до конца войны, и был уверен, что Германия уже проиграла войну. И он уже не жалел об этом.
Прогулки с Людвигом были для Оксаны чудесным отдыхом, в котором она теперь очень нуждалась. Установление связи с писарем штаба Иоганном Беккером увеличивало риск, и нервы девушки были напряжены. Бесцельно шагая с молчаливым летчиком по полевым тропинкам далеко за городом, она чувствовала, как спокойствие и безмятежность полей вливаются в ее душу. Девушка понимала Людвига: он тоже черпал у природы необходимые ему спокойствие, умиротворенность. Он был обреченным человеком, смертником, которому дали возможность, может быть, в последний раз полюбоваться красотой земли.
Прибытие новых самолетов задерживалось. Казалось, время остановилось для того, чтобы два человека, столь разных и чужих, враждебных друг другу, могли насладиться досыта тишиной и покоем.
Внезапное видение нарушило эту идиллию. По улицам Полянска промчалась знакомая Оксане открытая легковая машина с тремя гестаповцами. И перед глазами девушки мелькнул тонко очерченный острый профиль офицера, сидевшего на заднем сиденье. Оксана не испугалась, не побледнела. Она спокойно шла под руку с Людвигом, губы ее растянулись в насмешливой улыбке и едва заметно вздрагивали. Ошибки не могло быть. Она хорошо помнила этот профиль. Сославшись на сильную головную боль, девушка отказалась от прогулки и пошла домой.
В условленном месте, у калитки, появилась "телеграмма": Ромашка срочно, по тревоге, вызывала к себе жестянщика.
Тихий появился на следующий день и, роясь в своей сумке, внимательно выслушал девушку.
- А может, ты ошиблась?
- Нет. - Оксана даже улыбнулась.
- Как его дразнят?
- Обер-лейтенант Герман Маурах. Если он меня увидит или ему на глаза попадется моя учетная карточка - провал. Он меня хорошо помнит… Так же хорошо, как я его.
Оксана ожидала приказа Тихого. Жестянщик пожевал губами и сказал, передавая разведчице маленький браунинг:
- Возьми оружие на всякий случай… Носи при себе. Работай спокойно. Черт бы побрал этого твоего знакомого… Сегодня наведу справки, выясню. Может, он здесь только проездом.
- А если не проездом?
- Тогда - уберем.
Руководитель подполья приказывал Оксане оставаться на посту.
Убрать гестаповца было не таким-то легким делом, но прошло два дня, и по городу начал распространяться глухой, но упорный слушок: на одной из улиц среди белого дня убит в машине офицер. Слух подтвердился. Летчики в столовой не без тревоги сообщали друг другу новость: убит гестаповец. Обстоятельства, при которых произошло убийство, чрезвычайно туманны - машина сворачивала за угол, вблизи на улице никого не было.
Оксана облегченно вздохнула: Тихий и на этот раз выполнил обещание. Маурах убит, Анна Шеккер может действовать. Однако вечером в условленном месте у калитки висела черная ниточка: Тихий предупреждал, что опасность не миновала.
Маленький плоский браунинг продолжал покоиться в специально сшитой из плотного полотна сумочке, подвешенной на тесемке под поясом юбки. Даже ночью Оксана не снимала его с себя.
Маурах был буквально потрясен своим открытием. Добрых полчаса он рассматривал фотографию Анны Шеккер. В его темных глазах то загорался злорадный огонек, то появлялось тревожное и мучительное сомнение, и он снова жадно перечитывал автобиографию старшей официантки Полянского аэродрома. Губы гестаповца пересыхали от волнения, и он, сам того не замечая, облизывал их кончиком языка.
Полтора года прошло с тех пор, как его спутница внезапно и таинственно исчезла из вагона. За это время в отличной зрительной памяти Маураха отпечаталось много лиц. Он помнил лица мужественные, робкие, угрюмо-тревожные, злобные, устало-равнодушные, бледные от страха, искаженные ужасом, - сотни, тысячи лиц, промелькнувших перед пронзительным взором следователя гестапо. Но все-таки даже феноменальная зрительная память - не архив фотографа.
Слишком часто, наяву и во сне, вспоминал Маурах "русскую немочку" Эльзу Нейман и, как бывает в таких случаях, постепенно ее облик становился для него все туманнее и призрачнее. Хорошо помнились вещи: фетровые сапожки, полушубок, отороченный смушками, зеленая шерстяная кофточка с оленями на груди. Помнились локоны, крашеные губы, влажный блеск зубов в улыбке. Но само лицо как бы стерлось в памяти. Безликая Эльза мучила гестаповца. Даже в его тщеславных мечтах она ускользала от него. "Да существовала ли в реальности эта проклятая девка? Не плод ли она моей болезненной фантазии?" - не раз спрашивал себя Маурах. Нет, он прекрасно помнил чесночный запах вкусной, тающей во рту домашней колбасы, благодарность в письме жены за красивый русский платок, присланный в очередной посылке (это был платок Эльзы, который Маурах, конечно, оставил у себя), а бесплотные духи и привидения, как известно, не угощают колбасой и не оставляют каких-либо вещей на память о своем появлении из потустороннего мира!
Эльза Нейман! Была, существовала, исчезла…
Однако Анна Шеккер была также не вымышленной, а реальной личностью. На сей раз это подтверждалось документами, не вызывавшими сомнений. В деле имелась выписка из приказа начальника штаба пехотной дивизии о зачислении Анны Шеккер на должность переводчицы в карательный отряд, возглавляемый майором Гротенбахом. Начальник полиции Бугай в пространной докладной, переведенной на немецкий язык, приводил показания крестьян села Червоные Хутора (в прошлом Немецкие Хутора), подтверждавших, что в их селе до коллективизации жил богатый хозяин, немец Иоганн Шеккер, который до революции владел пятьюдесятью десятинами земли. Бывшая служанка Шеккера сообщала, что она няньчила дочь хозяев - Анну. И, наконец, новый староста села Сосновки, в котором был разгромлен партизанами отряд майора Гротенбаха, указывал имя и фамилию крестьянки, спасшей переводчицу отряда Анну Шеккер.
Вот она, Анна Шеккер, на фотографии. Что общего между этой стриженой "под мальчика" девушкой с худым измученным лицом, испуганно-скорбными глазами и лукавой, кокетливой Эльзой? Пожалуй, ничего, кроме сходной биографии. Но появилась Анна Шеккер в Полянске ровно через два месяца после того, как исчезла Эльза.
О Эльза, от тебя всего можно ожидать!..
Обер-лейтенант откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Так, с закрытыми глазами, он сидел очень долго. Если б кто-нибудь из сослуживцев заглянул в комнату и увидел Маураха, он решил бы, что уставший за ночь обер-лейтенант уснул за своим столом.
Но Маурах не спал. Он обдумывал загадочные события последних дней и старался найти связь между ними.
Совсем недавно Маурах, используя интриги и знакомства, добился, чтобы его перевели из Харькова на службу в другое место. Это было его большой удачей. Линия фронта приближалась к Харькову, и воздушные тревоги, объявлявшиеся по несколько раз в день, совершенно издергали нервы обер-лейтенанта. Маурах не выносил бомбежек. Он терял присутствие духа при одной только мысли, что над головой завывают падающие на землю бомбы. Когда же бомбы падали где-нибудь вблизи, дело доходило до неприличного… Правда, об этом знал только сам Маурах, так как испорченное белье немедленно предавалось сожжению, и обер-лейтенант старательно опрыскивал себя одеколоном. Что поделаешь! Ведь, пожалуй, у каждого найдется своя ахиллесова пята. Встречаются довольно храбрые люди, которым при виде крови становится дурно. С Маурахом такого никогда не случалось. Даже в стычках с партизанами он довольно спокойно относился к свисту пуль. Но проклятые бомбы… Как только начиналась бомбежка, Маурах буквально лишался рассудка.
Короче говоря, переезд в Полянск, несмотря на сопутствовавшее переводу понижение в должности, был чрезвычайно приятным событием в жизни обер-лейтенанта. По сравнению с Харьковом здесь глубокий тыл, тишина. О бомбежках даже не слышно.
Однако работы в Полянске оказалось много. Маурах прибыл в город, когда обстановка в общих чертах уже была ясна. В Полянске активно действовали советские разведчики, располагающие радиопередатчиками. Это было уже не предположением, а установленным фактом. У разведчиков отличная связь, строжайшая и умелая конспирация, они, как и следовало предполагать, прекрасно осведомлены о действиях гестапо и полиции. Вот перечень неудач, последовавших за последний месяц: дом, где был обнаружен радиопередатчик, сгорел; двух разведчиков, обслуживавших рацию, нашли мертвыми; полицейский, преследовавший третьего, был задушен в больнице; поймали связного - он, не рассказав ничего, покончил жизнь самоубийством.
Каждая ниточка, попадавшая в руки гестапо, тут же оказывалась оборванной. Конечно, подполковник Лютц, по мнению Маураха, многое проморгал. Тупой, ограниченный человек, совершенно лишенный фантазии, так необходимой в их деле.
С первого же дня Маурах засел за кропотливую работу. Прежде всего он отметил на карте города все интересующие его пункты, указав, в какое время (день и час) произошло каждое событие. Затем, выезжая на машине, начал изучать обстановку на месте. После выездов на карте появлялись новые пометки. Ночью Маурах, по имевшейся в гестапо обширной картотеке, знакомился с жителями Полянска.
Все шло нормально, и вдруг - несчастье. Он ехал с лейтенантом Гофманом на кирпичный завод, в районе которого была однажды засечена работа неизвестного радиопередатчика. Машина на большой скорости сворачивала за угол, ее сильно тряхнуло на выбоине, и от резкого толчка не удержавший равновесия Маурах свалился на кожаную подушку заднего сиденья. В то же мгновение он услыхал позади себя слабый звук далекого выстрела.
Пуля вошла сидевшему впереди, рядом с шофером, лейтенанту Гофману между лопаток. Бледный шофер остановил машину. Маурах оглянулся вокруг. Улицы были пустынны.
Гофман скончался через несколько минут, его даже не успели довезти до госпиталя: пуля раздробила позвоночник.
Это было первое и неслыханное дерзкое покушение на гестаповца в Полянске.
Даже очень мнительный Маурах не мог предположить, что пуля, попавшая в Гофмана, предназначалась лично ему. В городе его пока не знали, он не успел еще кому-либо насолить, и личный акт мести полностью исключался. Стрелявший целился в машину гестаповцев, очевидно, даже не зная, кто в ней едет.
Однако через два дня новое, чрезвычайно загадочное и трагическое событие заставило Маураха по-иному оценить выстрел, стоивший жизни Гофману. В комнате, отведенной ему в здании, где разместились гестаповцы, не было приличной мебели. Особенно неудобной оказалась походная койка. Маурах приказал начальнику полиции достать хорошую кровать.
Вечером того же дня два полицейских внесли во двор разобранную на части металлическую кровать с никелированными спинками и большим матрацем на пружинах. Маурах вышел во двор и собственными руками проверил упругость матраца. Его чемоданы еще находились в рабочем кабинете, и он безбоязненно отдал полицейским ключ от своей комнаты, приказав отнести туда кровать. Не прошло и пяти минут, как в доме раздался взрыв.
Он произошел в комнате Маураха. Один полицай был убит, другой - ранен.
Этот уцелевший полицай рассказывал, что когда они внесли и собрали кровать, его товарищ, пустой, вздорный человек, улегся на "панском" матраце и, дурачась, начал покачиваться на пружинах. Тут-то и рвануло.
В матрац была подложена обычная противопехотная мина.
Выяснилось, что всего полчаса назад кровать находилась в сарае, принадлежавшем городскому голове Пилипенко. Сарай все время был заперт на замок. Прежде эта кровать принадлежала некоему Васильченко, эвакуировавшемуся из города с советскими войсками, и попала в сарай к городскому голове вместе с другой реквизированной у городского населения мебелью.
Подполковник Лютц безаппеляционно заявил, что мина была заложена в матрац давно, еще прежним владельцем кровати. Маурах не стал разубеждать своего начальника. Самоуверенный и тупой, подполковник Лютц мог испортить все дело. Но Маурах уже не сомневался: охотятся за ним. Это в него с какого-то чердака целился из винтовки, оборудованной глушителем на дуле, опытный снайпер. Только по счастливой случайности пуля, предназначенная Маураху, сразила беднягу Гофмана. Мина в матраце также была заготовлена для него.
Кто же так настойчиво желает его смерти? Кому крайне необходимо уничтожить именно Маураха, прибывшего несколько дней назад в Полянск? Ответ мог быть только один: в городе есть человек, который его хорошо знает. Этот человек следит чуть ли не за каждым его шагом.
Маурах заперся в кабинете и начал изучать личные дела полицейских. Он знал, что в начале войны не только военные власти, но гестапо слишком либерально, а иной раз и преступно-легкомысленно относились ко всем лицам из местного населения, которые после прихода гитлеровских войск изъявляли желание сотрудничать с немцами. Крупная, непростительная ошибка. Сейчас приходится расплачиваться за нее. А все - глупейшая пропаганда Геббельса, будто бы в Советском Союзе большинство народа настроено против советской власти. Как бы не так!
Обер-лейтенант работал всю ночь. Он делал заметки, выписки, составил длинный список фамилий тех жителей Полянска, кто вызывал у него какое-нибудь подозрение. За учетными карточками полицейских последовали карточки гражданской администрации. Под утро Маурах добрался до карточек официанток военного аэродрома и, наткнувшись на немецкую фамилию старшей официантки, вспомнил Эльзу Нейман.
Маурах шевельнулся, открыл глаза, еще раз взглянул на фотографию Анны Шеккер. Нет, не похожа… Если бы лицо на фотографии могло засмеяться, улыбнуться… Он бы узнал наверняка.