- Вот мой приказ: - продолжал Сердар с лихорадочным возбуждением, - становитесь у машины и всякий раз, когда я по телеграфу дам вам команду "Вперед!", держите курс, не уклоняясь никуда в сторону, прямо на адмиральский корабль, пока я не отдам другой приказ: "Назад! Стоп!", а затем и с другими судами проделайте то же самое, по рангу! Не трогайте только авизо… пусть несет в ближайший порт известие о гибели английской эскадры… Поняли?
- Как нельзя лучше, командир!
- Итак, к делу!
Барбассон на минуту задумался над тем, не лучше ли будет привязать Сердара к постели, как это делают с людьми, заболевшими горячкой, но ему, собственно говоря, было безразлично, как умирать, а потому он решил повиноваться. Он стал у телеграфа таким образом, чтобы рефлектор, находившийся над ним, давал ему возможность следить за английским флотом. В ту же почти минуту появился сигнал: "Вперед!"
- Вперед!.. На всех парах! - крикнул Барбассон машинисту через рупор и затем с помощью руля, находившегося подле аппарата, направил шхуну на адмиральское судно. Ядра градом сыпались со всех сторон, но, не причиняя вреда "Диане", скользили по ее покрытой броней поверхности. Маленькое судно неслось вперед с головокружительной быстротой, ни на один дюйм не уклоняясь в сторону, прямо на колосса, который по-видимому, ждал его приближения, бесстрастный в своем величии и могуществе.
"Диана" находилась всего в ста метрах от адмиральского судна, когда был дан сигнал: "Назад! Стоп!". Едва успел Барбассон передать это приказание машинисту, как раздался взрыв, равный залпу десяти батарей в крепости. Воздух всколыхнулся, а весь остов шхуны задрожал.
Барбассон закрыл инстинктивно глаза, а когда открыл их, адмиральского корабля уже больше не существовало. Описать волнение капитана просто невозможно. Сердар представился ему теперь сверхъестественным существом, которое по своему желанию управляет громом и молнией.
Но вот снова появился сигнал: "Вперед!" Барбассон повиновался, и шхуна на всех парах понеслась ко второму броненосцу, которого секунд через двадцать пять постигла та же судьба, что и первого.
Среди английских судов поднялся страшный переполох: никто не хотел подчиняться дисциплине, не хотел слушать приказаний контр-адмирала, принявшего на себя командование; суда бежали, как попало, стараясь скрыться от опасности, которая была тем ужаснее, что никому не была известна.
Напрасно, однако, спешили они искать спасение в бегстве; шхуна, превосходившая их своей быстротой, отправила ко дну и остальные три корабля английской эскадры. Когда же авизо как последнюю надежду на спасение поднял перевязанный флаг в знак того, что сдается, он увидел, что враг с презрением удаляется от него, как бы находя недостойным себя мериться с ним силами.
Повсюду на поверхность моря постепенно всплывало такое количество обломков, досок, кусков мачт, бочек, разбитых ящиков, что их можно было принять за остатки целого города, разрушенного наводнением.
Когда Сердар вышел из своей каюты, он был страшно бледен и едва держался на ногах, тогда как Барбассон, к которому мгновенно вернулась вся его самоуверенность, был в страшно экзальтированном состоянии; он готов был петь и танцевать, если бы это было возможно, на этих человеческих останках.
- Они сами захотели этого, - говорил Сердар. - Бог мне свидетель, что я никогда не желал пользоваться этим ужасным оружием, и даю себе клятву, что уничтожу все принадлежности этого смертоносного механизма, как только спасу мужа Дианы. Человечество и без того уже имеет достаточное количество истребительных орудий, зачем же еще давать и этот снаряд в руки убийц.
- Командир! Командир! - кричал Барбассон, который во что бы то ни стало хотел обнять Сердара. - Мы теперь владыки моря, мы можем завоевать всю Англию, если захотим.
Сердар поспешно вырвался из его объятий, говоря:
- Восстановите поскорее все снасти "Дианы", ветер крепнет, надо этим воспользоваться, чтобы наверстать потерянное время.
И он поспешил в каюту, чтобы успокоить Эдуарда и Мэри, которые сидели, прижавшись друг к другу, и чуть не умирали от страха.
Две тысячи человек погибло во время этого ужасного приключения. Американский инженер был, таким образом, первым изобретателем торпеды, которая тридцать лет спустя произвела переворот в морском искусстве всего мира.
Дней через пять "Диана" прибыла в Гоа, и отряд авантюристов (к которым присоединились теперь Эдуард и Мэри) сидевших по распоряжению Сердара в хаудахе на спине Ауджали, двинулся форсированным шагом по направлению к Хардвар-Сикри.
IX
Осада Хардвар-Сикри. - Окруженные со всех сторон. - Майор Кемпбелл. - Все средства исчерпаны. - Надо сдаваться. - Похищение майора. - На рейде Бомбея. - Отъезд парохода. - Фредерик де Монморен. - Брат Дианы.
ВОТ УЖЕ ПЯТЬ МЕСЯЦЕВ, КАК КРЕПОСТЬ Хардвар, защищаемая майором Лайонелом Кемпбеллом, который командовал батальоном в пятьсот шотландцев, выдерживала осаду двадцати тысяч сипаев, снаряженных полной амуницией и осадными пушками.
Управляемые старыми артиллеристами англоиндусской армии, пушки в течение шестидесяти дней пробивали бреши в укреплениях, забрасывая всю крепость бомбами и ядрами. Осаждающие предприняли восемнадцать атак, которые были отражены и не дали никаких результатов кроме гибели нескольких тысяч людей.
Днем осажденные рыли казематы и рвы для своей защиты, а ночью заделывали бреши, пробитые пушками в укреплениях. Майор постоянно находился во главе работающих, ободряя их своим примером и поддерживая их мужество уверениями, что скоро к ним на помощь прибудет армия.
Майор знал, что помощь не придет, а если и придет, то лишь когда от крепости не останется и камня на камне и не будет в живых ни одного из ее защитников; надо было прежде всего снять осаду с Чинсуры и Лакхнау, взять обратно Дели. Только после окончательного подавления можно было добраться до Хардвара, крайнего поста Англии на границах Бутана и верхних долин Гималаев, принадлежащих султану Куавера, который был на стороне восставших. Он знал также, что разные стратегические соображения и малочисленность войск, находившихся в распоряжении Англии, не позволяли ей послать для спасения крепости специальный отряд, который неминуемо потерял бы тысячи человек во время перехода. Майор не мог быть уверен, что ему удастся спасти пятьсот человек, находящихся под его началом; он был твердо убежден в том, что гарнизон Хардвара заранее принесен в жертву и предоставлен своей несчастной судьбе.
Какую же силу воли нужно было ему иметь, чтобы держаться в течение пяти месяцев, будучи при этом абсолютно убежденным в том, что все труды и старания его бесполезны! Можно с уверенностью сказать, что открой он всю истину своим подчиненным, эти грубые люди поступили бы совсем иначе. Они с первых же дней осады потребовали бы от него, чтобы он сдался с условием, что их всех оставят в живых; эту капитуляцию начальники туземцев подписали бы обеими руками, а затем, обезоружив весь гарнизон, предоставили бы своим солдатам вымещать на нем всю свою ярость.
Без героического молчания майора всех защитников Хардвара, включая коменданта и офицеров, давно бы уже не было в живых. Уже двадцать раз собирался этот воин-герой сделать отчаянную вылазку и искать смерти в битве, вместо того чтобы ждать целые месяцы с душевной мукой неизбежного конца и самых ужасных пыток, которым индусы не замедлили бы подвергнуть пленников; избиения, опозорившие гарнизон и предпринятые по распоряжению капитана Максвелла, не позволяли надеяться ни на малейшее смягчение ожидающей их участи.
Майор Кемпбелл, как вы уже, вероятно, поняли, не принимал никакого участия в этом гнусном и бесполезном деле. Он находился в Дели в то время, когда город был взят бунтовщиками, и только благодаря быстроте и силе своей лошади удалось ему бежать и добраться до Хардвара. Когда он прибыл туда вечером, весь покрытый пылью и еле держась в седле - он сделал пятьдесят миль за восемнадцать часов - беспощадная бойня, устроенная по распоряжению капитана Максвелла, была уже окончена утром того же дня, а так как он сразу же, в соответствии со своим чином, принял командование крепостью, то на него взвалили ответственность за эту дикую расправу не только во всей Индии, но и в цивилизованных странах, где с единодушным отвращением и негодованием отнеслись к этому преступлению.
Свои силы бороться до конца майор черпал именно в том, что лишило бы всякого мужества его солдат. Считая себя обреченным на смерть, он хотел жить по возможности дольше, чтобы мысленно представлять себе образ жены и детей, которых он никогда больше не надеялся увидеть. Человек великой души и выдающихся способностей, он все свободное время, когда не бывал на траншеях, писал историю своей жизни в Хардваре, излагал свои мысли, свои заботы изо дня в день, из часа в час, говоря себе, что позже, когда время несколько смягчит горе, причиненное его смертью, жена его и дети, которых он любил больше самого себя, с нежным волнением прочтут все его сокровенные мысли, видя на каждой странице, в каждой строчке, как он любил их. Воспоминание о нем вместо того, чтобы слабеть, будет напротив все больше и больше крепнуть; пройдет много времени со дня его смерти, а милая его Диана и дети все еще будут разговаривать с ним, читая его рукопись и руководствуясь его мыслями и советами.
Кроме того, сопротивляясь с таким упорством, он все же, хотя и не сознавался в этом, хранил в душе смутную надежду, которая не покидает человека даже при самых отчаянных обстоятельствах, даже у подножия эшафота; а между тем им приходилось сдаваться, или погибать на поле битвы, несмотря на самопожертвование, с которым все делили между собой съестные припасы. Осада длилась уже пять месяцев, все припасы истощились; риса оставалось только на один раз, да при том и количество его, которое приходилось на долю каждого человека, могло утолить голод лишь на несколько минут: еще двадцать четыре часа - и все будет кончено. Благодаря перебежчикам-индусам, бывшим слугам офицеров, бежавшим один за другим из крепости, осаждающие все это знали прекрасно; вот почему они с некоторого времени, чтобы ускорить сдачу Хардвара, не давали покоя ни днем, ни ночью несчастным шотландцам, которые превратились в настоящие скелеты и еле волочили ноги, отправляясь к укреплениям, чтобы отразить нападение осаждающих.
Стоило поэтому показаться коменданту, как отовсюду неслись крики: "Надо вступить в переговоры!"
Да, вступить в переговоры! Капитулировать! Других средств не оставалось больше. И несчастный майор, сидя в своем кабинете, подперев голову руками, думал о той ужасной участи, которая скоро ждет его, когда к нему явился капитан Максвелл и доложил, что из съестных припасов осталось всего только несколько мешков риса, по одной горсти на каждого человека.
- На этот раз все кончено, комендант, - сказал капитан, - мы вынуждены сдаться.
- Сдаться! Я только это и слышу кругом, Но никто не говорит о вылазке и о том, чтобы с честью погибнуть в бою.
- Вы хотите вести трупы на врага, комендант? Люди не в силах больше держать оружие в руках, и вздумай более отважный враг серьезно атаковать крепость вместо того, чтобы забавляться ложными атаками, ему некого было бы арестовать.
- Это было бы лучше того, что нас ждет, потому что в пылу битвы индусы не оставляли бы своих жертв живыми и каждый мог бы умереть на своем посту… смертью солдата, сударь! В противном же случае, вы знаете, что нас ждет?.. Медленная, постыдная смерть среди пыток, ужаса которых нельзя даже представить себе.
Капитан молчал, и майор продолжал с горечью:
- Мы могли бы еще рассчитывать на то, что нам и нашим солдатам даруют жизнь, не будь того неслыханного зверства с вашей стороны, которое делает несбыточной всякую надежду на более почетный компромисс…
- Но, комендант…
- Довольно, сударь, я знаю, что вы мне ответите: в ваших людей стреляли в деревне, некоторые из них пали смертельно раненые, а военные законы допускают в таких случаях всякие репрессии. Вы повторяли мне это раз двадцать, и я раз двадцать не уставал говорить вам, что если мы прощаем солдат, напавших на деревню, где они гибнут жертвой измены, то ничто не может извинить их командира, который забирает всех жителей, невзирая на пол и возраст, и на другой день приказывает артиллерийской батарее расстрелять их картечью… Вы опозорили ваш мундир, сударь, вы опозорили Англию.
- Сударь!
- Вы здесь на службе, сударь, не забывайте этого; вы должны звать меня комендантом и воздавать мне должное уважение; я имею еще достаточно силы и власти, чтобы напомнить вам об этом… Да, сударь, я хотел сказать вам перед смертью: если весь гарнизон Хардвара будет уничтожен завтра, претерпев перед этим самые утонченные пытки, какие только может придумать человек, этим он будет обязан вам, одним вам… Я не удерживаю вас более…
- Офицеры, мои товарищи, поручили мне узнать ваши намерения; они не отвечают больше за своих людей, которые настоятельно требуют, чтобы прекратили их страдания.
- Передайте им, что я хочу пригласить их на совещание, пусть все соберутся через час.
- Должен предупредить вас, что этот проклятый француз, который наделал нам столько зла…
- Сердар?
- Он самый… находится в лагере индусов с сегодняшнего утра; как ни велика его ненависть ко всему, что носит английское имя, он все же человек нашей расы, европеец, и можно попытаться при его посредничестве добиться помилования для всего гарнизона.
- Если верны слухи о его жестокости, которую ему приписывают, то нам нечего рассчитывать на его поддержку… Опыт научил меня не доверять легендам, а потому я затрудняюсь определить, чему можно верить в сказках об этом авантюристе… Хорошо, сударь, я подумаю о ваших словах… через час… здесь… с вашими товарищами.
Результатом совещания было решение сдаться, стараясь добиться более или менее почетных условий капитуляции. Никто не говорил о вылазке так как физическое состояние людей не давало им возможности взяться за оружие.
- Итак, - сказал майор, - жребий брошен, мы должны приготовиться умереть.
Решено было, что те из офицеров, которые желают написать свою последнюю волю или письмо родным, займутся этим ночью, так как на рассвете следующего утра уже будет поднят парламентерский флаг.
Улицы маленькой крепости представляли душераздирающее зрелище; несчастные солдаты лежали на верандах своих жилищ, умирая от голода и жажды, и с нетерпением ждали наступления ночи, прохлада которой хоть сколько-нибудь облегчит их страдания… Некоторые из них, окончательно потеряв силы, лизали сухими языками плиты на улицах, которые не были раскалены солнцем; другие, растянувшись во всю длину на укреплениях, жадными глазами пожирали воды Ганга, которые текли всего в нескольких метрах от них.
Офицеры отдали приказание не стрелять в индусов, чтобы не раздражать их. Последние, видя бездействие пушек и ружей, стали до того смелыми, что ели и пили у самых укреплений, наслаждаясь страданиями несчастных.
Безнаказанность сделала их дерзкими, и сипаи забавлялись тем, что навешивали на концы палок, сделанных нарочно короткими, бананы, арбузы, лимоны, кокосовые орехи, делая вид, что стараются поднять их на укрепления, а несчастные осажденные в это время с мольбой протягивали к ним руки.
Один из них так сильно перегнулся, что не смог удержаться и, соскользнув, упал у подножия крепостных стен. Сипаи подбежали к нему и подняли его. Он не разбился, и они со всеми признаками самого искреннего сочувствия свели его осторожно по откосу и принесли ему есть. Бедняга с жадностью пожирал все, что ему давали, пока не стал задыхаться.
- Он хочет пить! Он хочет пить! - крикнули некоторые из присутствующих; его тотчас же схватили и бросили в воды Ганга, особенно быстрые в этом месте, приговаривая в то же время "Пей! Пей! Да оставь и другим!"
Толпа солдат, видя, как хорошо угощали их товарища, готовилась в свою очередь соскользнуть с укрепления, рискуя даже убиться при этом.
Эти факты и еще множество других, которыми ознаменовалась осада Хардвар-Сикри, представляют неоспоримую истину. В течение этого долгого дня страданий сипаи жестоко играли с несчастными осажденными; но вы найдете извинение их бесчеловечности, если вспомните, что три тысячи шестьсот (официальная цифра) стариков, женщин и детей, расстрелянных по приказанию Максвелла, были родителями, женами, сыновьями большинства сипаев, которые участвовали в осаде и просили Нана-Сахиба отомстить за них.
Рама-Модели и его брат не принимали учаетия в этих жестоких забавах, но они пустили на площадь крепости стрелу, запачканную кровью со следующей надписью:
Майору Кемпбеллу и капитану Максвеллу - Рама-Модели и Шива-Томби-Модели, сыновья Чандра-Модели, убитого палачами Хардвара.
Вечером индусы устроили иллюминацию в своем лагере и провели всю ночь, предаваясь пиршеству; решение, принятое совещанием, проникло к ним, и все они, узнав, что капитуляция назначена на завтра утром, готовились к мести. Только Нариндра и Сами, сидевшие вместе с Рамой и его братом, не присоединялись к диким выражениям злобы, но чтобы товарищи не обвинили их в слабости, они под предлогом усталости легли спать рядом с двумя маратхскими солдатами, которые оставались перед этим в подземельях Эллора. Сердар не счел нужным брать с собой весь отряд, который остался охранять Эдуарда и Мэри; он не взял с собой последних, считая неосторожным приводить их в лагерь индусов, где достаточно было малейшей неосторожности, чтобы их узнали, а тогда он даже ценой собственной жизни не мог бы спасти их от ярости сипаев. Что мог бы отвечать он индусам, если бы они сказали ему:
- Более пятисот детей убито на груди их матерей, отдай же нам сына и дочь палача, который запятнал себя этими преступлениями.
Спасение майора само по себе уже представляло слишком затруднительное дело, чтобы осложнять его еще другими обстоятельствами; прощаясь с молодыми людьми, которых он оставил на расстоянии двух недель пути от Хардвара, он поклялся им, что привезет их отца живым и невредимым. Нариндра, который играл самую важную роль в этом похищении, просил Сердара дать ему в помощь двух маратхов, его родственников, которые вернулись тогда с караваном.