Юрген лежал на нарах в блиндаже, с завистью вслушивался в храп товарищей и заново переживал все события прошедшего дня, прокручивал в памяти каждое свое движение. Кроме одного, короткого и резкого. Да и чего там было переживать? Оно не вызывало никаких чувств, ни гордости, ни сожаления, ни удовольствия, ни раскаяния.
После побудки Юрген принялся чистить обмундирование. Подходили товарищи, вновь одобрительно хлопали по плечу. Кинцель в деталях и красках расписывал их ночные подвиги, в которых центральное место занимала, естественно, его схватка с огромным иваном. Красавчик расслабленно отмахивался от расспросов:
- Плевое дело, трое на трое, да и то если Вернера за бойца считать. Ударили в три ножа - и назад! Вот, помню, в Мюнхене, в тридцать девятом, было дело так уж дело. Приехали трое, обиделись на меня за то, что их красотку увел. У них пистолет и два ножа, а нас только двое - я и монтировка…
Только Юрген оделся, как появился вестовой:
- Вольф! К командиру батальона!
Майор Фрике не стал тратить время на выслушивание рапорта рядового Вольфа.
- Пропагандистский эффект - отлично, - сказал он, - военное исполнение - посредственно. Вы подняли ненужный шум и подвергли дополнительному, совершенно ненужному риску жизнь вверенных вам солдат.
Майор Фрике, начав спокойно, заводился с каждым сказанным словом. Так на него действовал этот рядовой Вольф. Вот опять: стоит и - ухмыляется.
"Почему тогда - посредственно? Почему не срану под трибунал?" - вот что подумал в этот момент Юрген и действительно ухмыльнулся.
- Да если бы вы потеряли хоть одного солдата! Да я бы вас - под трибунал! - крикнул майор Фрике. Нет, у них определенно была телепатическая связь! Майор усилием воли взял себя в руки. - Но вам повезло, вам удалось вернуть военнослужащих в расположение части без потерь и ранений. Только поэтому оценка ваших действий - посредственно, а не неудовлетворительно.
- А если бы при этом был ранен только я, герр майор? - спросил Юрген и добавил про себя: - Или был убит?
- Да кого здесь трогает ваша жизнь, рядовой Вольф?! - ответил Фрике. - И вообще, почему форма не в порядке?!
Юрген проследил направление его взгляда. На правой брючине, над голенищем сапога бурело большое пятно. А ведь пытался отчистить!
- Наряд вне очереди!
Он все–таки был ужасный зануда, майор Фрике.
Das war regelwidrig
Это было не по правилам. Даже на этой войне, которая с первого мгновения велась в нарушение всех законов и традиций, были свои правила. Немцы начинали на рассвете. Застигнутые несколько раз врасплох, русские уже ждали удара именно по утрам, а когда пришел их черед переходить в наступление, стали начинать его тоже на рассвете, чтобы успеть управиться до ужина. То же и с ночными вылазками. Немцу в голову не придет работать ночью, если для этого есть день. Он честно оттрубит свою смену, посмотрит на часы и отравится домой, чтобы предаться заслуженному отдыху. Русский же может целый день прошататься без дела, а к ночи его разбирать начинает, на подвиги тянет. Застигнутые, в свою очередь, несколько раз врасплох, немцы стали круглые сутки воевать, а не от сих до сих, и тоже ночные вылазки в правило ввели. Но чтобы после долгого затишья начинать активные боевые действия под ужин - такого не бывало. Не по правилам это было. Так воевать нельзя.
Юрген, Красавчик, фон Клеффель, Диц, Шваб и Брейтгаупт, привычно выстроившись в колонну по два, подходили к столовой. Они были в первой смене на ужин, остальные остались в траншеях. Солдаты из других отделений уже сидели за длинными дощатыми столами под натянутым на раму брезентовым тентом. Обер–лейтенант Гиллебранд прохаживался рядом. Увидев их, он посмотрел на часы и погрозил им пальцем. Они это поняли так: минута опоздания. Фон Клеффель демонстративно посмотрел на свои часы и отрицающе покачал головой: минута в минуту! Тут–то их и накрыло.
Сначала был звук. Необычное шипение по мере приближения переходило в свист, затем последовали глухие разрывы. Мины. "Катюша" посылала им свой привет. Основной удар пришелся на траншеи, их зацепило только краем. Мимо просвистело несколько осколков. "Мамочка", - сказал Шваб. То есть произнес он это слово как–то по–другому, с одним из этих смешных швабских суффиксов, но все поняли, что он сказал. И что случилось. Шваб медленно оседал на землю, левая сторона кителя быстро пропитывалась кровью. Они бросились на землю, и очень вовремя, потому что накатила новая волна взрывов, уже ближе, потом третья, еще ближе.
В перерыве между взрывами Юрген чуть приподнял голову. Брейтгаупт навалился на Шваба, приложил голову ему к груди, пытаясь расслышать биение сердца. Вот он крякнул и отвалился в сторону. Неужели?! Слева бежали к своей батарее артиллеристы. Вдали сверкали подошвами сапог солдаты хозяйственного взвода и залоснившимися на задницах штанами штабные писари. Эти улепетывали в лес. У крыши столовой перебило угловую стойку, упавший брезент бурлил, как каша в котле полевой кухни, под ним, пытаясь выбраться, копошились солдаты. Рядом метался лейтенант Россель, командир одного из взводов соседней роты.
- Вторая рота! Внимание! Выходи окапываться! - истошно кричал он.
"Это правильно", - подумал Юрген и закинул руку за спину, нащупал саперную лопатку. Саперная лопатка для солдата - важнейший инструмент, уступает только ложке, эту солдатскую истину он уже усвоил.
В это время метрах в пятидесяти от них вздыбилась стена земли и дыма после очередной серии разрывов. И почти сразу после этого с земли взметнулась вверх фигура обер–лейтенанта Гиллебранда.
- Третья рота! Внимание! В блиндажи, за мной - бегом! - крикнул он и действительно кинулся бежать к обстреливаемым позициям, навстречу смерти.
"Фанатик хренов!" - подумал Юрген, вскакивая и устремляясь в ту же сторону. Это не было бездумным исполнением приказа. Юрген заметил боковым зрением, что фон Клеффель дернулся в сторону траншей еще до команды Гиллебранда. Старик знал что делать. Его опыту Юрген доверял. Он бежал за фон Клеффелем.
Страшно было только в один момент - когда их накрыла очередная волна. Гиллебранд крикнул "Ложись!" - они упали на землю и сразу ощутили животами, как под ними задрожала земля. Но, к удивлению Юргена, взрывы доносились уже сзади.
Траншеи были пусты, все забились в блиндажи. Они влетели в свой, упали на нары, тяжело дыша.
- Ну как вы тут, в штаны не наделали? - спросил фон Клеффель.
Кинцель, копошившийся в углу, отошел в сторону, открывая взорам бледного и стонущего Толстяка Бебе, сидящего без кителя и рубашки, его левая рука была, судя по всему, только что перебинтована Кинцелем. За те мгновения, что они смотрели на него, на повязке проступила кровь.
- Кость не задета? - спросил фон Клеффель. - Нет.
- Тогда - царапина.
У него любое ранение конечностей, не требовавшее немедленной ампутации, проходило по разряду царапин.
- Как у вас? - спросил Зальм.
- Шваб, - ответил фон Клеффель.
- А его куда?
Все посмотрели на Брейтгаупта, ведь он был последним рядом со Швабом. Брейтгаупт показал на небо и перекрестился.
- Вот черт! - сказал Красавчик.
Остальные помянули Шваба молча. Он ведь тоже был при жизни немногословен, Петер Шваб. На столике лежал собранный им первый пучок кресс–салата, как букетик цветов на могильной плите.
Иваны принялись обстреливать их позиции из орудий. При первых разрывах лишь Толстяк Бебе как–то испуганно дернулся да Вайнхольд втянул голову в плечи, все остальные сидели спокойно. Тот же Юрген понимал, конечно, что артиллерийский снаряд убойней мины "катюши", но он же был и привычней, привычное не так страшит. Да и пробежку под минами в чистом поле не сравнить с сидением в блиндаже. Но вот и блиндаж тряхнуло так, что лопнули бумажные обои на потолке, а со стены сорвало одну из вешалок.
- Прямое попадание, - оповестил всех Кинцель, а то без него не понятно.
- Хороший мы накат сделали, - сказал фон Клеффель и провозгласил лозунг тоном диктора на манифестации: - Солдаты! Не жалейте бревен!
- Сэкономленные бревна пойдут на гробы, - добавил Ули Шпигель.
Шутка не удалась. Не те были время и место, чтобы о гробах говорить.
Звуки разрывов стали тише, судя по всему, обстрел переместился в глубь позиций. Фон Клеффель встал и стал разминать затекшие ноги.
- Внимание! К оружию! В траншею! - обер–лейтенант Гиллебранд возник на пороге и тут же исчез.
Юрген стоял в траншее и смотрел, как издалека на них накатывает грязно–зеленая толпа. Иванов было много, но отсюда они казались маленькими и оттого нестрашными. Юрген огляделся вокруг. Кинцель деловито устанавливал пулемет - он как заменил в бою на высоте убитого пулеметчика, так никому и не уступил этого места. Рядом второй номер расчета Диц вытягивал пулеметную ленту из ящика. Брейтгаупт с обычным его тупым выражением на лице смотрел на наступающих, но пальцы нетерпеливо поглаживали ложе винтовки, так ему хотелось поквитаться с иванами за Шваба, они были друзьями. Фон Клеффель тоже поглаживал свой автомат, нежно, как лошадь, призывая надежного друга не подкачать в бою. Лаковски внешне спокоен, но непрерывно насвистывает одну и ту же музыкальную фразу: "Люди гибнут за металл", как объяснил как–то Зальм, это выдает его волнение. А Курт Кнауф и не скрывал своего волнения, но оно другого свойства, он перебирал ногами, бил копытами, по выражению фон Клеффеля, поправлял гранаты, лежавшие в специальной нише, вынимал из ножен и задвигал обратно штык–нож и призывно посматривал на наступавших: ну, давайте же, чего вы там телитесь?! Он рвался в бой. Красавчик расслабленно привалился плечом к стенке траншеи, как к липе на Унтер–ден–Линден, бросал иногда косые взгляды поверх бруствера, но с каждым разом глаза все больше наливаются сталью. С этими парнями не пропадешь, эти будут стоять твердо!
Но на что надеются те, кто идут на них? Юрген попытался вспомнить свои ощущения при атаке. Нет, он ни на что не надеялся. Вернее, он надеялся только на то, что ему повезет и он останется жив. Что сигнал к отходу прозвучит до того, как они все упадут на землю, убитые или раненые, в этом чистом поле, где нет никаких укрытий. Что его по какой–то причине пощадят те парни, что сидят в хорошо оборудованных траншеях и хладнокровно расстреливают их, хоть скопом, хоть на выбор.
Юрген скосил взгляд на Кинцеля. Нет, такой не пощадит. Он будет без устали жать на гашетку, и пулемет будет извергать по пятьсот пуль в минуту, и каждая пуля будет нести смерть. Рука его не дрогнет, он может часами равномерно поводить дулом, посылая веер пуль навстречу бегущим цепям, не высоко и не низко, а где–то в район живота, или методично стричь траву вместе с залегшими в ней людьми, оставляя газон высотой в пять сантиметров с бугорками мертвых тел. Он один может остановить целую орду. Юрген посмотрел на приближающуюся цепь, в которой уже начали вычленяться отдельные фигуры. Их было сто? Двести? Триста? Пятьсот выстрелов в минуту. Может! Юрген спохватился, посмотрел на открытый ящик с лентами, на стоявший под ним запасной, потом вспомнил, что в блиндаже лежат про запас еще три, и облегченно выдохнул: и патронов хватит! У них нет шанса.
Но если нет шанса, то почему идут? Еще недавно Юрген даже не задавался этим вопросом. У него заранее был готов ответ, ответ, заложенный в сознание с детства: они сражаются за свою землю и за свою счастливую, свободную жизнь. Куда больше занимал Юргена вопрос, что движет немцами. Здесь вроде бы тоже все было однозначно, хотя и во множестве вариантов. К примеру, его, Юргена, гнали силой. Пусть сейчас за спиной не стоит заградительный отряд с пулеметами - если он побежит назад без приказа, то рано или поздно, но непременно добежит до расстрельного столба, это уж будьте уверены! Фон Клеффель рвался пройти испытание. Брейтгаупт тупо подчинялся приказам. Курт Кнауф был фанатик с законопаченными в гитлерюгенде мозгами. Но в последние дни что–то сдвинулось в сознании Юргена, закружилось, перемешалось. В товарищах вдруг стало проявляться больше общих черт, чем различий, а казавшаяся монолитной масса советских солдат вдруг стала распадаться на отдельные личности, каждая со своими собственными устремлениями. Вот как эта надвигающаяся цепь…
- Внимание! К бою! Огонь! - донеслась команда Гиллебранда.
Юрген пристроил винтовку, приложился щекой к прикладу, но не для прицеливания. Он просто опускал голову как можно ниже. Каске он после известного случая не очень доверял. Стрелял же он наугад, куда–то в сторону наступавших. Для прицельной стрельбы у них был Кинцель, и фон Клеффель, и Кнауф, и Брейтгаупт.
Но вот что удивительно! Несмотря на все их усилия, несмотря на то, что Кинцель без устали жал на гашетку, и пулемет его извергал по пятьсот пуль в минуту, и каждая пуля несла смерть, число наступавших не сильно уменьшилось. Да, они падали как подкошенные, кто–то оставался лежать недвижимым, кто–то отползал назад, но потом, набравшись сил и размножившись, они опять поднимались и упрямо шли вперед. Юрген прекрасно помнил, как сраженные пулями падали вокруг него солдаты, шедшие в атаку на высоту, и скольких они потом похоронили. А тут иваны перли и перли, как заговоренные от пуль.
Может быть, и вправду заговоренные? Юрген считал себя отличным стрелком, в городском парке в Гамбурге он стрелял в тире по спичкам, добывая плюшевых медведей для девчонок, а на учебных стрельбах легко выбивал зачетную норму, лишь бы отвязались. Он поймал на мушку первую попавшуюся движущуюся мишень и нажал на курок. Мишень продолжала надвигаться, яблочко–рот еще сильнее округлилось в крике. Юрген выстрелил еще раз. Бежит! В третий! Иван упал. Не заговоренный. Но иван вдруг шевельнулся, выставил вперед дуло винтовки и выстрелил.
Пуля впилась в бруствер сантиметрах в двадцати от головы Юргена. Это никак не могла быть ответная пуля от "его" ивана. Это сразу видно: в тебя целят или не в тебя. Так ясно видно, что будто в дуло заглядываешь, только этот кружок и видишь, а больше ничего. Дуло винтовки "его" ивана Юрген видел, как и руку, лежавшую на спусковом крючке. Иван стрелял куда–то в сторону и чуть вверх, возможно, что и наугад.
Юрген автоматически повернул голову в ту сторону.
- Вот черт! - сказал в этот момент Красавчик и схватился рукой за плечо.
Когда он оторвал руку, Юрген увидел распоротый на плече китель и кровь на руке Красавчика.
- Царапина! - воскликнул фон Клеффель и тут же: - Вайнхольд, возьмите себя в руки!
Того не было видно. Юрген догадался опустить взгляд вниз и увидел сидящего на дне траншеи Вайнхольда, как–то странно скрючившегося и зажавшего живот руками. "Как же его угораздило? Бедный Вайнхольд! Как он может?!" Последнее адресовалось фон Клеффелю, который продолжал кричать:
- Стыдитесь! Вы тут не в парке! Мы тут не цветочки нюхаем! Берите пример с Кинцеля!
Неожиданно Вайнхольд разогнулся и встал, на нем не было никаких следов ранения. Неизвестно, какая из фраз фон Клеффеля зацепила его, но он встал. Встал, взял винтовку в руки и изготовился стрелять.
- Извините, подполковник, - сказал он, - я испугался. Мне было страшно, теперь мне стыдно.
- Принято! - ответил фон Клеффель и воскликнул: - Меньше слов! Больше дела! Стреляйте, Вайнхольд, стреляйте!
Тревога, прозвучавшая в голосе фон Клеффеля, подхлестнула и Юргена. Дела обстояли далеко не так хорошо, как казалось, и с каждой минутой становились все хуже. Иваны в некоторых местах подобрались вплотную к траншее и закидывали ее гранатами. Их роте пока удавалось удерживать иванов на расстоянии шагов в пятьдесят, но вот они рванули вперед. Фон Клеффель не стал тратить время на замену опустевшего магазина, отшвырнул автомат в сторону и первым кинул в нападавших гранату. Его примеру немедленно последовал Кнауф. Кидал и Юрген. Как кидают камни, чтобы отогнать стаю собак.
На этот раз иванов удалось остановить. Они залегли все в тех же пятидесяти метрах от траншеи, готовясь к новому броску. Кинцель уже бил из пулемета поверх их тел, как будто отчаялся поразить упорных и думал только о том, как бы не дать им поднять головы и не подпустить подкрепление.
- Гранаты! - ревел фон Клеффель. - Черт побери, кто принесет гранаты?
Если что принести, это к Толстяку Бебе. Он расслышал призыв даже в грохоте боя. Выполз из блиндажа, голый по пояс, повязка на левой руке пропитана кровью, в здоровой руке большой узел из одеяла, как у бабы–беженки. Это он хорошо придумал, одной рукой много не принесешь, да и как захватишь. Быстро разобрали гранаты и взрыватели, Толстяк Бебе - он такой, никогда не приносил голый чай без сахарина.
- Снаряжайте новую порцию, Бехтольсгейм, - сказал фон Клеффель, - подозреваю, что у нас на это не будет времени.
Все шло к тому. Иваны ворвались в траншею и справа, и слева, но это было на участках других рот, их рота пока держалась.
- Противник перегруппировывается, - доложил Кинцель, - отползает в стороны.
- Не расслабляйтесь, Кинцель, - сказал фон Клеффель, - они непременно полезут в лоб. У них приказ.
Иваны действительно предприняли еще одну попытку атаки, но без прежнего напора. Им удалось ее отбить. Главная опасность подступала с флангов, их роту перемалывали по краям, звуки яростного боя в траншее все приближались. Скоро и до них должна была дойти очередь. Они стояли в центре, их сожмут с двух сторон и раздавят.
Из–за колена траншеи слева показался Гиллебранд. Вернее, показалась его спина в истерзанном кителе, на плечах - новенькие обер–лейтенантские погоны, по погонам и узнали. Гиллебранд отпрянул за угол, прижавшись плечом к стенке траншеи, пропуская мимо себя поток автоматных пуль, как тореадор - рог быка. Потом резко развернулся, выставил вперед руки со "шмайссером" и пустил в глубь траншеи ответную очередь. Автомат хрюкнул и заглох. Гиллебранд вновь отпрянул за угол, потянулся рукой за запасным магазином, но потом переменил направление, схватил висевшую на поясе гранату, выдернул чеку, замер на несколько мгновений, как бы соображая, что с ней делать дальше, а потом бросил ее за угол плавным, несуетливым движением.
Раздался взрыв. После него из–за угла доносились только стоны, никакого топота. Гиллебранд направился к ним, меняя магазин на ходу.
- Где унтер–офицер Рупп? - спросил он.