- Нет, я не изверг! И докажу это тем, что спасу вам жизнь. Хотя мне это, наверно, дорого обойдётся… Есть отсюда выход?
Отец и мать молчали.
- Должен быть. В таких замках всегда строят потайной ход на случай осады.
- Мы выйдем отсюда только вместе с казаком Звенигорой, - сказал воевода.
- Он не выйдет вместе с вами! - решительно ответил Сафар-бей. - Он мне нужен. Но я обещаю сохранить жизнь и ему! Где ход?
Воевода отодвинул кровать, поднял за кольцо каменную плиту. Внизу зиял чёрный лаз.
Сафар-бей криво улыбнулся:
- Уходите скорее!
Анка спустилась первой. За ней уходил Младен. Уже стоя на ступенях, так, что над полом виднелась только его голова, он взглянул на Сафар-бея затуманенным от слез взглядом, приподнялся, схватил агу за колени и прижался к ним щекой:
- Прости меня, сынок, что не уберёг тебя! Я сам виноват, что потерял тебя. Сам, потому что не разгадал до конца коварного замысла собаки Гамида… Прощай!
Он исчез в темноте.
Сафар-бей долго стоял над лазом. Потом молча нагнулся, установил плиту и подвинул на место кровать. С болезненным стоном, похожим на рыдание, опустился на неё и склонил голову на спинку.
- О аллах… - простонал он глухо. - За что ты покарал меня сегодня? Зачем разбил моё сердце и поселил в нем змею сомнений, боль и терзания?.. Чем провинился я пред тобою, о всемогущий, что ты лишил меня вовсе радостей и душевного покоя?.. Я чувствую, как адский огонь пожирает мою душу и жжёт все внутри!.. Аллах экбер, я пытаюсь быть твёрдым и холодным, как камень, потому и оттолкнул от себя людей, которые хотели принять меня в свои сердца… Прости меня, о аллах, все это я делаю во имя твоего могущества и славы!.. Я - твой раб, я - твой сын. Научи, как стать мудрым, и защити от коварных посягательств шайтана на мою душу!..
Он бился головой о твёрдую спинку тисовой кровати, поднимал к небу руки и горячо шептал слова молитв и проклятий. А в его пробуждённой, обескураженной и встревоженной душе бурлили неведомые до сих пор чувства и мысли…
Он вспоминал, как глухими, тёмными ночами думал о том, что и у него, одинокого, безродного янычара, где-то, наверно, есть мать, отец, родина, что, может, когда-нибудь встретит их…
И вот он встретил их… Но радости от этой встречи не было. Только боль и муки!.. Ну разве мог он вот так, сразу, склониться сердцем к тем, кого долгие годы считал своими злейшими врагами?
А Гамид?..
Он содрогнулся, вспомнив жирного агу, которого всю жизнь, сколько помнил себя, считал старшим другом и наставником, почти родным…
- О Гамид! - вскрикнул он зло. - Ты не человек - гадина! Шайтан! С тобой у меня ещё будет разговор!.. У-у…
Мысль об Адике острым ятаганом пронзила его сердце. Он понимал, что, потеряв её как любимую, нашёл как сестру, но не знал, радоваться ли этому. Все перемешалось в его воспалённом воображении. "Адике… Златка… Сестра… О аллах! Спасибо тебе хотя бы за то, что не допустил взять в жены свою сестру!.."
Вспомнил, что служба в эни чери - янычарском корпусе - не принесла ему ни счастья, ни богатства, а только мрачную славу жестокого убийцы…
"Но я же все делал для прославления и укрепления власти солнцеликого хандкара, - оправдывался перед собой Сафар-бей. - Во имя пророка! Во имя могущества Османской империи… А может, и здесь меня обманули, о аллах?"
Подумал и о Звенигоре…
Какая прихоть судьбы свела его с этим невольником? Если бы не он, все, может, сложилось бы по-иному…
По-иному?
Но как? Убил бы воеводу? Жену его, свою мать, отдал беглер-бею на истязания? А на Златке женился бы?..
Его передёрнуло. Нет, хорошо, что аллах не допустил всего этого!.. И тут же подумал: правильно ли поступил, задержав казака? Это был минутный порыв - свести Гамида и Звенигору. Посмотреть, как будет выкручиваться, оправдываться Гамид. И что скажет, когда увидит своего прежнего раба в роли свидетеля на справедливом суде над собой? А может, лучше было бы отпустить казака?.. Да, надо отпустить!
Разные мысли теснились в голове Сафар-бея, обгоняя друг друга. Но ни одна не приносила облегчения, а только боль, душевные муки… Одно знал твёрдо: никогда не сможет признать родными Младена и Анку! Нет, нет!.. Это было бы ужасно!.. Пропало бы все, во что он верил и за что боролся… Разумом принимал, как безусловную истину, - доказательства все налицо, - а сердцем не мог воспринять. Не мог примириться с тем, что он, Сафар-бей, - сын гяура Младена, вожака мерзких гайдутинов!
Сафар-бей в исступлении поднял руку и сильно ударил ею по кровати. С раны сползла повязка, хлынула кровь. В глазах поплыли жёлтые круги, покачнулись стены, и он, теряя сознание, бессильно грохнулся на пол.
4
Когда Сафар-бей открыл глаза, то первое, что он увидел, было гладкое, тёмное лицо Гамида.
- Слава аллаху, ты пришёл в себя, мой мальчик! - воскликнул спахия, слегка прихрамывая на раненую ногу. Приблизившись к Сафар-бею, он грузно опустился на его кровать. - Тебе лучше? Ничего, грек Захариади быстро поставит тебя на ноги!
От неожиданной встречи у Сафар-бея снова поплыли перед глазами круги, и он опять потерял сознание. Очнулся оттого, что Гамид брызнул на лицо холодной водой.
- Ох, как ты истёк кровью… - словно из тумана пробивался голос Гамида. - Мне рассказали, что эту рану нанёс тебе старый пёс Младен… Жаль, что он бежал со своей тигрицей! Ты мог бы как следует расквитаться за такой удар!..
- А может, Гамид, этот удар следует нанести тебе? - тихо спросил Сафар-бей, чувствуя, как вместе со злостью, в мгновение заполнившей сердце, к нему возвращаются и силы.
Гамид недоуменно глянул на молодого агу:
- Как тебя понимать, мальчик?
- Не смей называть меня так, Гамид! - крикнул Сафар-бей. - Я все знаю!
- Что ты знаешь?
- Как ты выкрал меня и мою сестру из Чернаводского замка… Что Младен - мой отец… Анка - мать… А ты… - Сафар-бей замолк и вызывающе посмотрел на спахию.
Лицо Гамида посерело. Он беззвучно открывал и закрывал рот. Казалось, что у него вот-вот совсем перехватит дыхание. Такого поворота в беседе он не ожидал, - весь сжался и молча собирался с мыслями. Наконец, запинаясь, стал говорить:
- Опомнись, Сафар-бей! О чем ты говоришь?.. Это грязный наговор моих врагов! - Он поднялся с кровати и заковылял по комнате.
Сафар-бей горько улыбнулся, облизнул сухие, горячие губы.
- Не прикидывайся невинным барашком, Гамид! Ты совсем не похож на него… Не изворачивайся, как червяк, - теперь не выкрутишься!.. Я презираю тебя, коварный шакал, жирный ишак!.. На твоей совести гибель целого полка! Ты предал товарищей, как потом предал гайдутинов! Ты выкрал меня, мою сестру…
- Сафар-бей! - перебил Гамид. - Аллах отнял у тебя разум! Ты пожалеешь, что осмелился сказать мне такие слова… Да простит аллах тебя, несчастный!.. Подумай хорошенько, я относился к тебе, как к сыну! Ты учился в лучшем медресе, а потом в янычарском корпусе! Ты стал знатным агой!.. Разве мог тебе дать все это твой отец-разбойник?.. Нет, все это дал тебе я! А твоя сестра Адике… Если бы я был таким негодяем, как ты меня считаешь, то сделал бы её своей женой или наложницей… Но я этого не сделал. Она воспитывалась вместе с моей дочерью, и я считал её за родную… А тебе открыт путь к наивысшим должностям в государстве! Ты можешь стать пашой! Мало того, - даже беглер-беем!.. Кто для тебя Младен и Анка? Неужели ты хотел бы возвратиться к ним и разделить их судьбу - судьбу людей, объявленных вне закона?.. Лучше совсем не знать таких родителей! Подумай: тысячи янычар, твоих побратимов по оружию, не знают своих родных и прекрасно обходятся без них. Образумься, Сафар-бей! Я спас тебя и дал тебе будущее!..
Гамид умолк, подошёл к окну и сделал вид, что вытирает слезы.
Сафар-бей изменился в лице. Аллах экбер! Гамид словно читает его мысли… Разве не сам он отказался признать Младена и Анку своими родителями, оттолкнул их от себя? Он занимает столь высокий для его лет пост в янычарских войсках и надеется на ещё более высокий. Он мусульманин, наконец. Так чего же он хочет от Гамида? Чего придирается к нему? Нет, он ничего не хочет… Просто ему стали противны толстая рожа и его лживые глаза. Он не может, не хочет находиться с ним под одной крышей! Нет, нет, прочь отсюда! Прочь с его глаз!
- Спасибо, Гамид, - с иронией произнёс Сафар-бей. - Но после того как я узнал о твоём мерзком злодеянии в ущелье Белых скал и в Чернаводском замке, мне противно видеть тебя, говорить с тобой… Окажи мне услугу - позови лекаря Захариади. Я хочу немедленно перебраться в свой дом. Пожалуйста, протяни руку - позвони!
- Сафар-бей…
- Нет, нет, оставь пустые слова! Я сейчас же перейду к себе… А ты, если имеешь хоть каплю совести, немедленно со своим отрядом выступишь из Сливена… Чтобы глаза не мозолил мне! О давнем твоём грехе, о преступлении против наших войск и аги Якуба, я буду молчать. А ты будешь молчать о нашем сегодняшнем разговоре… Звони!
Гамид подумал минуту, потом молча подошёл к дверям и дёрнул за красный шёлковый шнурок. За стеною послышался хриплый, протяжный трезвон.
СНОВА В НЕВОЛЕ
1
Две недели вереница невольников, состоящая из множества закованных в железо пленников из окрестных местечек и сел, шагала по извилистой пыльной, а чаще каменистой дороге на Стамбул.
Звенигора старался держаться в голове колонны. Впереди идти легче: задние пристраивают шаг к тебе, первым напьёшься из невзбаламученного ручья свежей воды, не глотаешь взбитую тысячами ног дорожную пыль.
Он с болью приглядывался к своим спутникам. Почерневшие, худые, изнурённые голодом и пытками, брели они понурив головы, с трудом переставляя сбитые до крови ноги. Здесь были болгары, сербы, поляки, волохи, украинцы, венгры, хорваты, немцы, албанцы… Одних захватили на войне, других купили на невольничьих рынках или забрали из тюрем. С разных концов необъятного света жестокая судьба собрала их вместе и бросила под ноги страшному молоху - Османской Порте, которая, как паук, высасывала из них все силы, а потом уничтожала.
Ослабевшие и раненые не выдерживали дороги: падали, обессиленные, к ногам конвоиров и те добивали их боздуганами. Трупы оттаскивали в лес на поживу хищникам или кидали со скал в пропасти.
На седьмой день встретили первые отряды султанского войска, что шло им навстречу.
Пленников согнали с дороги. Мимо них двигались пешие и конные воины, блистая оружием, в трепещущих разноцветных одеяниях.
Разнаряженные аги горячили белоснежных коней. Ревели запряжённые в тяжёлые арбы круторогие буйволы, важно раскачивались невиданные на севере двугорбые верблюды, нагруженные огромными тюками.
"Началось! - подумал Звенигора. - Сколько же их идёт на нашу землю? Сколько смертей, слез и несчастья несут с собою!.. И знают ли там, на Украине, о беде, которая вскоре чёрным смерчем пронесётся по бескрайним степям?.."
Он сидел у края дороги и внимательно присматривался к воинам, определяя их возраст, рассматривал оружие, снаряжение, считал отряды и количество людей в каждом из них. Невольно сравнивал с оружием и снаряжением запорожцев, левобережных казаков гетмана Самойловича и московских стрельцов. Получалось, что у турок больше холодного оружия - сабель, ятаганов, копий, боздуганов. Кроме того, у каждого всадника был приторочен к седлу аркан, чтобы ловить ясырь. Зато огнестрельного оружия было меньше, и оно было разномастное: янычарки, венецианские аркебузы и русские пищали, польские фитильные мушкеты с подставками, запорожские гакивницы, разнокалиберные пистолеты. Отряд арабов-кочевников, что ехали на поджарых быстрых конях, имели только сабли и луки.
Когда войско проходило, конвоиры сгоняли невольников с обочины нагайками, нещадно стегали тех, кто отставал. Снова раздавались стоны, гремели кандалы…
Наконец показался Стамбул. Огромный город вздыбился на крутых холмах тонкими шпилями минаретов, куполами каких-то неведомых каменных построек. Справа голубело спокойное Мраморное море, слева блестел под солнцем Золотой Рог.
В город невольников не пустили - голову колонны направили в обход, к пристани. Там их завели в огороженный высоким каменным забором огромный тюремный лагерь, выстроили и передали какому-то сонному аге. Когда строй замер, ага медленно обошёл его, пересчитал всех, потом сказал хриплым голосом:
- Отныне вы рабы нашего наияснейшего падишаха. За непослушание - плети! За побег - смерть!.. Кто лучше работает, будет получать еду дважды в день. А кто хуже - только раз!.. Казакам, если такие есть, выйти на пять шагов вперёд!
Человек двадцать вышли из строя. Немного поколебавшись, вышел и Звенигора. Вопросительно взглянул на агу. Для чего это ему казаки понадобились?
- Вы пойдёте со мной, - сказал ага. - Остальные останутся здесь…
Строй распался. Люди разбрелись по лагерю, усеянному землянками, как кротовыми норами.
Казаки побрели за агой и вскоре оказались у входа в тёмное, заплесневевшее подземелье, откуда на них пахнуло застоявшимся вонючим воздухом. Звенигора невольно отшатнулся, но сильный тумак между лопаток заставил его ускорить шаг.
В подземелье было полно людей. Одни лежали на грязном земляном полу, другие сидели вдоль стен, третьи толпились у решётчатых дверей, где воздух был чуть посвежее. Оборванные, обросшие, как дикие звери, они скорее походили на привидения, чем на живых людей. На всех - железные кандалы. У некоторых на лбу или щеке стояло клеймо.
Загремели двери, звякнул засов.
Новичков окружили узники-старожилы. Каждому хотелось узнать, что там на воле, дома, на Украине. Звенигору обнял какой-то заросший бородатый человек, прижал к груди:
- Арсен, это ты?
Звенигора с удивлением взглянул на незнакомца. Откуда его здесь знают? Неужели кто из запорожцев?
Вдруг на лицо бородача, на копну пшеничных волос упал свет. В улыбке блеснули белые зубы и большие голубые глаза.
- Роман Воинов! - обрадовался Звенигора. - Вот так встреча!
Они обнялись, поцеловались. Даже забыли про кандалы, сжимавшие руки и ноги.
Вопросам не было конца. Как ни коротка была встреча в Кафе, она навеки сблизила двух казаков - запорожца и дончака. Доброе слово и доброе дело никогда не забываются!
- Ну, а с тобой что произошло? - спросил Звенигора, коротко рассказав о своих мытарствах.
- У меня все вышло проще. Но не легче, - с грустью ответил Роман. - Привезли в Стамбул, продали на галеру. Плавал по Чёрному морю, по Белому…
Они переночевали, согнувшись в углу. Было очень душно от множества грязных, давно немытых тел, жутко от громких выкриков и стонов больных…
Утром под сильной охраной казаков повели в Семибашенный замок. Худую славу имел этот старинный замок, превращённый в тюрьму. Его сумрачные каменные стены скрывали множество тайн. Здесь, в каменных мешках, мучились болгарские и сербские повстанцы, вожаки крестьянских бунтов, участники заговоров против султанов и сами султаны, сброшенные с престола более удачливыми соперниками.
Казаков загнали на широкий двор, где уже стояло много невольников, выстроили вдоль стен, оставив свободной только одну, с мрачной, обитой железом дверью. У ворот встала стража.
Встревоженный гомон многих сотен людей пронёсся над рядами:
- Тише, тише! Выходят!
Двери раскрылись. На широком каменном крыльце появилась группа людей. Впереди стоял невысокий казацкий старшина в красном жупане, с саблей на боку. Он смотрел прямо на строй невольников, не поворачивая головы. Маленькие жёлтые глазки неподвижно сидели в набухших, покрасневших от воспаления веках. Позади него стояло несколько казаков и янычар. Из-за их плеч выглядывал старый понурый православный поп.
Невольники заволновались. Казаки в Стамбуле? Может, кош прислал депутацию, чтобы их выкупить? Такое иногда бывало…
Звенигора с силой сжал руку Роману, почувствовал, как и тот весь напрягся. Неужели сейчас придёт конец их рабству?
Старшина выступил вперёд.
- Братья казаки! - Голос его звучал приглушённо. - Братья невольники! Люди православные! Мне тяжело смотреть на вас, на ваши кандалы, на ваши страдания, ибо и сам я недавно был невольником. Но все в руке божьей - и вот я сегодня свободен и при оружии! И для вас, братья, есть путь к свободе, путь на родину. Только будьте благоразумны!
Звенигора не верил глазам своим и ушам: Многогрешный! Откуда он здесь взялся? Как попал в Стамбул?.. Да, это он! Немного раздобрел, побрился, отпустил длинные седоватые усы. Во взгляде и движениях появилась самоуверенность, напыщенная важность.
- Гм, куда это он гнёт? - произнёс высокий пожилой невольник впереди Звенигоры.
- Тише, Грива! Дай послушать! - загудели вокруг.
Многогрешный умолк на минуту, словно давая слушателям время на размышление, а потом повысил голос:
- Братья, настал великий час! Султан турецкий Магомет Четвёртый выступил походом на Украину, чтобы освободить её. Султан объявляет казакам-невольникам великую милость: кто вступит в войска падишаха, тот сразу же получает волю, а на Украине будет награждён землёй и деньгами!
- Гей, сукин сын, выродок! - снова крикнул, лязгнув кандалами, Грива. - На что ты нас подбиваешь, окаянная душа?
По рядам прокатился глухой ропот. Оратор сделал вид, что ничего не слышал, помолчал немного, а потом поднял руку вверх:
- Вы избавитесь от кандалов, от каторги! Вы станете свободными людьми и будете иметь саблю в руке, как я! Нечего долго раздумывать, такого счастливого случая больше не представится… Я тоже был невольником, а теперь, как видите, вольный казак! Вы немедленно получите одежду, оружие, а через месяц-другой будете на родине… Ну, кто желает - выходите вперёд! С вас тут же собьют кандалы! Давайте смелее, братья!..
Многогрешный умолк, выжидательно поглядывая желтоватыми глазками на строй. Невольники тоже молчали. Внезапно с левого крыла вышел вперёд худой, измученный человечек. Звеня тяжёлыми путами, подошёл к крыльцу, стал лицом к строю, поклонился, сказал глухо, как бы давясь словами:
- Простите меня, браты, и не кляните! - и опустил чубатую седую голову.
- Гречаный, что ты делаешь? - крикнул кто-то.
- Сил нет больше терпеть, браты, - ответил Гречаный, не поднимая головы. Потом повернулся к крыльцу, поклонился Многогрешному: - Согласен служить тебе, пан!
Тот взмахнул рукой. Из-за крыльца вышли кузнецы с переносной наковальней, молотом и зубилом. Здесь же сбили с ног и рук Гречаного кандалы.
Весело улыбаясь, Многогрешный выкрикнул:
- Начало положено! Кто ещё? Смелее, друзья!