- Нет, сэр, ее вовсе не было, - отвечал нотариус. - В трагедии предполагается какая-нибудь веская причина для спора, какое-нибудь dignus vindice nodus, а в этой пьесе завязкой служила блажь молодого избалованного болвана, которого следовало покрепче связать и выпороть ремнем. Но не так думал ваш отец. И дело кончилось тем, что после бесконечных уступок с его стороны и самых разнообразных сентиментальных и эгоистических выходок вашего дяди они заключили нечто вроде сделки, от последствий которой вам пришлось недавно пострадать. Один из братьев взял леди, а другой - поместье. Это донкихотство вашего отца, несправедливое само по себе, повлекло за собой длинный ряд несправедливостей. Ваш отец и мать жили и умерли бедными, вас воспитали в бедности, и в то же время какие тяжелые годы переживали арендаторы Шооса! И что пережил сам мистер Эбенезер, мог бы я прибавить, если бы это меня интересовало!
- Во всем этом самое странное то, - сказал я, - что характер человека мог так измениться.
- Верно, - сказал мистер Ранкэйлор. - Но мне это кажется довольно естественным. Не мог же он не понять, что сыграл в этом деле некрасивую роль. Люди, знавшие эту историю, отвернулись от него.
- Хорошо, сэр, - сказал я, - но какое же мое положение во всем этом?
- Поместье несомненно принадлежит вам, - отвечал стряпчий. - Что бы ни подписал ваш отец, оно по закону должно перейти к вам. Но ваш дядя будет защищаться до последней возможности. Процесс всегда дорого стоит, а семейный процесс еще и позорен. Мой совет - не требовать слишком многого от вашего дяди, пожалуй, даже оставить его в Шоосе, а удовольствоваться пока хорошей ежегодной рентой.
Я сказал ему, что согласен на уступки и что мне, разумеется, было бы неприятно выставлять семейные дела на суд публики. В то же время в мыслях моих уже начал в общих чертах составляться план, который мы впоследствии привели в исполнение.
- Так что самое главное, - спросил я, - это уличить моего дядю в том, что он виноват в похищении меня?
- Разумеется, - отвечал мистер Ранкэйлор. - Но, по возможности, помимо суда. Поймите, мистер Давид, мы, без сомнения, могли бы найти несколько матросов с "Конвента", которые подтвердили бы ваше похищение, но если они будут вызваны свидетелями, мы не сможем остановить их показаний, и наверное они упомянут имя мистера Томсоиа. А это, как я заключаю из ваших слов, нежелательно.
- Вот, сэр, как я думаю поступить, - сказал я и открыл ему свой план.
- Но из этого следует, что мне придется встретиться с этим Томсоном? - спросил он, когда я кончил.
- Да, сэр, я так думаю, - сказал я.
- Вот так штука! - воскликнул он, потирая лоб. - Вот тебе и раз! Нет, мистер Давид, мне кажется, что план ваш неприемлем. Я ничего не имею против вашего друга мистера Томсона, я ничего не знаю о нем дурного: если бы я знал - обратите на это внимание, мистер Давид! - моей обязанностью было бы задержать его. Но рассудите сами: благоразумно ли нам встречаться? Он, может быть, виновен в каком-нибудь преступлении. Он, возможно, не все вам рассказал о себе. Его, может быть, и зовут не Томсон, а иначе! - воскликнул поверенный, подмигивая. - Ведь эти молодцы подбирают себе имена по дороге, как ягоды боярышника.
- Я предоставляю вам решать самому, сэр, - сказал я.
Однако было ясно, что мой план произвел на него впечатление, так как он продолжал размышлять, пока нас не позвали обедать в обществе миссис Ранкэйлор. И не успела она оставить нас одних за бутылкой вина, как стряпчий вернулся к моему предложению. Когда и где я должен встретиться с моим другом мистером Томсоном? Уверен ли я в его скромности? Предположим, что мы поймаем врасплох старую лисицу, - соглашусь ли я на те или другие условия? Подобные вопросы он задавал мне через большие промежутки времени, задумчиво потягивая вино. Когда мои ответы, очевидно, удовлетворили его, он еще больше задумался, позабыв даже о кларете. Затем он достал лист бумаги и карандаш и стал что-то писать, взвешивая каждое слово. Наконец он позвонил, и в комнату вошел клер.
- Торрэнс, - сказал он, - это должно быть переписано набело до вечера. А когда все будет сделано, то будьте так любезны приготовиться пойти с этим джентльменом и со мной, так как вы, вероятно, понадобитесь нам в качестве свидетеля.
- Сэр, - воскликнул я, как только клерк ушел, - так вы решились?
- Вы сами видите, - сказал он, наливая вино в стакан. - Но не будем больше говорить о делах. Вид Торрэнса напомнил мне о смешном случае, который произошел несколько лет назад. У меня было назначено с ним свидание у Эдинбургского перекрестка. Каждый пошел по своим делам, а когда пробило четыре часа, Торрэис, выпив лишнее, не узнал своего начальника, а я, забыв очки дома, видел без них так плохо, что, даю вам слово, не был в состоянии узнать своего клерка. - Тут Ранкэйлор от души рассмеялся.
Я сказал, что это действительно странный случай, и из вежливости улыбнулся. Но меня весь день удивляло, почему он беспрестанно возвращается к этой истории, рассказывая ее все с новыми подробностями и заливаясь смехом, так что я наконец пришел в замешательство от такого поведения моего нового друга.
Приблизительно в назначенное мною Алану время я под руку с мистером Ранкэйлором вышел из дома, а за нами следовал Торрэнс с документами в кармане и закрытой корзинкой в руках. Пока мы шли по городу, стряпчему приходилось раскланиваться направо и налево и постоянно останавливаться с людьми, просившими у него совета по общественным и частным вопросам. При этом я мог заметить, что он пользовался большим уважением в городе. Мы пошли вдоль гавани по направлению к гостинице "В боярышнике" и к молу у парома, бывшими свидетелями моего несчастья. Я не мог без волнения глядеть на эти места, вспоминая, что многих из бывших тогда со мною людей уже не было в живых.
Я думал об этом, как вдруг мистер Ранкэйлор вскрикнул, ударив рукой по карману, и засмеялся.
- Ну, - воскликнул он, - не забавно ли это! После всего, что я говорил, я все-таки забыл очки!
Тут я, разумеется, понял, к чему клонился его рассказ, и сообразил, что он нарочно оставил очки дома, чтобы, приняв помощь Алана, в то же время не видеть его и не попасть таким образом в неловкое положение. Действительно, это было хорошо придумано: если бы теперь дело и приняло дурной оборот, то как мог мистер Ранкэйлор удостоверить личность моего друга и дать показания против него? А все-таки он что-то слишком долго не замечал, что забыл дома очки. Все время, пока мы шли по городу, он раскланивался и разговаривал с таким большим количеством людей, что мог возбудить сомнение, так ли слабы его глаза.
Как только мы миновали гостиницу - я на пороге увидел хозяина с трубкой в зубах и удивился, что он не состарился, - мистер Ранкэйлор изменил порядок шествия и пошел сзади с Торрэнсом, а меня послал вперед разведчиком. Я взошел на холм, насвистывая время от времени свой гэльский мотив. Наконец я с радостью услышал ответный свист, и Алан поднялся из-за куста. Он немного упал духом, проведя весь день в одиночестве, скрываясь и плохо закусив в пивной около Дундаса. Но при взгляде на мою одежду лицо его просияло, а когда я рассказал ему, как подвинулись наши дела, и объяснил ему, какую роль он должен сыграть, Алан совсем воспрянул духом.
- Это блестящая мысль, - сказал он, - и, уверяю вас, для исполнения ее вы не могли бы найти лучшего человека, чем Алан Брек. Такую штуку, заметьте, не всякий сумеет сделать: она требует человека сообразительного. Но мне думается, что ваш поверенный хотел бы скорее видеть меня, - сказал Алан.
Я стал звать мистера Ранкэйлора и махать ему рукой. Он подошел, и я представил его моему другу мистеру Томсону.
- Я очень рад встретиться с вами, мистер Томсон, - сказал стряпчий. - Но я забыл свои очки, и наш друг мистер Давид, - он хлопнул меня по плечу, - скажет вам, что без них я почти слеп, так что не удивляйтесь, если завтра я пройду мимо, не узнав вас.
Он сказал это, думая успокоить Алана. Но гордость последнего возмущалась даже от такого пустяка.
- Сэр, - сухо отвечал он, - мне кажется, это не имеет значения, так как мы встретились для определенной цели - добиться справедливости по отношению к мистеру Бальфуру - и, помимо этого, вряд ли имеем что-нибудь общее. Но я принимаю ваши извинения: вы принесли их очень кстати.
- Я не смею надеяться на большее, мистер Томсои, - искренне сказал Ранкэйлор. - Мы с вами главные действующие лица в этом деле, и нам следует прийти к соглашению, а потому позвольте взять вас под руку, так как оттого, что темно и я забыл очки, плохо вижу тропинку. Вы же, мистер Давид, найдете в Торрэнсе очень интересного собеседника. Только помните, что ему совсем не для чего знать ваши приключения, а также приключения… гм… мистера Томсона.
На этом основании оба они пошли вперед, доверительно разговаривая друг с другом, а Торрэнс и я образовали арьергард.
Когда мы подошли к Шоос-гаузу, наступила ночь. В пятидесяти ярдах от дома мы шепотом еще раз посовещались; затем поверенный, Торрэнс и я тихонько двинулись вперед и притаились за углом дома. Как только мы стали по местам, Алан, не скрываясь, подошел к дому и начал стучать.
XXIX. Я вступаю в свои владения
Алан некоторое время тщетно стучал в дверь: удары его только будили эхо в доме и окрестностях. Наконец я услышал стук осторожно отворяемого окна и понял, что дядя иа своем наблюдательном пункте. При недостаточном ночном освещении он мог видеть только фигуру Алана, вырисовывавшуюся темным силуэтом на ступеньках; трое же свидетелей были совершенно скрыты от него, так что честному человеку в собственном доме нечего было бы тревожиться. Несмотря на это, он долгое время молча смотрел на посетителя, и когда заговорил, то в голосе его слышался страх.
- Что это? - спросил он. - Ночь - не время для порядочных людей, а с ночными птицами у меня нет дел. Что вас привело сюда? У меня есть мушкетон.
- Это вы, мистер Бальфур? - отвечал Алан, отступая и вглядываясь в темноту. - Обращайтесь поосторожнее с мушкетоном: будет скверно, если он выстрелит.
- Что вас привело сюда? И кто вы такой? - злобно спросил мой дядя.
- Я не намерен сообщать свое имя всей округе, - сказал Алан. - А что меня сюда привело - это дело другое и касается вас более, чем меня. И, если вы желаете слушать, я положу это дело на музыку и пропою его вам.
- А что это такое? - спросил дядя.
- Давид, - отвечал Алан.
- Что? - воскликнул дядя явно изменившимся голосом.
- Сказать вам его фамилию? - спросил Алан. Последовала пауза. Затем дядя с сомнением в голосе прибавил:
- Мне кажется, лучше будет впустить вас в дом.
- Безусловно, - сказал Алан, - но вопрос в том, пойду ли я. Вот что я вам скажу. Мне кажется, что нам лучше обсудить это дело здесь, на пороге, или нигде. Предупреждаю вас: я так же упрям, как и вы, и притом я джентльмен более высокого происхождения.
Эта перемена тона смутила Эбеиезера. Подумав некоторое время, он сказал:
- Хорошо, хорошо, что надо, то надо, - и затворил окно.
Он очень долго спускался по лестнице и еще дольше открывал запоры, вероятно раскаиваясь в своем решении на каждой ступени и перед каждым болтом и засовом. Наконец мы услышали скрип дверных петель, и дядя мой осторожно вышел. Увидев, что Алан отступил на один или на два шага, он сел на верхней ступеньке, держа наготове мушкетон.
- А теперь, - заявил он, - помните, что у меня в руках мушкетон и что если вы приблизитесь иа шаг, то будете убиты.
- Это очень вежливо сказано, - заметил Алан.
- Ну, - отвечал дядя, - ваше поведение не обещает ничего хорошего, и я должен быть наготове. А теперь мы понимаем друг друга, и вы можете рассказать о своем деле.
- Если вы такой догадливый человек, - сказал Алан, - то, без сомнения, заметили, что я гайлэндский джентльмен. Имя мое к делу не идет, но страна моих родственников находится недалеко от острова Малл, о котором вы, вероятно, слышали. В тех местах погибло судно, и когда на следующий день мой родственник искал вдоль берега деревянные обломки корабля, то наткнулся на полуживого юношу. Он привел его в чувство, а затем вместе с другими джентльменами отвел в старый, полуразрушенный замок, где с тех пор и содержит его. Мои родственники - народ довольно дикий и не такой щепетильный насчет закона, как некоторые известные мне люди. Узнав, что юноша благородного происхождения и приходится вам родным племянником, мистер Бальфур, они попросили меня зайти к вам и переговорить с вами об этом. И, предупреждаю вас, если мы не сойдемся, вы его вряд ли опять увидите, так как мои родственники, - наивно прибавил Алан, - очень бедные люди. Дядя прокашлялся.
- Для меня это довольно безразлично, - ответил он. - Я всегда был недоволен им, и я не считаю своим долгом вмешиваться в эту историю.
- Ну, ну, - сказал Алаи, - я вижу, чего вы добиваетесь: вы притворяетесь, будто он вам безразличен, для того чтобы мы назначили за него меньший выкуп.
- Нет, - ответил дядя, - я говорю чистую правду. Меня совсем не интересует этот мальчишка. Я не стану платить никакого выкупа, и вы можете делать с ним все, что угодно, - мне все равно.
- Нет, сэр, - сказал Алан. - Ведь кровь не вода, черт возьми! Вы из одного стыда не покинете сына своего брата. Если вы это сделаете и это станет известным, вы, думается мне, будете не очень-то любимы в вашей стране.
- Я и так не особенно любим, - отвечал Эбенезер. - И, кроме того, я не понимаю, как это может стать известным. Я рассказывать не буду, вы и ваши родственники - тем более. Это праздная болтовня, мой милый.
- Тогда Давид сам расскажет, - сказал Алан.
- Каким образом? - резко спросил дядя.
- Очень просто, - сказал Алан. - Мои друзья держали вашего племянника у себя, пока была надежда получить за него деньги, но, потеряв ее, они, без сомнения, отпустят его на все четыре стороны, будь он проклят!
- О, мне это тоже безразлично! - отвечал дядя. - Меня это не особенно огорчит.
- А я думал иначе, - сказал Алан.
- Почему? - спросил Эбенезер.
- Ну, мистер Бальфур, - отвечал Алан, - у каждого дела могут быть только две стороны: или вы любите Давида и заплатите, чтобы освободить его, или у вас есть причины не желать его возвращения, и тогда вы заплатите, чтобы мы оставили его у себя. Очевидно, вы не желаете первого. Значит, вам желательно второе. Очень рад. И я, и друзья мои получим за это славные денежки.
- Я не понимаю вас, - сказал дядя.
- Не понимаете? - спросил Алан. - Так слушайте: вы не хотите, чтобы мальчишка возвращался. Что с ним надо сделать и сколько вы за это заплатите?
Дядя не отвечал и беспокойно ерзал но ступеньке.
- Слушайте, сэр! - закричал Алан. - Помните, что я джентльмен. Я нощу королевское имя и не такой человек, чтобы уйти с пустыми руками. Или вы дадите мне ответ вежливо и незамедлительно, или же, клянусь вершиной Глэнко, я проткну вам брюхо своей шпагой!
- Эй, любезный, - воскликнул дядя, вскочив на ноги, - подождите минутку! Что с вами? Я обыкновенный человек, а не учитель танцев и стараюсь быть вежливым, насколько это возможно. А ваши дикие слова позорят вас: "Проткну брюхо!" Как бы не так! А чего же я буду ждать со своим мушкетоном? - проворчал он.
- Порох и ваши старые руки перед блестящей шпагой в моих руках то же, что улитка в сравнении с ласточкой, - сказал Алан. - Прежде чем ваш трепещущий палец найдет курок, эфес моей шпаги будет торчать в вашей груди.
- Эй, любезный, да разве я спорю? - возразил дядя - Говорите что хотите, поступайте по-своему - я не буду перечить. Скажите только, что вам надо, и увидите, что мы отлично поладим.
- Верно, сэр, - сказал Алан, - я требую одной откровенности. Короче говоря: хотите вы, чтобы парня убили или чтобы мои родственники продолжали его содержать?
- Боже мой, - воскликнул Эбенезер, - разве можно так выражаться!
- Убить или сберечь? - повторил Алан.
- О, сберечь, сберечь! Без кровопролития, прошу вас.
- Как хотите, - сказал Алан, - но это будет дороже. Содержать его затруднительно - это щекотливое дело…
- Я все-таки хочу, чтобы его содержали, - отвечал мой дядя. - Я никогда не поступал безнравственно и не начну поступать так теперь для удовольствия дикого гайлэндера.
- Вы слишком щепетильны, - насмешливо произнес Алан.
- Я человек принципа, - просто сказал Эбенезер, - и, если за это надо платить, я заплачу. Вы забываете, кроме того, что мальчик сын моего брата.
- Хорошо, - сказал Алан, - теперь уговоримся о цене. Мне нелегко назначить ее, и сперва хотелось бы узнать некоторые подробности. Мне нужно знать, например, сколько вы заплатили Хозизену, когда в первый раз сбывали юношу с рук.
- Хозизену? - закричал дядя, застигнутый врасплох. - За что?
- За похищение Давида, - сказал Алан.
- Это ложь! - воскликнул дядя. - Его никогда не похищали. Тот, кто сказал это вам, солгал. Похищен! Он никогда не был похищен.
- Если он этого избежал, то не по моей вине да и не по вашей, - сказал Алан, - а также и не по вине Хозизена, если только ему можно верить.
- Что вы хотите сказать? - воскликнул Эбенезер. - Разве Хозизен рассказывал вам что-нибудь?
- Ах вы старый негодяй, да как же я мог бы иначе это знать! - воскликнул Алан. - Мы с Хозизеном компаньоны, мы делим прибыль. Теперь вы сами видите, как вам может помочь ваша ложь. И, должен вам откровенно признаться, вы сделали большую глупость, посвятив его в ваши личные дела. Но теперь поздно жалеть: что посеешь, то и пожнешь. Вопрос вот в чем: сколько вы заплатили ему?
- Разве он не говорил вам? - спросил мой дядя.
- Это мое дело, - отвечал Алан.
- Хорошо, - сказал дядя, - мне все равно: чтобы он ни говорил, он все равно лгал. Я скажу вам чистую правду: я дал ему двадцать фунтов. И, чтобы быть совершенно честным, прибавлю: сверх того он должен был получить деньги за продажу мальчика в Каролине, так что, в сущности, вышло бы немного больше, но, как видите, не из моего кармана.
- Благодарю вас, мистер Томсон. Этого вполне достаточно, - сказал стряпчий, выступая вперед. Затем учтиво продолжал: - Добрый вечер, мистер Бальфур.
- Добрый вечер, дядя Эбенезер, - сказал я.
- Славная сегодня ночка, мистер Бальфур, - прибавил Торрэнс.
Мой дядя не отвечал ни слова, продолжая сидеть на ступеньке, точно окаменев.
Алан тихонько вынул из его рук мушкетон, а стряпчий, взяв его под руку, стащил со ступеньки, повел в кухню и усадил на стул у очага, где огонь был потушен и горел один только ночник. Мы все последовали за ним.
Мы глядели на дядю, чрезвычайно радуясь своей удаче, но не без некоторой жалости к пристыженному старику.