- Я не увижу их до Инверари, где назначен суд, - воскликнул он, - а затем услышу слова Престонгрэнджа об ответственности, которая лежит на нем, и об огромных правах, предоставленных защите! Но я перехитрю их, мистер Давид. Я собираюсь перехватить свидетелей по дороге и попытаться добиться капли справедливости от "военного, совершенно незнакомого с законом", который будет сопровождать партию заключенных в суд.
Случилось действительно так: мистер Стюарт в первый раз увиделся со свидетелями на дороге около Тинедрума благодаря поблажке, которую сделал ему офицер.
- Меня ничто не удивит в этом деле, - заметил я.
- Но я вас удивлю! - воскликнул он. - Видите вы это? - и он показал мне брошюру, только что вышедшую из печатного стайка. - Это обвинительный акт. Смотрите, вот имя Престонгрэнджа под списком свидетелей, и в нем не упоминается ни слова о Бальфуре. Но дело не в этом. Как вы думаете, кто платил за печатание этой брошюры?
- Предполагаю, что король Георг, - сказал я.
- Представьте себе, что я! - воскликнул он. - Положим, она печаталась ими для них, для Грантов, и Эрскинов, и того ночного вора, Симона Фрэзера. Но разве я мог получить обвинительный акт? Нет! Я должен был с закрытыми глазами идти на защиту, я должен был слышать обвинение в первый раз в суде вместе с присяжными.
- Разве это не противозаконно? - спросил я.
- Не могу утверждать это, - отвечал он. - Эта любезность была так естественна и оказывалась так постоянно до нашего дела, что закон никогда и не занимался этим вопросом. А теперь подивитесь руке провидения! Посторонний человек приходит в печатню Флеминга, видит на полу корректуру, поднимает ее и приносит мне. Тогда я дал отпечатать этот документ на средства защиты. Слыхал ли кто что-либо подобное? И теперь он доступен всем, великий секрет известен, все его могут видеть. Но как вы думаете: как их поведение должно было понравиться мне, на чьей ответственности жизнь моего родственника?
- Я думаю, что оно вам совсем не понравилось, - сказал я.
- Теперь вы видите, как обстоит дело, - заключил он, - и почему я смеюсь вам прямо в лицо, когда вы говорите, что вас допустят давать показания.
Теперь настала моя очередь. Я вкратце рассказал ему об угрозах и предложениях мистера Симона, о сцене, последовавшей после у Престонгрэнджа. О первом своем разговоре я, согласно обещанию, не сказал ничего, да в этом и не было надобности. Пока я говорил, Стюарт все время кивал головой, как механическая кукла. Но как только я кончил, он открыл рот и с особым выражением произнес только одно слово:
- Исчезните!
- Я не понимаю вас, - заметил я.
- Так я объясню вам, - отвечал он. - По моему мнению, вам так или иначе надо исчезнуть. Об этом и спору нет. Адвокат, в котором еще остались некоторые проблески порядочности, добился вашей безопасности у герцога и Симона. Он отказался отдать вас под суд и отказался убить вас. И вот в чем причина их несогласий, так как Симон и герцог не могут быть верными ни другу, ни врагу! Итак, вас не будут судить и не убьют вас, но могут похитить и увезти, как леди Грэндж, или я глубоко ошибаюсь! Готов держать пари на что угодно, в этом и заключалось их "средство".
- Это наводит меня на мысль… - сказал я и рассказал ему о свистке и о рыжем слуге Нэйле.
- Уж где Джемс Мор, там всегда какая-нибудь мошенническая проделка, в этом не сомневайтесь, - сказал он. - Его отец был вовсе не дурным человеком, хотя не уважал законов и не был другом моей семьи, так что мне нечего стараться защищать его. Что же касается Джемса, то он хитрец и негодяй. Мне так же, как и вам, чрезвычайно не нравится появление рыжего Нэйля. Это выглядит нехорошо, да. Это дурно пахнет. Старый Ловат устроил дело леди Грэндж. Если молодой Ловат займется вашим, то это будет в духе семьи. За что Джемс Мор сидит в тюрьме? За такое же преступление - похищение. Его слуги привыкли к подобной работе. Он предоставит их в распоряжение Симона, и вскоре мы услышим, что Джемс прощен или что он бежал, а вы будете в Бенбекуле или в Эпплькроссе.
- По-вашему выходит, что это серьезное дело, - заметил я.
- Я хочу, чтобы вы скрылись, пока они еще не успели наложить на вас руки, - заключил он. - Сидите спокойно до самого суда и появитесь в самый последний момент, когда вас менее всего будут ждать. Конечно, все это говорится в предположении, что ваше свидетельство, мистер Бальфур, стоит того, чтобы подвергаться такому риску и таким неприятностям.
- Скажу вам одно, - ответил я, - я видел убийцу, и то был не Алан.
- Тогда, клянусь небом, мой родственник спасен! - воскликнул Стюарт. - Жизнь его зависит от ваших показаний. Нечего жалеть ни времени, ни денег - ничего, лишь бы иметь возможность появиться на суде. - Он вытряхнул на пол содержимое своих карманов. - Берите, что вам понадобится до окончания дела. Ступайте прямо по этому переулку. От него ведет прямая дорога на Ланг-Дейкс. И послушайте меня, не возвращайтесь в Эдинбург, пока вся эта суматоха не уляжется.
- Куда же мне идти? - спросил я.
- Я очень бы хотел указать вам, - отвечал он, - но всюду, куда я мог бы вас направить, они непременно будут искать. Нет, уж лучше решайте сами, и да поможет вам бог! За пять дней до суда, шестнадцатого сентября, известите меня. Я буду в Стирлинге, в "Королевском гербе". И если вы до тех пор сумеете уберечься, то я позабочусь, чтобы вы добрались до Инверари.
- Еще одно, - сказал я, - могу я видеть Алана?
Он, казалось, был в нерешимости.
- Лучше бы вам не видеться, - отвечал он. - Однако не могу отрицать, что Алан очень этого желает и нарочно будет находиться ночью у Сильвермилльса. Если вы убедитесь, что за вами не следят, мистер Бальфур, - но только убедитесь в этом, - то спрячьтесь в удобном месте и наблюдайте целый час за дорогой, прежде чем рискнуть. Было бы ужасно, если бы вас обоих схватили.
X. Рыжий человек
Было около половины четвертого, когда я вышел на Ланг-Дейкс. Я хотел идти в Дин. Так как там жила Катриона, а ее родственникам, гленджайльским Мак-Грегорам, почти наверняка поручили поймать меня, то это было одно из немногих мест, которых мне следовало избегать. Но так как я был очень молод и вдобавок влюблен, то, не задумываясь, повернул в этом направлении. Однако чтобы успокоить свою совесть и проявить здравый смысл, я принял меры предосторожности. Дойдя до вершины небольшого холма по дороге, я спрятался в ячмень и стал ждать. Через некоторое время прошел человек, похожий на гайлэндера, но которого я никогда прежде не видел. Вскоре затем показался рыжий Нэйль, потом проехала телега мельника, а после проходили только обыкновенные поселяне. Этого было бы достаточно, чтобы самого смелого человека отклонить от его намерения, но мое увлечение Катрионой было слишком сильно, и меня тянуло к ней. Я убедил себя, что если Нэйль идет по этой дороге, то это понятно: ведь она ведет к двери его господина. Что же касается другого гайлэндера, то, если я буду пугаться всякого встречного горца, вряд ли достигну чего-либо. И, вполне удовлетворенный такими легкомысленными рассуждениями, я быстро зашагал и немного позже четырех был у дома миссис Друммонд Ожильви.
Обе леди находились в доме, и, увидев их вместе у открытой двери, я снял шляпу и сказал: "Мальчик пришел за сикспенсом", - думая, что это понравится вдове.
Катриона выбежала и сердечно поздоровалась со мной. К моему великому удивлению, старая леди была не менее любезна. Гораздо позже я узнал, что она на рассвете послала верхового к Ранкэйлору в Куинзферри, услышав, что он поверенный Шоос-гауза. Сейчас у нее в кармане лежало письмо моего доброго друга, который рекомендовал меня с самой лучшей стороны. Мне не надо было читать этого письма, чтобы догадаться об ее намерениях. Очень возможно, что я был "деревенщиной", но все же не в такой степени, как она полагала. Даже для моего немудрящего ума было ясно, что она затеяла устроить брак своей родственницы с безбородым юношей, кое-что значившим как лэрд в Лотиане.
- Пусть Сикспенс закусит с нами, Кэтрин, - сказала она. - Сбегай и распорядись.
Пока мы оставались одни, она очень старалась угодить мне. Она делала это умно, прикрываясь шуткой, все время называла меня Сикспенсом, но так, что я должен был значительно повыситься в собственном мнении. Когда вернулась Катриона, то намерения старухи, если это было возможно, стали еще очевиднее: она расхваливала девушку, как барышник своего коня. Я краснел при мысли, что она считает меня таким дураком. То мне казалось, что девушка ни в чем не виновата, и я готов был поколотить старуху; то казалось, что обе они сговорились поймать меня в ловушку, и тогда я сидел между ними с мрачным и злым видом. Наконец свахе пришло в голову оставить нас одних. Когда у меня возникают какие-нибудь подозрения, мне бывает трудно усыпить их. Но хотя я и знал, к какому воровскому роду принадлежала Катриона, все же я не мог смотреть ей в лицо и не верить в ее искренность.
- Я не должна вас расспрашивать? - с живостью спросила она, как только мы остались одни.
- Нет, сегодня я могу говорить с чистой совестью, - ответил я. - Я освобожден от своего слова, и после того, что произошло сегодня утром, я не стал бы держать его, если бы даже меня и просили.
- Так расскажите мне все, - попросила она. - Моя родственница скоро вернется.
Итак, я рассказал ей всю историю с лейтенантом - от начала до конца, - стараясь представить ее в возможно более смешном виде, и действительно в этой бессмыслице было много забавного.
- Ну, мне кажется, вам так же мало везет с суровыми мужчинами, как и с прекрасными леди! - сказала она, когда я кончил. - Но кто же был ваш отец, что не научил вас владеть шпагой? Это совсем неблагородно. Я ни про кого не слыхала ничего подобного.
- Во всяком случае, это очень неудобно для меня, - отвечал я. - Вероятно, мой отец - добропорядочный человек - сделал большую ошибку, научив меня вместо этого латыни. Но вы видите, я делаю, что могу: стою неподвижно и позволяю рубить себя.
- Знаете ли, чему я улыбаюсь? - спросила она. - Вот чему. Я рождена быть мужчиной. В своих мечтах я всегда юноша: я представляю себе, что со мной происходит и то и другое. Когда же дело доходит до боя, я вспоминаю, что я только девушка, не умею держать шпаги или нанести хороший удар. И тогда мне приходится переделывать всю историю таким образом, чтобы поединок прекратился, но я все-таки остаюсь победительницей, совсем как вы в вашей истории с лейтенантом. Я тоже все время произношу прекрасные речи, совсем как мистер Давид Бальфур.
- Вы кровожадная девушка, - сказал я.
- Я знаю, что надо уметь шить, прясть и вышивать, - отвечала она, - но если бы это было вашим единственным занятием, вы бы нашли его скучным. Но это не значит, что я хочу убивать людей. Убили вы кого-нибудь в жизни?
- Представьте себе, да! Я убил двоих, будучи мальчиком, которому место было еще в колледже, - сказал я. - А между тем я не стыжусь вспомнить об этом.
- Но что вы чувствовали после убийства? - спросила она.
- Я сидел и ревел как ребенок, - отвечал я.
- Мне это знакомо! - воскликнула она. - Я понимаю, откуда берутся эти слезы. Но, во всяком случае, мне не хотелось бы убивать: я бы хотела быть Катериной Дуглас, просунувшей руку в засов и сломавшей ее. Это моя любимая героиня. Не хотели бы вы так умереть за своего короля? - спросила она.
- По правде сказать, - заметил я, - моя любовь к королю - да благословит его бог! - более сдержанна. И мне кажется, что я сегодня так близко от себя видел смерть, что теперь мечтаю больше о жизни.
- Вы правы! - сказала она. - Такое чувство достойно мужчины! Только вам надо научиться фехтовать. Мне не хотелось бы иметь друга, не умеющего сражаться. Но вы, наверно, не шпагой убили тех двоих.
- Нет, - отвечал я, - я убил их из пистолета. К счастью, эти люди находились очень близко от меня, потому что я так же хорошо владею пистолетом, как и шпагой.
Таким образом она выпытала у меня о схватке на бриге, о которой я умолчал, когда впервые рассказал ей о своих делах.
- Да, - сказала она, - вы храбрый! А другом вашим я восхищаюсь и люблю его.
- Я думаю, что нельзя не любить его! - сказал я. - У него, как и у всех, есть свои недостатки, но он храбр, верен и добр, да благословит его бог! Странно было мне забыть Алана.
Мысль о нем, о возможности увидеться с ним этой ночью не давала мне покоя.
- Где у меня голова, ведь я не поделилась с вами моей новостью! - воскликнула Катриона и рассказала, что получила письмо от отца, сообщавшего, что она может на следующий день навестить его в замке, куда его перевели, и что дела его поправляются. - Вы не желаете это слышать? - прибавила она. - Неужели вы осуждаете моего отца, не зная его?
- Я вовсе не осуждаю его, - возразил я. - Даю вам слово, я очень рад, что вы теперь спокойнее. Если выражение моего лица и изменилось, то сознайтесь, что сегодня неудачный день для примирений и что с людьми, стоящими у власти, очень скверно иметь дело. Этот Симон Фрэзер все еще сильно удручает меня.
- О, - воскликнула она, - надеюсь, вы не будете сравнивать! Вам надо помнить, что Престонгрэндж и Джемс Мор, мой отец, - одной крови.
- Я никогда об этом не слышал, - сказал я.
- Странно, что вы так мало знакомы с этим, - сказала она. - Одни могут называться Грантами, а другие Мак-Грегорами, но они все-таки принадлежат к одному клану. Все они сыны Альпина, по имени которого, я думаю, называется наша страна.
- Какая страна? - спросил я.
- Моя и ваша родина, - отвечала она.
- Сегодня день открытий, кажется, - сказал я. - Я всегда думал, что она называется Шотландией.
- Шотландия - имя страны, которую вы называете Ирландией, - отвечала она. - Старинное же и настоящее название земли, где мы живем и из которой мы созданы, Альбан. Она называлась Альбан, когда наши предки сражались за нее против Рима и Александра, и ее до сих пор называют так на вашем языке, который вы забыли.
- По правде, я никогда и не учился ему, - сказал я. У меня не хватило духу поправить ее насчет Александра Македонского.
- Но ваши предки говорили на нем много поколений подряд, - сказала она. - На нем пели колыбельные песни, когда нас еще не было на свете. И ваше имя еще напоминает о нем. О, если бы вы говорили на этом языке, я показалась бы вам совсем другой. Мое сердце говорит этим языком.
Я пообедал с обеими леди. Все было очень вкусно; еду подавали на старинной посуде; и вино было отличное, так как миссис Ожильви, кажется, была богата. Разговаривали мы тоже довольно приятно. Но когда я увидел, что солнце начало быстро опускаться и тени становятся все длиннее, я встал, чтобы проститься. Мысленно я решил уже повидаться с Аланом. Поэтому мне нужно было засветло добраться до леса, где мы должны были встретиться. Катриона проводила меня до садовой калитки.
- Я долго вас не увижу? - спросила она.
- Не знаю, - отвечал я, - может быть, долго, может быть, никогда…
- И это может случиться, - сказала она. - Вам жаль?
Я наклонил голову, глядя на нее.
- Мне-то, во всяком случае, жаль, - сказала она. - Я не часто видела вас, но очень уважаю вас. Вы правдивы и храбры. Я думаю, что со временем вы будете больше похожи на мужчину. Я буду рада услышать об этом. Если дело пойдет худо, все погибнет, как мы этого опасаемся, помните, что у вас есть друг. После вашей смерти, когда я стану старухой, я буду рассказывать моим внукам о Давиде Бальфуре, и слезы будут катиться по моим щекам. Я расскажу им, как мы расстались, и что я сказала, и что я сделала. Господь храни вас и направляй, об этом молит ваш маленький друг, так сказала я, а вот что я сделала…
Она взяла мою руку и поцеловала ее. Это так меня поразило, что я вскрикнул, точно меня ударили. Она покраснела, взглянула на меня и наклонила голову.
- Да, мистер Давид, - сказала она, - вот что я думаю о вас. Я вам отдала свою душу вместе с этим поцелуем.
Я прочел на ее лице воодушевление, но это было рыцарское чувство отважного ребенка, и ничего больше. Она поцеловала мне руку, как поцеловала бы ее принцу Чарли, с тем возвышенным чувством, какого не знают заурядные люди. Никогда я так отчетливо не сознавал, что влюблен в нее, и никогда не видел так ясно, как много мне еше нужно достичь, чтобы она полюбила меня такою же любовью. Однако я должен был сознаться, что немного поднялся в ее глазах и что сердце ее билось в лад с моим.
После той чести, которую она оказала мне, я не мог ограничиться выражением банальной любезности. Мне даже трудно было говорить; ее голос чуть не вызвал слезы на мои глаза.
- Благодарю вас за вашу доброту, дорогая, - сказал я. - До свидания, маленький друг. - Я назвал ее именем, которое она сама дала себе. Затем я поклонился и ушел.
Дорога моя лежала вниз по долине Лейс-Ривера, по направлению к Стокбриджу и Сильвермилльсу.
Тропинка шла по краю долины, посредине которой волновался и шумел поток. Солнечные лучи падали с запада среди длинных теней и при поворотах долины освещали все новые картины, создавая как бы новый мир в каждом уголке ее. Воспоминание о Катрионе и надежда увидеть Алана точно придавали мне крылья. К тому же мне бесконечно нравились и место, и час, и говор воды. Я замедлял шаги и беспрестанно оглядывался. Вот почему, а также благодаря провидению, я заметил неподалеку от себя в кустах рыжую голову.
В моем сердце вспыхнула злоба. Я повернулся и быстро пошел обратно. Тропинка проходила мимо кустов, где я видел голову. Минуя эту засаду, я приготовился встретить и отразить нападение, но ничего подобного не случилось, и я беспрепятственно пошел дальше. От этого страх мой только увеличился. Было еще светло, но место казалось чрезвычайно пустынным. Если мои преследователи упустили такой удобный случай поймать меня, то я мог предположить, что им надо было большего, чем Давид Бальфур. Ответственность за жизнь Алана и Джемса лежала у меня на душе тяжелым бременем. Катриона все еше прогуливалась в саду.
- Катриона, - сказал я, - я снова вернулся к вам.
- С изменившимся лицом, - прибавила она.
- Я отвечаю за две человеческие жизни, кроме своей собственной, - сказал я. - Было бы грешно и стыдно пренебрегать осторожностью. Я не знал, хорошо ли я делаю, что пришел сюда. Мне было бы очень жаль, если бы из-за этого мы попали в беду.
- Есть человек, которому было бы еще более жаль и которому очень не нравятся ваши слова! - воскликнула она. - Что же я сделала, чтобы дать вам право так говорить?
- Вы не одни, - отвечал я. - С тех пор как я ушел от вас, за мной следили, и я могу назвать своего преследователя: это Нэйль, сын Дункана, слуга вашего отца.
- Вы, вероятно, ошиблись, - сказала она, побледнев. - Нэйль в Эдинбурге по поручению отца.
- Этого я и боюсь, - ответил я, - то есть последнего. Что же касается его пребывания в Эдинбурге, то, мне кажется, я могу доказать вам обратное. Вероятно, у вас есть какой-нибудь сигнал на случай необходимости, по которому он придет вам на помощь, если только находится поблизости.
- Откуда вы это знаете? - спросила она.
- При помощи магического талисмана, данного мне богом при рождении и называемого здравым смыслом, - отвечал я. - Подайте, пожалуйста, ваш сигнал, и я покажу вам рыжую голову Нэйля.