Нелли Шульман
Вельяминовы. Начало пути
Книга первая
Пролог
Москва, февраль 1548 года
Жена боярина Федора Вельяминова Аграфена умирала. Еще в сентябре, когда она принесла раньше срока мертворожденных близнецов, Аграфена обезножела и несколько недель лежала без движения, отвернувшись лицом к стене, и даже не стирая с лица беспрестанных, быстрых прозрачных слез.
К Покрову она немного отошла, и даже проехала с мужем по московским церквям, щедро раздавая подаяние во спасение души. Федор боялся смотреть ей в глаза - они мертвенным блеском горели на исхудавшем лице, с резко выдающимися скулами - прабабка Аграфены была крестившейся ордынской княжной, - и сухим ртом. Дома, с мужем, она все больше молчала или звала себе в покои их младшего сына Матвея - из тех десяти живых сыновей и дочерей, что принесла Аграфена, до юности дожили только двое.
Старший сын, инок Вассиан, принял постриг три года назад, достигнув семнадцати лет. Он родился калекой - с заметным горбом, и беспомощной, короткой левой ногой. Однако мальчиком рос чрезвычайно разумным, и Федор с Аграфеной поняли, что нет для него иного пути, нежели мантия монаха. Приняв постриг, Вассиан мог остаться в Москве или спасаться у Троицы, однако он выбрал трудный путь - нести свет православия зырянам, и вот уже второй год монашествовал в Чердынском Богословском монастыре на реке Колве, в Пермском крае.
Федор вспомнил, что тогда Аграфена дала обет - буде Богородица смилостивится над ними, и дарует им здорового сына, она проползет на коленях по всем московским церквям, прославляя Ее милость и величие.
Матвею было полгода, когда осенью, в развезенной колесами возков и телег жирной московской грязи, его мать ползла от паперти к паперти, заливаясь слезами благодарности - мальчик рос крепким и красивым, и Аграфене наконец-то подумалось, что и она, после всей череды выкидышей и мертвых младенцев, сможет принести мужу сыновей.
Однако и после Матвея все пошло по-старому, и Аграфена все больше и больше замыкалась в себе, шептала молитвы, постилась, покупала у ворожей таинственные амулеты, а у странствующих монахов - ладанки и святую воду.
А сейчас, после Рождества, когда она выстояла длинную службу в продуваемом злыми январскими ветрами, сыром Успенском соборе, Аграфена совсем слегла. У нее началась лихорадка, и она в беспамятстве все шевелила губами - то ли молилась, то ли просто искала глотнуть воздуха.
Федор стоял рядом с ее ложем, смотря на совсем девичью, худенькую фигуру жены, и вспоминал, как венчали их у Федора Стратилата в Коломенском тридцать лет назад.
Аграфене было четырнадцать, а ему восемнадцать, и был он, Федор Вельяминов, влюблен в свою нареченную, - еще с той поры как увидел ее двенадцатилетней девочкой на крестинах у каких-то своих сродственников.
Она была вся золотоволосая, сияющая, с горячими карими глазами, маленькая, бойкая, острая на язык - Федор, высокий и крепкий, даже какой-то неповоротливый, казался себе великаном по сравнению с ней. Он был молчун и стеснялся ее, но по какой-то неведомой ему до поры причине, она ответила согласием засланным сватам, и их повенчали на Красную Горку, в прозрачное, теплое, полное запахом черемухи утро.
И ночь была такой же - жаркой, напоенной ароматами цветения трав, с новой луной, в свете которой кожа Аграфены отливала чистым жемчугом, а распущенные волосы, закрывавшие ее до бедер, казались отлитыми из сияющего золота.
Они распахнули окно опочивальни, выходящее в густой лес на Воробьевых горах - молодожены проводили первую ночь в подмосковной усадьбе Вельяминовых - и река внизу, под холмом, переливалась и сверкала, совсем как глаза Аграфены.
Она все молчала, и улыбалась, глядя на него, а потом, когда, осмелев, Федор коснулся ее, она вдруг сильным и плавным движением обняла его, уместившись вся в его руках, и зашептала: "Ох, и люб же ты мне был, муж мой, даже стыдно сказать, как…"
- А сейчас? - внезапно охрипшим голосом спросил Федор, гладя ее по голове, поднимая к себе ее спрятанное у него на плече лицо.
- Еще более, Федор - Аграфена улыбнулась, глядя на него, и он, не в силах себя удержать, стал целовать ее лицо и губы. Она нежилась под его прикосновениями, и сама отвечала на поцелуи, - сначала робко, а потом все более требовательно, настойчиво.
Сейчас, стоя у постели умирающей, он вспомнил, как здесь же, в этой горнице, на этой же кровати, он зарывался лицом в ее раскинувшиеся по постели волосы, и вдыхал их жасминовый запах.
Тогда, их первой ночью, она была вся горячая, ладная, сладкая, и внутри у нее было бархатисто и жарко. Даже утратив девственность, она лишь стиснула зубы и подалась навстречу Федору, обхватив его вся - руками, ногами, так, что он совсем перестал понимать, где он, а где она.
Они проспали тогда до полудня, а проснувшись первым, Федор все любовался ее прекрасным, спокойным, сияющим в золотистом солнечном свете лицом.
Это потом, с каждой новой беременностью, с выкидышами и смертями, теряя кровь, Аграфена будто ссохлась, сгорбилась, побледнела, и волосы ее истончились, и проглядывала в них все более заметная седина.
- Матвей! - вдруг очнулась Аграфена, и ее костлявые пальцы схватили руку мужа. Федор поежился от их смертного холода и тихо сказал: "Тих, Груня, он едет уже. Он с царем на охоте, я отправил туда гонца".
- Доедет ли….- застонала Аграфена, и Федор с ужасом увидел, как шарят ее пальцы по постели, обирая простыню. "Попрощаться бы… только".
Она опять впала в забытье и Федор, как все эти последние недели ее медленных мучений, с отвращением подумал о себе - вот лежит она, его богоданная, возлюбленная жена, младше его на четыре года, давно превратившаяся в старуху, истомленная беременностями и родами, умирающая, а он, Федор Вельяминов, все еще здоров и крепок.
Был он богатырского роста и широк в кости - так, что иногда неуклюжестью своей напоминал медведя, с нетронутыми сединой темными кудрявыми волосами, и удивительно красивыми сине-лазоревыми глазами. До сих пор, проходя по улицам, или стоя в церкви, он ловил на себе мгновенные женские взгляды из-под платков, да и на подворье у него было много быстроногих, разбитных, бедовых московских девок, многие из которых были бы рады ублажить боярина.
И ведь тело его, тело здорового, еще нестарого мужчины, требовало своего - и тогда Федор, чтобы забыть об этом, уезжал на охоту - соколы и сапсаны у него были хороши, да и на медведя он до сих пор ходил один, вооруженный лишь ножом и рогатиной.
Он знал, что многие бояре без зазрения и стыда ходят к веселым вдовушкам или в потаенные срамные дома, но сам не мог, не умел переступить через себя - был он однолюбом, и стыдно было бы ему после такого смотреть в прекрасные, ласковые очи его Аграфены.
- Федя..- прошептала жена, ища его взглядом.
- Да, Груня, - он наклонился над ее лицом и почувствовал запах смерти - кислый, отвратительный, пугающий.
- Федя, обещай мне. Как я умру, позаботься о Матвее. Не будь с ним слишком строгим, он мальчик еще.
- Груня… - начал он, но умирающая вдруг шевельнула рукой, и в самом коротком этом жесте Федор явственно увидел царственное величие Византии - Аграфена недаром была из рода Головиных, ведущих начало свое от императорской династии Царьграда.
- Федя, женись потом еще раз. Тебе нужна хорошая жена… не такая… - она болезненно сморщилась - …как я. Ох, и любила же я тебя, Федя, милый мой… как жалко…уходить… - она заплакала медленными, тихими слезами, и Федор стал целовать ее влажные, впалые щеки.
- Груня, - он хотел сказать что-то, но ему перехватило горло рыданием.
- Обещай мне - быстро шепнула она. - Обещай жениться, Федор!
- Обещаю, - сказал он, прижимая ее хрупкую голову к своей груди. - Помолись за меня у престола Богородицы, Груня, ибо Царица Небесная и сын Ее, Господь наш, мне свидетели - любил я тебя более жизни самой.
- Матушка! Милая! - раздался с порога горницы высокий юношеский голос, и четырнадцатилетний Матвей пополз на коленях к ложу умирающей. Аграфена положила руку на его кудрявые золотистые волосы, и Матвей стал исступленно целовать ее ладонь.
- Матюша, сын мой - выдохнула она. - Отца почитай, и не прекословь ему, и будет тебе мое материнское благословение с небес, и заступничество Пресвятой Богородицы защитит тебя.
Кончаюсь я, Федя, позови инокинь…
Монахини, кучкой столпившиеся у раскрытой двери, стали громко читать канон на исход души. Матвей рыдал, уронив голову на постель, а Аграфена, вдруг подняв на мужа на мгновение ожившие глаза, тихо прошептала: "Похорони меня с детьми нашими, там уже с ними встречусь, возлюбленный мой, муж мой. Спасибо тебе".
Федор почувствовал ее последний вздох - краткий, легкий, будто опять стала она той быстрой девочкой, и аккуратно уложил голову своей умершей жены на подушки.
Молча пройдя мимо Матвея и монахинь, он распахнул дверь на крыльцо. Дворовые люди стояли темной толпой в неверном свете февральского утра.
- Преставилась боярыня Аграфена - сухим голосом сказал Федор. - Плачьте по ней.
И пошел через двор, как был, в рубашке и без шапки, на жестоком морозе, и слуги расступались перед ним, ибо страшно было лицо Федора Вельяминова - твердое, закаменевшее, суровое.
Часть первая
Москва, 1549 год
Царь Иван Васильевич присутствовал на патриаршем богослужении в Успенском соборе. По случаю святой Пасхи в церковь были приглашены не только ближние бояре, но и приехавшие из своих подмосковных вотчин представители захудалых родов.
Весна выдалась холодной, за неделю до Пасхи еще шел снег. В народе шептались, что это в наказание за теплую зиму, когда при первом Казанском походе царя под лед Волги ушла осадная артиллерия и часть войска.
Проведя под стенами Казани неделю, и, так и не решившись на штурм, русское войско отступило, и царь вернулся в Москву в дурном настроении. Однако в марте по пьяной неосторожности погиб в своем дворце ненавистник Руси хан Сафа-Гирей, и Иван, втайне от преемника хана, стал собирать войско и готовить новый поход.
Федор Вельяминов, чуть не погибший в декабре на тонком льду Волги, когда он, с другими воеводами, пытался спасти хотя бы немногое от войска, и потом с этими остатками, бесцельно стоявший под стенами Казани, находился совсем рядом с царем. Несмотря на невзгоды похода за год, что умерла Аграфена, Федор даже как-то помолодел, распрямил плечи и стал чаще улыбаться.
Под тягучее пение патриаршего хора он нашел глазами Матвея. Пятнадцатилетний его сын стоял прямо, закрыв глаза, и на его прелестных, сильно вырезанных губах играла тонкая улыбка. Матвей был совсем Головин, в материнскую породу, и ничего в нем было от большого, сильно сложенного Федора.
Маленького роста, тонкий, с пышными, нарочито длинными золотистыми волосами, и прекрасными карими глазами матери, Матвей гарцевал по улицам Москвы на своем роскошном вороном жеребце, и проводил почти все время с компанией своих сверстников в охотничьих забавах и праздности.
Царь Иван его любил и привечал - Матвей, всего на четыре года младше царя, напоминал тому о юности и беззаботности. Даже сейчас, во время Казанского похода, после трагедии у переправы, царь запретил Матвею оставаться с войском, но вместо этого взял его с собой в Нижний Новгород, где Иван Васильевич дожидался исхода казанских событий.
Федору не очень нравилась эта дружба - многое болтали на Москве о странных и страшных забавах царя, о том, что происходит за мощными белокаменными стенами Кремля, о том, чьи изувеченные трупы находят время от времени в переулках Москвы. Однако поделать он ничего не мог - невозможно было приказать Матвею не являться во дворец, и еще более немыслимо - не проводить время с царем.
Одна надежда была на то, что царица Анастасия Романовна, выбранная Иваном из тысячи пятисот боярских дочерей, и повенчанная с ним два года назад, сможет обуздать буйный нрав царя.
Она сидела сейчас на троне рядом с крепким, крупным Иваном - маленького роста, темноволосая, кареглазая, похожая на диковинную куклу в своих блистающих золотом и драгоценными камнями одеждах. Пока что у молодой четы родилась только одна дочь, умершая в младенчестве, но ходили слухи, что молодая царица опять понесла.
За троном царицы краем глаза Федор заметил какое-то шевеление и невольно обратил внимание на тех, кого он обычно пропускал мимо глаз - ближних боярынь царицы. Полная Аксакова, низенькая разбитная Бутурлина, прелестное лицо его двоюродной сестры Прасковьи Воронцовой, и какая-то новенькая - тонкая, высокая, белокожая, стоит, опустив голову, и видно только ее сцепленные замком красивые пальцы, унизанные перстнями.
Как будто почувствовав что-то, женщина подняла голову и в тот же момент певчие грянули "Аллилуйя" - служба закончилась, и царь с царицею покидали собор. Боярыни сгрудились позади Анастасии, и Федор лишь увидел, как прямо и открыто посмотрела на него эта неизвестная женщина - у нее были серо-зеленые, как вода в осенней реке Москве, глаза, и золотистые длинные ресницы.
У выхода из собора он нагнал мужа Прасковьи Воронцовой стольника Михаила.
- Михайло Степанович, - положил ему руку Федор на плечо, - ну-ка погоди!
- Что такое, Федор Васильевич? - Михаил Воронцов был лет на двадцать младше Федора, и относился к нему скорее, как к дяде, чем к брату жены.
- У меня до боярыни Прасковьи дело одно есть, недосуг, да и невместно тут говорить, однако и медлить неохота - тихо сказал Федор, думая о том, что сероглазая красавица могла оказаться обрученной, а, то и мужней женой. "И тогда, - горько подумал он, - куковать тебе, Федор, стариком одному".
Ибо за весь этот год никто из боярынь и дочек боярских не приглянулся Федору. Как прошло шесть месяцев со смерти Аграфены, все сродственницы, будто сговорившись, принялись хлопотать о новой женитьбе Федора. Был он человеком богатым и весьма знатным, а через покойницу Аграфену находился в родстве с всемогущими Головиными. Сватали ему и вдов, и девиц хороших родов, показывали их в возках, или в церквях, но до сих пор никто из них не заставлял сердце Федора биться так сладко и неровно, как это было с Аграфеной.
- Вот только та, сероглазая, - подумал он и улыбнулся, непонятно чему.
- Так заезжайте к нам, Федор Васильевич, прямо сегодня, ради святой Пасхи, и Матвея с собою берите.
Четырнадцатилетняя Мария, единственная дочь Воронцовых, давно уже заливалась краской при виде своего троюродного брата.
- Матвей, Михаил Степанович, у царя будет, ты же знаешь. А вот я заеду, коли не шутишь. - Федор попрощался и широкими шагами пошел к своему возку.
Михаил Воронцов нашел глазами свою жену и, в который раз изумился свежей красоте ее лица - тридцатилетняя Прасковья за все годы их брака родила всего троих детей - двойняшек Марию и Степана, и, два года назад, "последыша", как его ласково назвали родители, Петра.
Она быстро подошла к мужу, раскачиваясь на каблуках, спрятанных под подолом парчового сарафана.
- Дядька Федор к нам приедет, - сказал муж.
- Ну и славно, - улыбнулась Прасковья. "Что ж ему в святую Пасху дома одному сидеть? Не дело это".
- Сказал, что разговор у него до тебя есть, - рассмеялся Михаил, подхватывая под уздцы выведенного оруженосцем своего коня.
- Ох, ты, Господи! - Прасковья прижала к щекам тонкие пальцы. "Не иначе приглянулся ему кто сегодня. Немудрено - народу-то сколько было. Царицу проводим до покоев, и приеду - нынче Бутурлина у нее остается".
Михаил вскочил в седло и рысью пустил коня на Рождественку, в свою городскую усадьбу.
Воронцовы всегда славились гостеприимством - боярыня Прасковья, несмотря на веселый, легкий нрав, хозяйкой была рачительной и строгой, - за грязь, леность или воровство дворню секли нещадно и отправляли в деревенские усадьбы.
Дома у Прасковьи всегда стояли ароматы свежевыпеченного хлеба и чистого белья, полы скребли с песком каждый день и слуги всегда ходили опрятными.
Обед был семейный, за столом собрались только Прасковья с мужем, старшие дети - Мария и Степан, да Федор Вельяминов.
- Дядя Федор - обратился к нему двоюродный племянник, - а правда ли что осенью опять пойдем воевать Казань?"
- Судя по всему, Степа, что да - задумчиво ответил Федор, отставляя кружку с медом. "Без Казани пути нам на восток нет, да и Пермский край получается, как отрезанный ломоть - а там земли исконно русские, их еще новгородцы завоевывали, сотни лет назад. Да и Волга Руси нужна - по ней нам торговать с Персией и Индией, а сейчас ханы Казанский и Астраханский в Каспийское море нас не пускают".
- А правда ли, дядя Федор, что в Индии все идолам поклоняются? - Мария покраснела от смущения, но договорила: "Читали мы со Степаном повесть о хождении за три моря тверского купца Афанасия Никитина, так он пишет, что в Индии сто вер, и все разные!"
Воронцовы воспитывали детей в послушании, но были одними из тех редких на Москве родителей, что одинаково ценили и сыновей, и дочерей, и учили их вместе. К тому же, Мария и Степан, родившиеся с перерывом в шесть минут друг от друга, с колыбели еще всегда были рядом, и сложно было представить их поодиночке.
- Это так, - подтвердил Федор, - однако, Маша, веру любую надо уважать, ежели человек этот праведный и достойный. Есть среди всех народов и глупцы, и люди бесчестные, да и на Руси их хватает, племянница.
Прочли благодарственную молитву и дети, поблагодарив родителей, удалились в свои горницы. Боярыня Прасковья вздохнула, подперев рукой мягкую щеку:
- Вот так думаешь, что они дети, а ведь растут. Марию уже сватают, да она все Матвея дожидается.
- Не надо ей дожидаться, - жестко сказал Федор. "У Матвея не честный брак, а девки срамные на уме, да попойки с его дружками. Хоть и стыдно мне так говорить, сестра, однако совсем он от рук отбился. И не накажешь его по-отцовски - царь Иван во всем его покрывает. А царь Иван, хоть и молод, а норовом крут - скажешь что поперек, и закончишь жизнь свою, как покойник Андрей Шуйский".
Прасковья поежилась - она помнила страшную смерть князя Шуйского, отданного на растерзание своре дворцовых псов семь лет назад.
- Ты мне лучше вот, что скажи, боярыня - Федор потянулся за кружкой с медом, и отхлебнул, пытаясь справиться с внезапно наставшей сухостью во рту, "что это у вас там за девица сероглазая? Боярышня она, али жена венчанная?
Прасковья облегченно улыбнулась и незаметно подтолкнула Михаила ногой под столом.
- Вдова она, братец, уж больше года вдовеет, с марта еще. Муж ее был боярин Тучков, Василий Иванович, из Твери. Сама-то она новгородка, да с венчания в Твери жила, а как муж погиб, так ее сродственники в Москву забрали.
- А что с ее мужем- то случилось? - поинтересовался Федор.
- В марте переправлялся через Волгу, а лед-то тонкий уже, так и ушел в полынью. Хороший человек был Василий Тучков, богобоязненный, скромный, на милостыню щедрый, - ответил Михаил Воронцов.