Командарм не торопился начинать совещание. Каждый из сидевших перед ним командиров представлял собой такое-то количество винтовок, автоматов, танков, пушек. Но Мусаев давно уже знал, что характер командира имеет прямое отношение к мощи оружия. И он хотел понять, насколько могут увеличить эту мощь командиры соединений.
Генерал-майора Скворцова он знал по прежней совместной службе. У этого спокойного худого человека была железная воля, которую предстояло нацелить в желательном направлении. Знал он также, хотя и меньше, Городанова. Это был исполнительный военачальник, любивший трудные задачи, умевший их решать с наибольшим успехом. Были в характере Городанова твердость, упорство, расчетливость. Этими качествами он отличался от Алиева, горячность которого смирялась под наблюдением старшего товарища. Мусаев с удовольствием отметил про себя, что на таких командиров можно положиться.
Ему не понравилось хмурое лицо Юргенева. Но он понимал, что начальнику штаба трудно вообще привыкать к новому командующему, а Юргеневу труднее, чем кому бы то ни было, сразу забыть человека, с которым на протяжении длительного времени пришлось делить и горе, и удачи. С ним надо сработаться. Опытный начальник штаба - это половина успеха. Юргенев тянул штабную лямку достаточно долго, хорошо знал людей. Еще в штабе фронта Мусаев кое-что узнал о начальнике штаба и был вполне доволен тем, что услышал.
На широком лице Юргенева, в котором была какая-то детская простоватость, могущая обмануть неопытного человека, появилось сердитое выражение, когда он развернул папку для доклада. Мусаев улыбнулся было, но сдержал улыбку, приготовился слушать. Остальные командиры молча курили. Дым клубами поднимался к потолку. Алиев задумчиво рассматривал ногти, Городанов искоса поглядывал на карту, что-то обдумывая.
Юргенев коротко доложил о состоянии армии, указал на усталость войск, упомянул о последних операциях и умолк, все еще сохраняя сердитое выражение лица. Казалось, он сам недоволен своим докладом, говорил не то, что хотел бы сказать. Мусаев заметил, что главного Юргенев так и не высказал, как днем не ответил на вопрос нового командующего: почему армия приостановила наступление? Ссылаться на усталость войск не следовало. Это Юргенев понимал и сам. Все устали, ведь наступление продолжалось третий месяц, лишь с небольшими перерывами. Зачем же об этом говорить? Было еще что-то, тревожившее начальника штаба.
Мусаев сразу нахмурился, на лбу появились резкие морщины, лицо осунулось. Алиев незаметно указал Городанову на командующего. Городанов вздохнул, потом спохватился и отвернулся снова к карте. А Мусаев неожиданно обратился именно к нему. Городанов мельком взглянул на Юргенева и доложил, что его корпус в порядке, сейчас танкисты обучаются работе на новых, только что полученных машинах. Мусаев спросил, как успевают бойцы. Городанов похвалил и людей, и новые машины, которым не страшны ни бездорожье, ни удары немецких самоходных пушек и танков "тигр".
- А как же насчет усталости? - хмуро спросил Мусаев, когда Городанов умолк.
- Начальник штаба имел в виду пехотные войска, - ушел от прямого ответа Городанов.
- А конники? - обернулся Мусаев к Алиеву.
Алиев выпрямился, блеснув зубами в широкой улыбке, и сразу стало веселее в комнате. У него было чудесное качество - ободрять всех, кто имел с ним дело. Веселое лицо, смеющиеся глаза не допускали мысли о том, что этот человек может попасть в затруднительное положение, а если уж что-нибудь подобное случится, он наверняка найдет выход. И сейчас Алиев быстро ответил:
- У меня корпус на подножном корму живет, а сено есть еще на немецких складах. Мне легче, чем Городанову и его танкистам. Ни бензину, ни масла не требуется. Люди соскучились уже в резерве…
Скворцов, к которому с тем же вопросом обратился командарм, ответил сдержанно:
- Дело не только в усталости, товарищ командующий. Гораздо хуже, что тылы не подтянуты. Моя артиллерия третий день имеет полкомплекта снарядов, расчеты ведут лишь прицельную стрельбу. Хорошо, что немцы так напуганы нашим наступлением, что не рискнут…
- А если рискнут?.. - прервал его Мусаев.
- Ауфштейн больше всего на свете жаждет позиционной войны. И если мы не ведем наступательных боев, он только радуется…
- Вот именно, - подтвердил Мусаев.
Скворцов замолчал, опустив голову и пошевеливая тонкими нервными пальцами. Мусаев вынул из портфеля кипу вырезок из немецких газет, положил их перед собой, выбрал одну и начал читать по-немецки, тут же переводя:
"Таким образом, успешно отрываясь от преследующих нас войск противника, мы выходим из жестоких зимних боев с неистощенными резервами и теперь, опираясь на сложную систему заградительных укреплений линии Днестра, сможем переформировать армию и подготовить ее для нового удара…"
Он перелистал несколько вырезок, нашел еще одну и снова начал читать, выразительно подчеркивая отдельные слова:
"Кое-кто говорит, что предельный успех русских наступательных операций был достигнут в начале марта. Теперь-де русское наступление выражается в поступательном движении, которое более не угрожает нашим частям опасностью окружения. Подобные разговоры являются предательством, так как они подрывают боеспособность армии…"
- Вы знаете, кто это писал? - спросил командующий. Помедлив, сам же ответил: - Фельдмаршал Ауфштейн. О нашей армии. Понятно?
Городанов наклонился вперед, стиснув пальцами край стола. Алиев вдруг вскочил с места и хрипло крикнул:
- Прикажите, я его поймаю, этого писаку!
Юргенев побледнел, но ответил твердым голосом:
- Ауфштейн находится против нашей армии три месяца, и каждый день мы его бьем. Я думаю, что это лучший наш ответ.
- Да, - спокойно ответил Мусаев. - Вы его били три месяца, но до сих пор не добили. В этом и заключается ошибка.
Нервным движением Юргенев выхватил из папки газету, положил ее на стол и сказал:
- Написать можно все. Вот в этой газете тоже есть статья Ауфштейна…
Мусаев ответил:
- Я читал ее. Ну что же? Ауфштейн почти прав, он действительно дважды поколотил меня. Тем более необходимо сделать так, чтобы он больше не мог никого колотить.
Юргенев, наблюдавший за лицом Мусаева, склонился к своим бумагам. Скворцов спросил:
- Как же это сделать?
Мусаев встал и подошел к карте.
- Немцы хотят позиционной войны. Мы ее дадим им, но только там, где нам будет выгодно, и отнюдь не потому, что этого хотят они. Если мы ослабим нажим на участке Липовец - Великое, они примут это за удачу, тем более что армия всегда наступала широким фронтом. Вместе с тем мы накопим резервы здесь, на плацдарме у Демидова и возле Колосужа у Ивачева. Двумя одновременными ударами форсировав Днестр, выйдем на Батушани, оставляя Краснополь в тылу. Эта операция настолько рискованна, что противник не поймет ее цели в течение двух дней. Между тем за Днестром мы выйдем на широкий простор, где смогут успешно действовать танки и кавалерия. И если нам удастся закрыть "мешок" около Батушани, мы устроим гитлеровским войскам то же самое, что было у Волги, конечно в меньшем масштабе.
Красные стрелы сомкнулись на черном кружке с надписью "Батушани", построив почти квадрат, диагоналями которого были с севера на юг - Днестр, с востока на запад - железнодорожная линия Липовец - Великое - Краснополь - Батушани. Мусаев отошел к столу и сел, ожидая одобрения предложенного им плана или возражений.
5
В самую последнюю минуту, когда обоз дивизии Ивачева выходил из старой крепости, чтобы по яругам и веретьям добраться до передовой, майор задержал сержанта Верхотурова. Солдаты и обозники посмеялись над сержантом, которого теперь, мол, превратят в писаря либо в кладовщика, да с тем и ушли, покрякивая под грузом. А Верхотуров и впрямь стал вроде мальчика на побегушках: то на вокзал иди встречать новую часть, то расселяй возчиков на отдых… Сержант сердился про себя и со зла покрикивал на людей. Однако от приказа не уйдешь.
По вечерам Никита Евсеевич размышлял о том, что и в дивизии дел теперь не так уж много: солдаты, как на курорте, грязевыми ваннами ревматизм лечат. Не война, а чистая физиотерапия. Порох нюхают разве только разведчики. Остальные-прочие портянки стирают, воду из окопов котелками вычерпывают: небесная вода - сверху, земляная - снизу. Небольшая радость - без дела в окопе сидеть, а тут хоть людей увидишь.
После выхода на Днестр дивизия закопалась в землю. Только артиллеристы постреливали через реку, а пехота почти бездействовала. Старые солдаты поругивались, но дело от этого не менялось. И Верхотуров мог ругаться, но коль приказа наступать нет, значит, сиди. Потому он и повеселел, обдумав как следует свое положение.
В свободные от выполнения поручений минуты Верхотуров вспоминал о генерале. Хотя и далеко махнул сынок Миколы-пушкаря, уральского мужика, старого артиллериста, однако не забывает своего роду-племени, земляного корня. И на Волге узнал земляка, отцова дружка, и здесь приметил, И Верхотуров гордо поглядывал кругом, раздумывая, как ребята на передовой расскажут о встрече генерала, о разговоре сержанта с командующим. Никита и сам сумел бы рассказать, да люди кругом незнакомые, еще примут за похвальбу, а хвастаться сержанту не к лицу.
От острых глаз приметливого Верхотурова не ускользнуло, что уж как-то слишком много обозов идет к складам. Да и со станции все подходят и подходят маршевые батальоны, а к рассвету пришли два полка из дивизии Виноградова, которым по всем статьям здесь совсем быть не к месту. У них там бой, немцы берегут город Липовец пуще глаза, а два полка идут, будто на прогулку, к Днестру - со всей артиллерией, с обозами, с большим хозяйством. К рассвету сержант совсем уверился, что его дело теперь - поспешать до роты, потому что новый командующий, видать, приехал с новыми планами, вроде наступление близится.
Верхотуров приметил также, что и майор Тимохов ведет себя по-иному, не как всегда. Может, ему уже сказали о наступлении, потому что к утру на склад пришли обозы из всех полков дивизии, грузы брали полные, лошадей не жалели, чего Тимохов никогда не допускал. В обычное время он не стеснялся переложить груз с подвод на людей, потому что человек, известно, отдохнет и снова пойдет, а лошадь утоми - она и вовсе откажется. Так Верхотуров дошел до главного, хотя никто ему и слова не сказал. Впрочем, старого воина на мякине не проведешь, а солдатская почта штабной точнее.
Утром Никита разыскал майора в складской конторке. Тот сидел за столом. На столе стоял медный чайник, пробитый поверху пулей. Из двух пулевых дырок выбивался густой, наварной чайный пар. Майор дремал, но, пересиливая себя, бормотал, будто убеждал кого, а кого именно, сержант не видел:
- Я, Галина Алексеевна, человек тыловой, так сказать, глубоко штатский. Я вас понимаю… Но ведь если бы вы не встретили Суслова, вы бы лечились, не бежали бы на фронт… Вот почему мне обидно, что он смутил ваш покой, а самому ему и дела до вас нет…
Никита потопал ногами у перегородки, покашлял, но майор был как бы не в себе, ничего не слышал, продолжал разговаривать:
- Я понимаю, вас можно подвигами увлечь, а какой же подвиг в обозе. А ведь я сколько раз просился на передовую, да разве Ивачев поймет человеческую душу? Ему лишь бы снаряды вовремя поступали.
- Петр Ильич, это напрасный разговор, - ответила девушка, которой Никита сначала не заметил. Теперь осмелел и Верхотуров, громко сказал:
- Товарищ майор, разрешите обратиться!
Тимохов повел покрасневшими от бессонницы глазами. Девушка поднялась с койки, на которой сидела, прижимая раненую руку, воскликнула:
- Никита Евсеевич!
Верхотуров улыбнулся, узнав Галину. Радистка была мало того что знакомая, а еще и землячка.
Майор сказал, вдруг стряхнув всю усталость:
- Я вас слушаю, Верхотуров.
- Разрешите вернуться в часть?
Галина подошла к Никите, стала рядом:
- Вот как хорошо устраивается, и я с ним пойду, Петр Ильич.
Майор, вздохнув, ответил:
- В госпиталь бы вам надо идти, да слов у меня больше нету. Идите.
Галина вдруг шагнула вперед, нагнулась к Тимохову и раньше, чем он успел что-нибудь сообразить, поцеловала его в обветренные сухие губы. Он вскочил, а Галина тихо произнесла:
- Хороший вы, Петр Ильич, человек, только у нас дороги разные…
Тимохов стоял, широко-широко раскрыв глаза, будто ослеп от солнца. Глаза у него темно-серые, за очками кажутся холодными, тускловатыми. Девушка вышла из конторки. Тимохов сделал было шаг за ней, но сдержался, поглядел на Никиту, сказал хриплым, прерывающимся голосом:
- Верхотуров… На твою ответственность! Такая девушка… Такая девушка… Ее беречь надо!
Верхотуров отдал, как положено, честь, повернулся, вышел. У ворот крепости майор снова догнал его, сказал:
- Может, подождете обоз? Немецкие автоматчики в степи бродят. Последний обоз обстреляли…
Галина, стоявшая в воротах с автоматом, который рядом с перевязанной рукой делал ее особенно трогательной и даже вызывал какое-то жалостливое к ней чувство, предупредила ответ сержанта:
- Нам задерживаться некогда. Спасибо, Петр Ильич, на добром слове…
Они пошли ровной солдатской походкой, спускаясь с холма, на котором, будто врезанная в синее небо, стояла крепость. У подножия холма Верхотуров обернулся и еще раз увидел майора. Тимохов стоял в воротах крепости, заслонив глаза от восходящего солнца, и смотрел из-под руки им вслед. Дорога сделала поворот, крепость и городок скрылись за холмом.
Как только кончилось вымощенное булыжником шоссе, началась пешеходная маята. Незамощенный большак был так разъезжен, что ноги уходили по щиколотку в липкое черное тесто. Девушка шла за Верхотуровым: он выбирал кочки и остатки обледенелого снега, на которых еще могла удержаться нога. Галина побледнела, но не отставала от Никиты. Сержант пытался было разговорить ее, потом замолчал и сам. Да и не располагала дорога к душевной беседе, - того и гляди, утонешь на полуслове или выругаешься крепко-накрепко, а ругаться при Галине было неудобно.
Выходя на веретью, Никита оглядывал волнистый горизонт, всматривался в еще кое-где покрытую бурым снегом, но большей частью уже черную степь, заваленную успевшим заржаветь железом. Сколько видел глаз, кругом были следы сражений. Солдат читал о них, словно по книге: вот в этом логу немцы устроили засаду самоходок, а наши танки вышли с запада и ударили по засаде из таволожника . Так и остались искореженные самоходки стоять надгробными памятниками разбитой вражеской части. Чуть дальше были вырыты неглубокие окопы. Их не успели закончить. Фашистские солдаты засели было в них, да позади затрещали русские автоматы. Окопы стали не нужны, немцы вышли из них и подняли руки. Это можно понять по тому, что мало вокруг было трупов. А вот здесь было селение, остались от него только печные трубы да около труб и разбитых печей остовы железных кроватей: богато, видно, жили колхозники до войны - в каждом доме по пять-шесть кроватей. Вокруг пожарища торчали стволы срубленных плодовых деревьев, по пепелищу бродили жирные вороны, оставляя за собой следы. Люди из сожженного селения ушли строить дорогу, чтобы наши войска скорее догнали гитлеровцев, отомстили за все.
Кругом были следы войны. Но чем дальше шли Никита и Галина, тем больше видели нетронутых сел, оставленных в целости мостов, аккуратно подмазанных белых хаток - тут фашисты бежали без боя.
Путники шли по рокадной дороге вдоль линии фронта, изредка слыша в стороне неясные звуки боя. Вскоре вид степи изменился, она ожила от движения и шума проходящих войск. Путников нагнали артиллеристы. Тягачи выдерживали и в этом бездорожье, но все-таки в балках артиллеристам приходилось помогать вытаскивать орудия из липкой грязи. Появился большой автомобильный обоз: Никита и Галина подняли руки и до тех пор "голосовали", пока какой-то шофер не остановил машину. Они взгромоздились на снарядные ящики, присели, вытянув ноги, вздыхая от блаженства. Ветерок обдувал разгоряченные лица. Крепко увязанный груз не мешал наслаждаться покоем, только руками держись, гляди, чтоб не сбросило в канаву. Никита задремал, привалившись к большому ящику.
Очнулся он от толчка. Машина застряла. Шофер вылез из кабины, походил вокруг нее, шумно сопя. Потом, сбросив шинель в грязь, лег под кузов. Встал, вздохнул и приказал пассажирам слезать.
С полчаса они втроем таскали таволожник от речки, укладывая его под колеса, но машина все буксовала. Никита рассердился, сказал шоферу:
- С тобой до ночи протопчемся. Вылезай сам, нам стоять несподручно…
Шофер с завистью поглядел на него и его спутницу - пешим меньше заботы, но согласился, что у всякого есть свое дело.
Никита отсыпал ему махорки, добавил:
- Вытаскивать тебя не отказываюсь, если обгонишь да снова застрянешь, а ехать с тобой не с руки… Пока ты до фронта доползешь, наши, может, через границу перейдут…
Шофер навострил уши:
- А что, наступление?
Никита уклончиво пожал плечами, Галина пошла вперед. Шофер вдруг швырнул шапку наземь, крикнул:
- Берегись, сержант, догоню, не посажу! Теперь и мне к спеху, если такое дело!
Никита помахал рукой и вышел на бугор, догоняя Галину. С бугра он увидел, как шофер швырнул под буксовавшее колесо свою шинель, машина вдруг рванулась, проскочила на обсохшую верхотуру. Проезжая мимо Никиты, шофер открыл дверцу, что-то крикнул и сгинул в синем поле. Галина вздохнула, провожая машину взглядом, но ничего не сказала.
Верхотурову нравилось, что у девушки хватает выдержки: идет, не жалуется, хотя путь далек и волосы у нее слиплись от пота, выбились из-под шапки. Поправит повязку на руке, передвинет автомат и снова шагает без слов. А дорога становилась все труднее. К полудню потеплело, грачи появились на обдутых ветром парах, день совсем стал весенним.
На переправе через речку Суж скопилось столько автомашин и подвод, будто целый город встал на колеса и расположился привалом у темной воды. Два больших парома ходили через речку на канатах, в стороне саперы сколачивали новый мост. По реке плыли белые и желтые льдины. На желтых виднелись трупы, чернели пятна минных разрывов - в верховьях Сужи у Липовца продолжались жестокие бои. На берегу стояли в очереди маршевые роты и батальоны, обозы со снарядами, подвижные моторизованные части. Конники спускали коней в воду и пересекали реку вплавь. У паромных мостков не прекращалась ругань: кто-то стремился проскочить вне очереди, доказывая, что его груз самонужнейший на фронте. Капитан, командовавший переправой, засыпал между двумя фразами: должно быть, не одни сутки находился здесь, не зная ни сна ни отдыха. И тут можно было услышать разговоры о предстоящем наступлении. Доморощенные стратеги решали, куда штаб направит удар, придется ли им участвовать в бою. Накипело на сердце у солдат, потому и принимали они каждую весть как примету наступления.