- Говорите, я слушаю вас, - сказал Сердар, в высшей степени заинтригованный этими словами.
- Увы! Я сильно опасаюсь, что преодолел эти две тысячи миль только для того, чтобы убедиться, что вы ничего не можете сделать для меня.
Он остановился на минуту, подавленный охватившим его волнением, но тотчас же продолжал:
- Достаточно одного слова, чтобы вы все поняли: меня зовут Эдуард Кемпбелл, я сын коменданта Хардвара.
Внезапный удар молнии поразил бы Сердара меньше, чем это неожиданное сообщение, и выражение благосклонного интереса, которое было на его лице, мгновенно исчезло.
- Что нужно от меня сыну майора Кемпбелла? - медленно и с расстановкой спросил он.
- Англия отказывается защищать Верхнюю Бенгалию, - пролепетал молодой человек так тихо, что Сердар еле расслышал его. - Крепость Хардвар должна скоро объявить о капитуляции. Я знаю, какая страшная участь ждет гарнизон, и явился поэтому просить вас, как просят милости у Бога, как можно просить единственного человека, который пользуется теперь властью в Индии, спасти моего несчастного отца.
И, с жаром произнеся эти слова, сын майора упал на колени перед Сердаром. И среди тишины, наступившей за этим разговором, раздались надрывающие душу рыдания. Молодой человек плакал… он чувствовал, что его отец осужден.
Сердар едва не ответил громким криком негодования на просьбу спасти человека, который так позорно запятнал себя кровью Индии, что даже наиболее патриотически настроенные газеты Лондона не пытались защищать его. Две тысячи человек, словно стадо баранов пригнанных на эспланаду Хардвара и подставленных под картечь двух артиллерийских батарей, которые стреляли до тех пор, пока не замер последний жалобный вздох, представились ему в эту минуту… Он увидел перед собой кровавые призраки, требующие мести или по крайней мере правосудия, и, вспомнив палача, едва не осыпал жестокими словами его невинного сына.
Страшная это была трагедия в Хардвар-Сикри и, несмотря на безумство, до которого дошли англичане, требовавшие в эти злосчастные дни избиения индусов целыми толпами, многие члены парламента навсегда заслужили себе уважение тем, что добивались наказания виновных. Два селения, в которых жили преимущественно отцы, матери и семьи сипаев, виновных в том, что они прибегли к оружию для поддержания восстановленного трона своего прежнего властителя в Дели, были окружены небольшим гарнизоном Хардвара, и старики, жены, молодые люди, дети были расстреляны за то, что их отцы, сыновья и мужья примкнули к восстанию. Свидетели, присутствовавшие при этом, рассказывают, что в то время как капитан Максвелл командовал расстрелом, гробовое молчание, царившее кругом, нарушалось только плачем грудных детей, лежащих возле своих матерей.
Понятно, что преступление подобного рода не могло не вызвать негодования и жажды мести во всех кастах Индии. Все, у кого кто-либо из родных попал в эту ужасную бойню, дали клятву убивать всякого англичанина, который попадется им в руки. Догадайся только в эту минуту Рама-Модели, что перед ним сын коменданта Хардвара, - и молодого человека не спасли бы ни присутствие Сердара, ни юношеский возраст.
Нана-Сахиб сразу после ужасной трагедии направил главный корпус войска для осады крепости, и теперь с минуты на минуту все ждали, когда голод заставит ее сдаться.
Тронутый молодостью и глубоким горем своего собеседника, Сердар не хотел усугублять его отчаяния лишними жестокими словами.
- Будьте уверены, - сказал он после нескольких минут размышления, - что пожелай я даже удовлетворить вашу просьбу, и тогда мне было бы невозможно избавить коменданта Хардвара от правосудия индусов. Здесь не помогут ни власть, ни влияние самого Нана-Сахиба.
- Ах, если бы вы знали моего отца, - произнес молодой человек, заливаясь слезами, - если бы вы знали, как он добр и человечен, вы не обвинили бы его в таком бессовестном поступке.
- Не я обвиняю его, а вся Индия, все те, кто присутствовал при этой ужасной трагедии. К тому же отец ваш был старшим комендантом, и ничто не могло произойти без его приказания… Факты свидетельствуют против него.
- Я чувствую, что бесполезно убеждать вас и просить.
И, подняв руки к небу, несчастный воскликнул:
- О, бедная Мэри, милая сестра моя!.. Что скажешь ты, когда узнаешь, что наш отец погиб безвозвратно.
Эти слова были произнесены с выражением такого глубокого горя и отчаяния, что Сердар почувствовал себя растроганным до слез; но он не хотел и не мог ничего сделать, а потому ограничился только тем, что пожал плечами.
Рама-Модели не понимал ни одного слова по-французски, но название города Хардвара, несколько раз повторяемое во время разговора, в высшей степени возбудило его любопытство. Он с напряженным вниманием следил за обоими собеседниками, надеясь по лицам узнать тайну их разговора. Он был далек от того, чтобы подозревать об истинном смысле происходящей перед ним сцены, хотя отчаянный вид молодого человека заставлял его догадываться о важном ее значении; настоящий смысл открылся ему гораздо позже, когда Сердар нашел возможным рассказать ему обо всем, не подвергая никого опасности.
Оборот, с самого начала принятый разговором, отдалил ответ на вопрос, который так заинтриговал Сердара. В предыдущем разговоре молодой англичанин никак не мог найти случая сообщить Сердару, как и каким образом он прибыл сюда, а потом, разумеется, должен был вернуться к этому, прощаясь с ним.
- Мне теперь ничего больше не остается, - сказал он, - как передать вам небольшую вещицу, доверенную мне нашим общим другом. Она должна была привести меня к вам в том случае, если бы вы отказались меня принять.
- Вы говорите, вероятно, о господине Робервале, - прервал его Сердар. - Действительно, нет другой рекомендации, которая имела бы равное значение для меня. Надо полагать, вы не объяснили ему цели вашего посещения, иначе он сам понял бы его бесполезность.
- Я не знаю человека, о котором вы говорите. Друга, который посоветовал мне прибегнуть к вам как к единственному лицу, способному спасти моего отца, зовут сэр Джон Ингрэм. Он член английского парламента.
Наступила очередь молодого человека удивляться эффекту, произведенному его словами. Не успел он произнести это имя, как Сердар побледнел и в течение нескольких минут не мог под влиянием сильного волнения произнести ни одного слова. Но жизнь, полная приключений, которую он вел в течение стольких лет, научила его управлять своими чувствами, а потому он вскоре вернул себе обычное хладнокровие.
- Сэр Джон Ингрэм! - повторил он несколько раз. - Да, имя это слишком глубоко запечатлелось в моем сердце, чтобы я забыл его.
Затем на несколько минут он погрузился в далекое прошлое, пробуждавшее в нем, по-видимому, тяжелые воспоминания. Лоб его покрылся каплями пота, и время от времени он вытирал его лихорадочно дрожащей рукой.
Смущенный, испуганный переменой в лице своего собеседника, молодой англичанин не смел говорить и ждал, когда Сердар продолжит начатый разговор.
Скоро последний поднял голову и сказал:
- Простите, пожалуйста! Вы еще слишком молоды и не понимаете, что значит в несколько минут пережить прошлое, полное страданий и тяжелых испытаний… но все прошло, и мы можем продолжать… Вы сказали, что вам поручили передать мне…
- Одну вещь, - отвечал Эдуард Кемпбелл, подавая ему маленький сафьяновый мешочек.
Сердар поспешно открыл его и, внимательно осмотрев то, что в нем было, сказал тихо, как бы про себя:
- Я так и думал!
В ящичке находилась половина лорнета, а внизу под ним пергаментная ленточка и на ней одно слово, написанное знакомой ему рукой "Memento!", что означает "Помни!"
- Эдуард Кемпбелл, - торжественным голосом сказал Сердар, - поблагодарите сэра Джона Ингрэма за то, что ему пришла в голову мысль пробудить священное воспоминание… воспоминание, ради которого я ни в чем не могу ему отказать. Клянусь честью, что я сделаю все, что только в человеческих силах, чтобы спасти вашего отца.
Безумный крик радости был ответом на эти слова, и молодой англичанин бросился к ногам Сердара, смеясь, плача, жестикулируя, как безумный, и целуя его колени.
- Полно, успокойтесь, - сказал Сердар, подымая его, - приберегите вашу благодарность для сэра Джона Ингрэма. Только ему одному вы будете обязаны жизнью своего отца, если мне удастся спасти его. Я возвращаю свой долг и не желаю никакой благодарности от вас. Я, напротив, должен благодарить вас за то, что вы доставили мне случай расплатиться. Позже вы поймете мои слова, теперь же я ничего больше не могу вам сказать. Слушайте меня внимательно. Вы отправитесь со мной, потому что вам в руки я передам свой выкуп, то есть вашего отца.
- Я не один. Моя младшая сестра Мэри была так мужественна, что решилась сопровождать меня и теперь ждет на французском пакетботе.
- Тем лучше… чем больше будет наш караван, тем легче скроем мы наши намерения. Вы должны в точности следовать всем моим инструкциям. Возвращайтесь на "Эриманту", которая завтра продолжит свой путь к Пондишери, подождите меня в этом городе, куда я прибуду самое позднее недели через две. Никто не должен подозревать, что вы родственники коменданта Хардвара, поэтому вы должны назваться именем вашей матери, француженки, - так, кажется, вы сказали?
- Это уже сделано… Сэр Джон, наш покровитель, прекрасно понял, что мы не можем пробраться в Индию в самый разгар восстания ни под видом англичан, ни под видом детей майора Кемпбелла, который благодаря последним событиям приобрел незаслуженную, я в этом уверен, репутацию. Мы записались поэтому в книге для пассажиров "Эриманты" под именем нашей матери.
- Которую зовут?
- Де Монмор-Монморен.
- Вы сын Дианы де Монмор-Монморен! - воскликнул Сердар, прижав руку к груди, как бы опасаясь, что сердце его разорвется.
- Нашу мать действительно зовут Дианой… Откуда вам это известно?
- Не спрашивайте меня, умоляю вас… Я не могу отвечать вам.
Подняв затем руки к небу, он с невыразимым восторгом воскликнул:
- О, провидение! Тот, кто отрицает тебя, никогда не имел случая познать мудрость твоих непостижимых велений.
Повернувшись затем к молодому человеку, он долго и пристально смотрел на него.
- Как он походит на нее, - говорил он себе, - да, это ее черты, ее прелестный рот, большие нежные глаза, открытое и чистое выражение лица, на котором никогда не промелькнуло и тени дурной мысли… А я ничего не знал!.. Вот уже двадцать лет как я покинул Францию… всеми проклинаемый… изгнанный, как прокаженный… Ах! Я уверен, что она никогда не обвиняла меня… И у нее уже такие большие дети! Сколько тебе лет, Эдуард?
- Восемнадцать.
- А твоей сестре? - продолжал Сердар, не замечая, что он говорит "ты" молодому человеку. В голосе его теперь было слышно столько нежности, что последнего это не оскорбило.
- Мэри нет еще и четырнадцати лет.
- Да, верно… Ты говорил мне, кажется, что отец не способен на такие вещи, как избиение в Хардваре? Теперь я верю тебе, я слишком хорошо знаю Диану и ее благородные чувства, она не согласилась бы сделаться женой человека, способного на такую жестокость. Я не только спасу твоего отца, но возьму его под свою защиту; я докажу его невиновность перед лицом всех людей, а когда Срахдана говорит: "Это так!", никто не осмелится опровергать его слова… Благодарю Тебя, мой Боже! Твое милосердие и справедливость будут мне наградой за тяжелые часы испытаний.
Только что пережитые волнения слишком сильно подействовали на Сердара; ему необходимо было успокоиться, подышать свежим воздухом, и он вышел, не обращая внимания на зловещие завывания шакалов и рычание пантер, которые время от времени раздавались поблизости от башни, и принялся ходить взад и вперед по небольшому лужку перед самым зданием, погрузившись в воспоминания и совершенно забыв об опасности. Эти размышления были прерваны Рамой-Модели, который подошел к Сердару и, притронувшись к его руке, почтительно, но твердым голосом сказал:
- Сахиб, часы бегут, время не ждет, Боб Барнет нуждается, быть может, в нашей помощи. Здесь, в горах, мы не можем оставаться до утра, иначе нас окружат со всех сторон. Следует немедленно принять какое-то решение, мы не можем терять ни минуты.
- Ты прав, Рама, - отвечал Сердар, - долг прежде всего. Какой у меня сегодня необыкновенный день! Позже ты все узнаешь, я ничего не хочу скрывать от своего лучшего и преданнейшего друга.
Они вошли в башню, и Сердар передал молодому англичанину свои последние инструкции. Но как изменился тон его речи! Это был нежный и любящий голос близкого человека.
Решено было, что молодой Шива-Томби, брат Рамы, должен сопровождать Эдуарда в качестве спутника и проводника и не расставаться с ним. Повторив ему несколько раз, чтобы он самым тщательным образом заботился о брате и сестре во время переезда с Цейлона в Пондишери, Сердар, поглощенный важными планами, которым он посвятил свою жизнь, объявил мнимому графу Эдуарду де Монмор-Монморену, что им пора расстаться.
Вместо того, чтобы пожать ему руку как человеку, с которым он только что познакомился, Сердар протянул ему обе руки, и молодой человек с жаром бросился в его объятия.
- До свидания, дитя мое! - сказал авантюрист растроганным голосом. - До свидания в Пондишери…
Сердар и Рама-Модели проводили Эдуарда и Шиву-Томби до первых возделанных полей, чтобы защитить их в случае неожиданного нападения. Дойдя до большой дороги из Пуант-де-Галля в Канди, где больше нечего было бояться встреч с хищниками, они простились с ними и поспешно направились к озеру Пантер, чтобы оттуда вместе с Нариндрой и Сами идти на поиски генерала.
IV
Судьба Барнета. - Охота в джунглях. - Грот. - Нападение носорога. - Бесполезные призывы. - Битва Ауджали в джунглях. - Спасен!
ПОКА СЕРДАР И РАМА-МОДЕЛИ, НИСКОЛЬКО не беспокоясь об опасных гостях, с которыми они могли встретиться, взбираются по крутым склонам Соманта-Кунта, мы вернемся немного назад, чтобы узнать, какие важные обстоятельства могли столь долго удерживать Боба Барнета вдали от его друзей.
Как ни был беззаботен генерал, он все же не мог причинить столько беспокойства другим, и мы вскоре увидим, что без чужой помощи он не сумел бы выйти из того положения, в которое он, сам того не желая, поставил себя.
Получив от Сердара разрешение поохотиться несколько часов, он отправился с твердым намерением не преследовать таких крупных животных, как буйволы, вепри, олени, которые могли завлечь его очень далеко, а убить только пару-другую индюшек, чтобы внести некоторое разнообразие в ежедневное меню, которое, как известно, состояло из рисовых лепешек и кофе, подслащенного тростниковым сиропом. Пища такого рода, говорил генерал, пригодна только для птиц или индусов.
Будучи опытным охотником, которому достаточно войти в джунгли, чтобы по расположению местности, а также качеству и обилию растительности понять, с какой дичью ему придется иметь дело, он тотчас же обратил внимание на расстилавшийся перед ним ковер водяных мхов и тростников, которые всегда указывают на присутствие болота. Со свойственной ему проницательностью он тотчас же сказал себе, что раз это болото, то здесь, следовательно, не может не обитать водяная дичь; довольный пришедшим ему в голову рассуждением, он мысленно представил себе полдюжины чирков и столько же жирных бекасов, приготовленных на вертеле для ужина.
Этот сладкий гастрономический мираж нетрудно было превратить в действительность, так как среди болот Цейлона живет и питается много всякой крылатой дичи. Никто из туземных жителей не охотится на нее и не ест ее мяса, а потому немудрено, что она очень быстро размножается, так что достаточно нескольких выстрелов, чтобы добыть желаемое ее количество.
Увидев великолепного зайца, имевшего неосторожность вынырнуть из чащи в каких-нибудь тридцати шагах, Боб Барнет уложил его на землю с быстротой молнии и, положив в сумку, продолжал путь к намеченному им месту в глубине долины. В начале пути он то и дело встречал небольшие плато, которые значительно облегчали ему путь, но мало-помалу спуск становился все более и более крутым, и ему пришлось оставить в покое свой карабин, чтобы с помощью веток кустарников и стеблей бамбука удержаться от более быстрого, чем он желал, спуска в глубину долины. Насколько он мог видеть, перед ним расстилались огромные пространства лесов с густой листвой, которые шли волнообразно соответственно волнообразной поверхности почвы. Эти леса тянулись вплоть до прохода к Анурадхапуре, который заканчивался на востоке чем-то вроде цирка, окруженного недоступными лощинами.
Этот бассейн, который образует продолговатый параллелограмм, имеет ширину не более четырех-пяти миль, но тянется в длину на шестнадцать миль от Соманта-Кунта до развалин города Анурадхапуры, выстроенного у самого выхода этого огромного углубления земли, которое представляет собой как бы целое море зелени, окруженное почти вертикальными горами. Выйти из него можно было только через проход, о котором мы говорили, так как лощина, выбранная Барнетом для спуска, проходила по очень крутому склону.
Можно было подумать, будто природа преднамеренно устроила здесь убежище для хищных зверей, чтобы они могли жить и развиваться там, где человек не мог нарушить их покой. Вот почему здесь всегда было любимым местом пребывания тигров, леопардов, черных пантер; отсюда взбирались они ночью по крутым склонам и рассыпались группами по окрестностям, чтобы взять дань со стад туземцев, когда почему-либо им не благоприятствовала охота на оленей, вепрей и таких мелких животных, как зайцы, дикие козы и так далее. Здесь водились также большие стада диких слонов, владения которых тянулись до озера Кенделле в провинции Тринкомали. Можно было здесь встретить несколько пар больших индийских носорогов, предки которых жили по всей Азии в конце третичной эпохи; в настоящее время они вымирают, но не в результате охоты на них человека, а из-за изменившихся условий жизни. Однако в то время ничто не мешало им свободно жить и размножаться в джунглях и уединенных местах Индии и Цейлона.
Это было то самое место, относительно которого никто не мог похвастаться, что прошел его вдоль и поперек, и откуда, по словам Рамы-Модели, не вернулся ни один охотник; именно сюда отправился Барнет ради своего любимого развлечения. После двух часов невероятных усилий и упражнений, достойных акробата, генерал спустился наконец в глубину долины.
- God blass me! - воскликнул он, подняв голову, чтобы рассмотреть пройденный им путь. - Как же я поднимусь теперь наверх?
Но он недолго думал над этим и поспешил к болоту, которое заметил еще с вершины плато. Болото было окружено ротангом и бамбуком, что давало ему возможность пробраться туда, не обратив на себя внимания болотных жителей.
Первый взгляд, брошенный им сквозь листву растений, привел его в неописуемый восторг… Стаи чирков, ржанок, водяных курочек забавлялись в воде и щипали болотную траву, не подозревая о его присутствии… Но… какая радость для гурмана! В одном из уголков болота спокойно отдыхала довольная своей сытостью стая исполинских уток, которых за их вкусное, сочное мясо прозвали в Индии брахманскими утками.