- Вы, как я вижу, за словом в карман не полезете, - продолжала старая леди. - Я, слава богу, тоже. Я была так глупа, что согласилась взять на свое попечение дочь этого мошенника, - прекрасная обязанность, нечего сказать! Но так как я взяла ее на себя, то и буду выполнять по-своему. Вы хотите уверить меня, мистер Бальфур из Шооса, что женились бы на дочери Джемса Мора, даже если его повесят? Ну, а там, где женитьба невозможна, - там не должно быть и никаких ухаживаний, намотайте себе это на ус. Девушки легкомысленны, - прибавила она, качая головой. - И хотя вы этого не подумаете, глядя на мои морщины, я сама была молода и даже красива.
- Леди Аллардейс, - сказал я, - я знаю, что это ваше имя… Вы, кажется, и спрашиваете и отвечаете за нас двоих. Так мы никогда не договоримся. С вашей стороны жестоко допрашивать меня, человека, которому грозит виселица, намерен ли я жениться на девушке, которую видел только один раз. Я уже сказал вам, что не так неосторожен, чтобы брать на себя такое обязательство. Но я все-таки кое в чем соглашаюсь с вами. Если девушка будет и дальше нравиться мне - а я имею причины надеяться на это, - то ни отец ее, ни виселица не смогут разлучить нас. Что же касается моей семьи, то у меня ее нет. Я ничем не обязан своему дяде, и если женюсь, то для того только, чтобы доставить радость одной особе, и больше никому.
- Я слышала подобные слова, когда вас еще не было на свете, - отвечала миссис Ожильви, - и потому мало придаю им значения. Здесь надо многое принять во внимание. К моему стыду должна признаться, что Джемс Мор мой родственник. Но чем лучше семья, тем больше в ней бывает повешенных и обезглавленных, - такова уж история несчастной Шотландии! Если бы речь шла только о виселице! Я была бы рада видеть Джемса с веревкой на шее - по крайней мере, это был бы конец. Кэтрин хорошая девушка, у нее доброе сердце: весь день она терпит воркотню такого старого урода, как я. Но у нее есть слабость. Она теряет голову, как только дело доходит до этого долговязого, лживого, лицемерного нищего - ее отца, до всех Грегоров, до политики короля Якова и тому подобного. Если вы думаете, что могли бы руководить ею, то очень ошибаетесь. Вы говорите, что видели ее только раз…
- Видите ли, я говорил с ней только раз, - прервал ее я. - Но сегодня я опять видел Катриону из окна Престонгрэнджа.
Я так сказал потому, что это слово хорошо звучало, и тотчас же был наказан за свое хвастовство.
- Это еще что? - воскликнула старая леди, внезапно нахмурив лицо. - Мне кажется, что вы и в первый раз встретились с ней у дверей адвоката.
Я ответил, что действительно это было так.
- Гм… - сказала она, а затем воскликнула брюзгливым тоном: - Ведь я только из ваших слов знаю, кто вы и что вы! Вы уверяете, что вы Бальфур из Шооса, но, кто вас знает, вы можете быть и Бальфуром черт знает откуда! Возможно, что вы пришли сюда за тем, о чем вы говорите, но возможно также, что вы здесь черт знает для чего! Я достаточно предана вигам, чтобы сидеть смирно и стараться помочь членам моего клана. Но я не позволю дурачить себя. Скажу вам откровенно: вы слишком много говорите о двери и окне адвоката для человека, который ухаживает за дочерью Мак-Грегора. Можете передать это адвокату, пославшему вас сюда. До свидания, мистер Бальфур, - прибавила она, посылая мне воздушный поцелуй, - приятного пути туда, откуда вы пришли.
- Если вы считаете меня шпионом… - вспылил я, и слова остановились у меня в горле. Я постоял и посмотрел на нее, затем поклонился и повернулся к выходу.
- Ну, ну, наш любезник, кажется, рассердился! - воскликнула она. - Считаю вас шпионом? Кем же я должна считать вас, когда совсем вас не знаю? Но я вижу, что ошиблась, и так как не могу драться с вами, то должна извиниться. Прекрасно бы я выглядела со шпагой в руке! Ну, ну, - продолжала она, - вы вовсе уж не такой дурной малый. Мне кажется, что у вас есть свои достоинства. Но, Давид Бальфур, вы чертовски самолюбивы. Вам надо стараться избавиться от этого, мой милый. Вам следует научиться гнуть спину и немного меньше воображать о себе. И еще надо бы вам привыкнуть к мысли, что женщины не гренадеры. Но я уверена, что вы неисправимы: до конца жизни вы будете понимать в женщинах не более, чем я в военном ремесле.
Я никогда не слыхал подобных речей от дам, так как единственные две леди, которых я знал, мать моя и миссис Кемпбелл, были очень набожны и благовоспитанны. Вероятно, удивление ясно выразилось на моем лице. Миссис Ожильви вдруг расхохоталась.
- Боже мой, - закричала она, задыхаясь от смеха, - вы, с таким ангельским лицом, хотите жениться на дочери гайлэндского разбойника! Дэви, милый мой, это надо сделать хотя бы для того, чтобы посмотреть, какие у вас будут детишки. А теперь, - продолжала она, - вам нечего болтаться здесь: барышни нет дома, а я, старуха, боюсь, буду для вас плохой компанией. Да, кроме того, у меня нет никого, кто бы позаботился о моей репутации: я и так слишком долго оставалась наедине с таким обворожительным юношей. Приходите в другой раз за своим сикспенсом! - крикнула она мне вслед, когда я уже ушел.
Стычка с этой шальной леди придала мне смелости, которой мне до тех пор не хватало. Вот уже два дня, как образ Катрионы не выходил у меня из головы: она была как бы фоном для всех моих размышлений, и меня уже не удовлетворяло бы собственное общество, если бы где-нибудь в уголке сознания я не чувствовал ее. Теперь она стала мне сразу близкой. Мне казалось, что я мысленно дотрагиваюсь до той, к которой на деле прикасался всего раз в жизни. Я всем своим существом потянулся к ней: весь мир без нее казался мне безотрадной пустыней, по которой, как солдаты в походе, проходят люди, исполняя свой долг. Одна лишь Катриона на всем свете могла подарить мне счастье. Впоследствии я сам удивлялся, что мог предаваться подобным мыслям в то опасное для меня время, и, вспоминая свою молодость, стыдился самого себя. Мне еще надо было закончить свое образование, надо было заняться каким-нибудь полезным делом - отслужить там, где все обязаны служить. Мне еще надо было доказать, что я мужчина.
Погрузившись в свои размышления, я прошел уже полдороги по направлению к городу, когда заметил шедшую мне навстречу фигуру, и волнение мое еще больше усилилось. Мне казалось, что я должен Катрионе сказать чрезвычайно много, но не знал, с чего начать. Вспомнив, как я был неразговорчив в это утро в доме адвоката, я был уверен, что теперь совсем онемею. Но когда она приблизилась ко мне, все мои опасения рассеялись. Даже то, о чем я только что думал, нисколько не смущало меня. Я нашел, что могу говорить с ней так же свободно и разумно, как с Аланом.
- О, - воскликнула она, - вы приходили за своим сикспенсом! Что же, получили вы его?
Я сказал ей, что не получил, но так как я встретил ее, то прогулялся не зря.
- Правда, сегодня я уже видел вас, - продолжал я и объяснил, где и когда.
- А я не видела вас, - сказала она, - у меня глаза хотя и большие, но не видят далеко. Я только слышала пение в доме.
- Это пела старшая и самая красивая мисс Грант, - отвечал я.
- Говорят, что они все красивы, - заметила она.
- Они тоже находят вас красавицей, мисс Друммонд, - отвечал я, - и стояли у окна, чтобы увидеть вас.
- Жаль, что я так близорука, - сказала она, - а то бы я их тоже увидела. Так вы были в доме? Вы, должно быть, приятно провели время с красивыми леди, слушая хорошую музыку?
- Вы ошибаетесь, - отвечал я, - я чувствовал себя так же неловко, как рыба на склоне горы. Дело в том, что я скорее создан для общества грубых мужчин, чем красивых леди.
- Да, я это тоже нахожу, - сказала она, и оба мы рассмеялись.
- Странное дело, - заметил я, - я нисколько не боюсь вас, а готов был убежать от мисс Грант. Я также испугался вашей родственницы.
- О, я думаю, ее всякий испугался бы! - воскликнула она. - Мой отец сам боится ее.
Упоминание об ее отце заставило меня умолкнуть. Идя рядом с нею, я смотрел на нее и вспоминал этого человека, которого я знал так мало, но который возбуждал во мне такие ужасные подозрения. И, сравнивая его с нею, я чувствовал себя предателем, потому что молчу.
- Кстати, - сказал я, - сегодня утром я встретил вашего отца.
- Неужели? - воскликнула она радостным голосом. - Вы видели Джемса Мора? Вы, значит, говорили с ним?
- Да, я говорил с ним, - сказал я.
Тут дело приняло самый дурной для меня оборот: она взглянула на меня с глубокой благодарностью.
- Благодарю вас, - сказала она.
- Меня не за что благодарить, - начал я и остановился. Мне показалось, что если я должен скрывать от нее все, то хоть несколько слов я все же ей мог сказать. - Я довольно грубо говорил с ним, - продолжал я. - Он мне не особенно понравился. Я говорил с ним дерзко, и он рассердился.
- В таком случае вам нечего разговаривать с его дочерью и еще рассказывать ей об этом! - воскликнула она. - Я не хочу знать тех, кто не любит и не уважает моего отца.
- Позвольте мне сказать еще слово, - сказал я, начиная дрожать. - Мы оба, может быть, бываем у Престонгрэнджа в дурном настроении. Ведь у обоих у нас там неприятные дела, и это опасный дом. Мне было жаль его, и я первый заговорил, но не особенно рассудительно, должен сознаться. Вы, вероятно, скоро увидите, что дела его в одном отношении исправляются.
- Вероятно, не с помощью вашей дружбы, - сказала она, - и ему остается только благодарить вас за сочувствие.
- Мисс Друммонд, - воскликнул я, - я один на свете!
- Это меня нисколько не удивляет, - сказала она.
- О, дайте мне высказаться! - просил я. - Я только раз выскажусь, а потом оставлю вас навсегда, если вы того желаете. Я пришел сегодня в надежде услышать ласковое слово, в котором сильно нуждаюсь. Я знаю, что мои слова должны были оскорбить вас, и знал это, когда произносил их. Мне было бы легко выразиться мягче и солгать вам. Неужели вы думаете, что это не соблазняло меня? Разве вы не видите, что я говорю правду?
- Мне кажется, не стоит труда обсуждать это, мистер Бальфур, - сказала она. - Я думаю, что довольно с нас одной встречи и теперь мы можем мирно расстаться.
- О, пусть хоть один человек поверит мне, - умолял я, - иначе я не вынесу! Весь свет ополчился против меня! Как мне сделать свое дело, если судьба моя так ужасна?! Я не могу завершить его, если никто не поверит в меня. Одному человеку придется умереть, потому что я не в силах выполнить свой долг.
Она все время смотрела вдаль, высоко подняв голову, но мои слова и тон, каким они были произнесены, заставили ее прислушаться.
- Что вы сказали? - спросила она. - О чем вы говорите?
- Мои показания могут спасти невинного человека, - сказал я, - а меня не допускают в свидетели. Что бы вы сделали на моем месте? Вы знаете, что это значит, - ведь ваш отец тоже в опасности. Покинули бы вы несчастного? Меня хотели подкупить: обещали мне золотые горы, чтобы заставить меня от него отказаться, были пущены в ход все средства. А сегодня один негодяй объявил мне, что меня хотят лишить моего честного имени! Меня хотят впутать в дело об убийстве: они хотят доказать, что я ради платья и денег задержал Гленура своими разговорами; меня хотят опозорить и убить. Если со мной поступят таким образом, со мной, едва достигшим совершеннолетия, если такую историю будут рассказывать обо мне по всей Шотландии, если вы тоже поверите ей и мое имя станет позорным, то как мне перенести это, Катриона? Это невозможно! Это больше, чем может вынести душа человеческая!
Я говорил беспорядочно, отрывистыми фразами. Когда же я умолк, то увидел, что она глядит на меня испуганными глазами.
- Гленур! Это аппинское убийство, - сказала она тихо, но с большим удивлением.
Провожая ее, я повернул обратно, и теперь мы приближались к вершине холма над деревней Дин. При ее словах я как вкопанный остановился против нее.
- Боже мой, - воскликнул я, - боже мой, что я наделал! - и схватился рукою за виски. - Как мог я сделать это? Я, должно быть, обезумел, если говорю подобные вещи!
- Ради бога, что с вами случилось? - воскликнула она.
- Я дал слово, - простонал я, - я дал слово и вот… не сдержал его. О Катриона!
- Скажите мне, в чем дело? - спросила она. - Вы это не должны были говорить? Вы думаете, может быть, что у меня нет чести, что я выдам друга? Смотрите, я поднимаю правую руку и клянусь вам, что буду молчать!
- О, я знаю, что вы сдержите клятву, - возразил я, - но я! Еще сегодня утром я стоял перед ними и смело переносил их взгляды. Я предпочитал умереть позорной смертью на виселице, чем поступить нечестно, а через несколько часов в обыкновенном разговоре на большой дороге нарушаю свое обещание! "Из нашего разговора мне ясно видно, - сказал адвокат, - что могу положиться на ваше честное слово!" Где теперь мое слово? Кто мне теперь поверит? Вы не можете верить мне. Я совсем упал в ваших глазах. Нет, лучше умереть! - Все это я проговорил плачущим голосом, хотя слез у меня не было.
- Мне больно за вас, - сказала Катриона, - но, право, вы слишком совестливы. Вы говорите, что я не поверю вам. Да я бы вам во всем доверилась! Что же касается этих людей, то я и думать о них не хочу! Ведь они хотят поймать вас в ловушку и уничтожить! Фи! Теперь не время унижаться! Поднимите голову! Я буду восторгаться вами, как героем, вами, мальчиком почти одних лет со мною! Стоит ли придавать такое значение нескольким лишним словам, сказанным другу, который скорее умрет, чем выдаст вас!
- Катриона, - спросил я, глядя на нее исподлобья, - правда зто? Вы бы доверились мне?
- Неужели вы не верите моим словам? - воскликнула она. - Я чрезвычайно высокого мнения о вас, мистер Давид Бальфур. Пускай вас повесят. Я вас никогда не забуду, я состарюсь и все буду помнить вас. Мне кажется, что в такой смерти есть что-то великое. Я буду завидовать тому, что вас повесили!
- А может быть, меня запугали как ребенка? - сказал я. - Они, может быть, только смеются надо мной.
- Это мне нужно знать, - ответила она, - я должна знать все. Ошибка, во всяком случае, уже сделана. А теперь расскажите мне все.
Я сел на краю дороги; она опустилась рядом со мной. Я рассказал ей все дело почти так, как написал здесь, пропустив только свои соображения о поведении ее отца.
- Ну, - заметила она, когда я кончил, - вы действительно герой, хотя я никогда бы этого не подумала. Мне кажется также, что вам угрожает опасность. О, Симон Фрэзер! Можно ли было ожидать! Участвовать в таком деле ради жизни и денег! - И вдруг она громко воскликнула: - Ах, мучение! Взгляните на солнце!
Это выражение: "Ах, мучение!" - я впоследствии часто слышал от нее: оно входило в состав ее собственного оригинального языка.
Действительно, солнце уже склонялось к горам.
Она велела мне скоро опять прийти, подала руку и оставила меня в самом радостном волнении. Я не торопился возвращаться на свою квартиру, так как боялся немедленного ареста, но поужинал на постоялом дворе и большую часть ночи одиноко бродил среди ячменных полей, так ясно чувствуя присутствие Катрионы, точно нес ее на руках.
VIII. Наемный убийца
На следующий день, 29 августа, я пришел на свидание к адвокату в новом платье, сшитом по моему заказу.
- А, - сказал Престонгрэндж, - вы сегодня очень нарядны; у моих барышень будет прекрасный кавалер. Это очень любезно с вашей стороны, мистер Давид, очень любезно! О, мы еще прекрасно поживем, и мне кажется, что ваши невзгоды с этого времени почти закончились.
- У вас есть что-нибудь новое для меня? - воскликнул я.
- Сверх ожидания, да, - отвечал он. - Ваши свидетельские показания в конце концов все-таки будут приняты. Вы, если желаете, можете поехать со мной на суд, который состоится в Инвераре в четверг, 21 сентября.
Я от удивления не находил слов.
- А пока, - продолжал он, - я хотя и не прошу вас возобновить свое обязательство, но должен посоветовать вам все держать в тайне. Завтра с вас снимут предварительное показание. Чем менее лишнего будет сказано, тем лучше.
- Постараюсь быть скромным, - сказал я. - Я думаю, что обязан вам этою милостью, и от души благодарю вас. После вчерашнего, милорд, это мне кажется раем. Я едва могу поверить.
- Надо, однако, постараться поверить, - сказал он успокоительно. - Я очень рад, что вы считаете себя обязанным мне: вы можете вскоре, даже сейчас же отплатить мне. Дело значительно изменилось. Ваши показания, которыми я сегодня не буду беспокоить вас, без сомнения, повлияют на исход дела относительно всех заинтересованных в нем лиц, и потому мне в разговоре будет легче коснуться с вами одного обстоятельства…
- Милорд, - прервал я, - извините, что я перебиваю вас, но как это удалось сделать? Препятствия, о которых вы говорили мне в субботу, даже мне показались непреодолимыми. Как же все устроилось?
- Милейший мистер Давид, - отвечал он, - я не вправе разглашать "даже вам", как вы говорите, совещания правительства. Вы должны удовольствоваться самим фактом.
Говоря это, он глядел на меня с отеческой улыбкой, играя в то же время новым пером. Мне казалось невозможным, чтобы в его словах была тень обмана, но, когда он придвинул к себе лист бумаги, обмакнул перо в чернила и снова обратился ко мне, я уже не чувствовал этой уверенности и инстинктивно насторожился.
- Я желал бы коснуться одного обстоятельства, - начал он. - Я намеренно оставил его прежде в стороне, но теперь этого больше не нужно. Это, разумеется, не имеет отношения к допросу, который будет производиться другим лицом и представляет для меня только частный интерес. Вы говорите, что встретили Алана Брека на холме.
- Да, милорд, - отвечал я.
- Сейчас же после убийства?
- Да.
- Говорили с ним?
- Да.
- Вы, вероятно, знали его еще раньше? - вскользь спросил он.
- Не могу догадаться, почему вы так думаете, милорд, - отвечал я, - но я действительно знал его.
- Когда вы снова расстались с ним? - спросил он.
- Я отказываюсь отвечать, - сказал я, - этот вопрос будет мне предложен в суде.
- Поймите же, мистер Бальфур, - сказал он, - что мой вопрос не может повредить вам. Я обещал сохранить вам жизнь и честь и, поверьте, смогу сдержать свое слово. Поэтому вам нечего тревожиться. Вы, кажется, полагаете, что можете помочь Алану, а между тем говорите о благодарности, которую - вы заставляете меня сказать это - я действительно заслужил. Множество различных соображений подсказывают одно и то же. Я никогда не откажусь от мысли, что если бы вы только захотели, то могли бы навести нас на след Алана.
- Милорд, - сказал я, даю вам слово, что я даже не подозреваю, где Алан.
Он на минуту остановился.
- А как его можно найти? - спросил он. Я сидел перед ним как чурбан.
- Так вот какова ваша благодарность, мистер Давид! - заметил он. Опять наступило молчание. - Ну, - сказал он, вставая, - мне не везет: мы не понимаем друг друга. Не будем больше говорить об этом. Вы получите извещение, когда, где и кто будет вас допрашивать. А теперь мои барышни, вероятно, ждут вас. Они никогда не простят мне, что я задерживаю их кавалера.
Вслед за этими словами я был передан в распоряжение трех граций, которые были разряжены так, как я и вообразить не мог, и составляли очаровательный букет.