Шрагину оставалось пока довольствоваться хотя бы такой политической программой радиста, и он продолжал разговор с ним о деле.
- Где находится рация?
- Идемте, покажу вам мои тайные катакомбы, - подмигнул Кирилл.
Они прошли в сенцы, и Кирилл фонариком осветил угол, где стояла скамья с ведрами, наполненными водой.
- Тут мы имеем парадный ход, - сказал Кирилл, лукаво щурясь. - Не обнаруживаете?
Он отодвинул скамью, нажал ногой край широкой половицы, она чуть приподнялась, он подхватил ее рукой и поднял на попа. Вниз, в черноту подвала, спускалась узкая лестница.
- Нырнем? - весело спросил радист.
Глубокий, аккуратно обшитый тесом подвал под сенцами был заставлен бочками и ящиками.
- Здесь мы имеем квашеную капусту, овощи и прочую снедь, - объяснил Кирилл. - Другими словами, здесь живут запасливые люди, и вся недолга. Но, - он поднял палец, - айн минут, как говорят фрицы, - мы берем вот эти две тесины и… - Сбитые вместе две тесины оказались дверцей, за которой находилась тесная каморка. Луч фонарика осветил там стол, на котором стояла рация, тумбочку и поставленную к стене кровать-раскладушку.
- Не радиорубка, а фантастика! - с веселой гордостью заявил Кирилл. - Сам все спланировал и сам выполнил, одной земли вынес, наверное, целый вагон.
- Кто, кроме вас, знает о тайнике? - спросил Шрагин.
- Только товарищ из управления, который привозил рацию.
- Неужели ни мать, ни жена не заметили, как вы тут работали?
- Почему не заметили? - удивился Кирилл. - Они даже помогали мне посильно, но им известно только одно: что я привел в порядок подвал, чтобы запасти продукты на тяжелое время, и как военный вариант - бомбоубежище. А то, что я еще оборудовал тут радиорубку, это им и во сне не снилось. Одним словом, будьте покойны.
Но Шрагин не мог быть спокоен - речь шла о самом важном во всей деятельности группы, потеря связи означала бы почти полный провал работы. До появления в городе немцев он еще дважды встретился с Мочалиным, стараясь узнать его получше и внушить ему чувство высокой ответственности за порученное дело. Эти встречи не прошли даром для Кирилла - он стал заметно серьезней.
Вскоре после прихода гитлеровцев Шрагин пришел к нему с первой радиограммой и снова встревожился. Они сидели в подвальном тайнике, Кирилл налаживал рацию. Шрагин спросил, что он думает об устройстве на работу.
- А зачем? - беспечно отозвался Кирилл. - Мамаша моя уже вкалывает кастеляншей в немецком госпитале. Она взяла туда и мою Ларку. Харч оттуда таскают. А главное, работа у них ночная, и я тут могу без свидетелей делать что угодно.
- Вас могут угнать в Германию.
- Не та я овечка, чтобы меня угнать.
Шрагин разъяснил ему, насколько велика и реальна эта опасность.
- Ну что ж, раз надо - устроюсь, - так же беспечно согласился Кирилл. - Я уже имею миллион предложений. Ведь у меня, куда палец ни сунь, всюду дружки. Между прочим, один мой дружок подался в полицию. Зовет, говорит, работка не пыльная, харч что надо и жалованье будь здоров. Не пойти?
- А товарищ ваш пошел служить в полицию верой и правдой?
- Ленька-то? Не смешите меня, Игорь Николаевич, он когда на фрица смотрит, у него зубы, как от песка, скрипят. Не дальше как позавчера был у меня. Говорит, давай устроим на них охоту. Он мелкокалиберку где-то зацапал, коробку патронов. Выстрел звучит, как хлопок ребенка в ладоши, а черепная коробка навылет. Но я ему сказал: давай погодим, может, что-нибудь лучше надумаем.
- Напрасно, - сказал Шрагин.
- Что напрасно? - Кирилл настолько удивился, что оставил работу.
- Напрасно дали ему понять, что вы готовы на борьбу с немцами.
- А что же, по-вашему, я должен был сказать - не тронь фрицев, они мне дороги, как родные братья? - спросил Кирилл, и в глазах у него вспыхнули злые искорки.
- У вас может быть только одна-единственная работа, - строго сказал Шрагин. - Иначе вы мне не нужны. Запомните это.
- Есть запомнить! - растерянно произнес Кирилл, и было видно, что он не на шутку испуган.
Между тем рация была налажена, Кирилл надел на голову наушники и начал вызывать Москву. Она отозвалась на первый же его позывной.
- Москва… Просит начинать передачу… - потрясенно прошептал Кирилл.
В эту минуту для него все, что говорил ему Шрагин, слилось в эти отрывистые и такие ясные сигналы Москвы, и он впервые почувствовал, понял, в каком действительно огромном и важном деле он участвует. Невозможно поверить! Он сидит в занятом врагом городе, а Москва разговаривает с ним через тысячи километров! Шрагин, и сам очень волнуясь, по лицу радиста понял, что тот сейчас переживает, и, передавая ему зашифрованную радиограмму, сказал улыбаясь:
- Это вам не Ленькина мелкокалиберка.
Кирилл положил перед собой лист бумаги с колонками цифр и начал передачу. Если бы он знал шифр, он из цифр сложил бы такие фразы:
"Несмотря на многие промахи, допущенные в предварительной подготовке, группа в основном закрепилась. Приступаем к работе. Лично мое положение хорошее, и благодаря этому уже могу сообщить следующее: заменен командующий восемнадцатой армией. Назначен Манштейн. Сюда прилетал Гиммлер, находился в городе несколько часов, потребовал большей решительности по своему ведомству, разъяснял особую важность южного фланга в связи с дальнейшими планами фюрера в отношении Турции, Ирана, Афганистана и, возможно, Индии и Китая. На бирже труда идет интенсивное выявление контингента, который будет вывезен на работу в Германию. Проявляется особый интерес к местным немецким колонистам, есть на этот счет указание Гитлера. Постараюсь его уточнить. Восстановление предприятий происходит медленно. Судостроительный фактически парализован. Однако начат мелкий ремонт небольших судов типа сторожевых катеров. Плавучий док в полузатопленном состоянии. Недавно удалось потопить плавучий кран. Обещание немецкого руководства завода спустить на воду недостроенный нами крейсер ничем не подтверждается, все же не мешало бы с воздуха нанести удар по первому стапелю, где стоит крейсер. Зенитной обороны на заводе пока нет. Вторым очень важным объектом бомбардировки следует считать плавучий док, который они собираются восстановить. Он стоит у противоположного берега напротив крейсера. Два дня назад в городе ночью были расклеены напечатанные на машинке листовки, призывающие к борьбе с оккупантами. Количество листовок незначительное, но очевидно, что подполье начинает действовать. Выхожу на связь с ним в ближайшее время. Привет. Грант ".
Кирилл Мочалин передал радиограмму, быстро перестроился на прием и начал записывать цифры. Расшифровывая их по записи, Шрагин прочитал:
"Все принято идеально. Спасибо. Поздравляем вас и ваших товарищей с началом работы, желаем больших успехов. Имеем сведения об активизации по всей Украине националистических центров, руководимых из-за границы Бандерой. Следите за этим внимательно, это для вас большая опасность. Государственно важно знать развитие планов противника в отношении Турции и дальше. О воздушной бомбардировке первого стапеля и дока подумаем. Сердечный привет. Центр ".
- Все замечательно, Кирилл! - взволнованно воскликнул Шрагин.
- Как они слышали? - сдавленно спросил радист.
- Отлично, Кирилл!
- Я не медленно работал?
- Отлично, Кирилл!
Они некоторое время молчали. Потом радист сказал:
- Так вот, насчет работы. Могут меня устроить мотористом на катер, обслуживающий судостроительный завод. На таком же катере у меня там кореш ходит.
- Очень хорошо. Устраивайтесь туда немедленно. Я ведь тоже работаю на судостроительном, нам будет удобно встречаться.
- Будет сделано.
Нет, положительно это был какой-то особенно счастливый день! Шрагин крепко пожал руку радисту и ушел.
В этот вечер гостей у Эммы Густавовны не было. Шрагин прошел в свою комнату, собираясь спокойно обдумать дальнейшие свои дела. Но только он сел к столу, как в комнату без стука вошла Лиля, и по ее виду Шрагин сразу понял - что-то случилось. Закрыв дверь, она стала к ней спиной, точно боясь, что в комнату может войти кто-то еще. Она была возбуждена, встревожена, но вместе с тем в глазах ее были незнакомая Шрагину решительность и даже радость.
- Ну, Игорь Николаевич, сейчас мне станет ясно, какой вы человек, - шепотом сказала она. - Я спасла от гибели свою школьную подругу Раю Рафалович. Ее прятал наш бывший учитель, но вчера он с семьей переехал в Днепропетровск. В общем, сейчас Рая у нас на чердаке. Ну скажите, я сделала хорошо или нет?
- Мама знает? - быстро спросил Шрагин.
- Да что вы, ей-богу!
- Кто-нибудь видел, как Рая пришла?
- Она надела мужской костюм, и было уже темно.
- Учитель знает, что Рая у нас?
- Он еще вчера уехал в Днепропетровск. Все вышло очень неожиданно. Я шла по улице и как раз думала о Рае: одна наша подруга сказала мне, что Рая и ее родители уничтожены. И вот иду и думаю - после этого разве я имею право жить как ни в чем не бывало? И вдруг кто-то меня зовет. Гляжу - это наш школьный учитель музыки. Я была его любимая ученица. И Рая тоже. И он говорит, что меня послал ему сам бог. А сам нервный такой, глаза горят. Спрашивает, знаю ли я, где он живет. Я говорю - знаю. Тогда говорит, зайди ко мне под вечер. И добавляет: "Если ты еще любишь свою школьную подругу Раю Рафалович, ты придешь обязательно и больше ни о чем не спрашивай." Я дождалась сегодняшнего вечера. Прихожу туда, а домик стоит пустой - ни людей, ни вещей. И вдруг из-за печки вылезает Рая… - Лиля замолчала, глаза ее стали влажными. - Ну вот… Рая рассказала мне, что учитель ее прятал все это время, а сегодня днем он с семьей уехал жить в Днепропетровск, к брату. И перед самым отъездом он сказал ей: "Вечером сюда к тебе придет человек, которого ты знаешь и любишь. Он тебе наверняка поможет"! И пришла я…
- Вы, Лиля, сделали очень хорошее дело, - не скрывая волнения, сказал Шрагин. - Но вы должны уяснить себе, чем вы рискуете.
- Лучше рисковать жизнью, чем честью, - с вызовом сказала Лиля.
- Это верно. Но что вы думаете делать дальше?
- Как что? Она будет жить на чердаке, я буду носить ей еду.
- Это глупости, Лиля. Ее надо переправить куда-нибудь в более надежное место.
- Вы это можете? - Лиля удивленно смотрела на Шрагина.
- Надо подумать.
Лиля порывисто обняла Шрагина за шею, притянула к себе, поцеловала в щеку и смущенно отошла в глубь комнаты.
- Прошу вас быть предельно осторожной, мать ничего не должна заметить. Где у вас ход на чердак?
- В ванной.
- Можно запускать душ и под этот шум лазить на чердак, но делать это надо как можно реже.
Лиля кивнула, не сводя со Шрагина напряженного, изучающего взгляда.
- Значит, мы ее спасем? Я могу ей это сказать? - спросила она.
- Обо мне ей - ни слова, - строго сказал Шрагин и повторил: - Ни слова. А завтра вечером я уже буду знать, как мы поступим. А сейчас… я, Лиля, чертовски устал, мне нужно поспать.
- Спокойной ночи, - чуть слышно произнесла Лиля и ушла.
Шрагин еще долго смотрел на закрывшуюся за ней дверь и взволнованно думал о происшедшем. Поистине сегодня счастливый день. И вдруг он вспомнил слова генерала Штромма о том, что русских можно сделать послушными при помощи работы и приличного жалованья. "Идиоты! Всей вашей казны не хватило бы, чтобы купить одного учителя музыки, который спас Раю."
Поступок Лили радовал Шрагина, хотя он и знал, что совершила она его почти случайно и не отдавая себе отчета, к чему он может привести. Так или иначе, но девушку, которая сидит сейчас на чердаке, надо спасти.
Глава 17
Мария Степановна Любченко недавно вернулась из больницы и хотела ложиться спать, когда в дверь ее квартиры громко постучали.
Любченко сразу решила - несчастье, и страх лишил ее сил. Она не могла сделать ни шагу и стояла у кровати, держась за ее спинку. Стук повторился, Любченко не двигалась с места. Дверь начала дрожать, что-то с треском сломалось, и в квартиру ворвались гестаповцы. Их было трое: двое совсем молодые, а третий - Бульдог - показался ей страшным чудовищем громадного роста.
- Любченко Мария? - спросил он, ткнув в ее лицо пистолетом.
- Да… Любченко, - пробормотала она. Силы совсем оставили ее, и она упала на постель.
- Взять! - приказал Бульдог.
Молоденькие гестаповцы подхватили Любченко под руки и потащили к дверям. Она не могла даже переставлять ноги. Ее запихнули в машину на заднее сиденье. Молодые гестаповцы сели с обеих сторон, продолжая держать ее за руки. Вдруг Любченко застонала и уронила голову на грудь. Один из гестаповцев взял ее за подбородок и запрокинул ей голову на спинку сиденья.
- Она случайно не околела от страха? - тихо сказал один из них.
Бульдог сел рядом с шофером. Машина сорвалась с места и помчалась по темным улицам.
- Одна тварь доставлена, - доложил Бульдог Релинку. - Еду за другой. Только леди немного не в форме, я вызвал к ней доктора.
- Обыск делали? - спросил Релинк.
- Я не человек-молния, - усмехнулся Бульдог. - Мне приказано доставить обе твари еще этой ночью, и приказ, как видите, выполняется. Привезу вторую тварь и займусь обыском.
- Мне нужна хоть одна улика для первого допроса, - строго сказал Релинк.
Бульдог рассмеялся:
- Да бросьте вы, ей-богу, вы же сейчас увидите не человека, жидкую манную кашу. Она вам сама все охотно выложит.
Доктор приводил Любченко в чувство. Он сделал ей укол и с чисто профессиональным равнодушием наблюдал безотказное действие лекарства. Любченко открыла глаза, удивленно оглянулась по сторонам и задрожала всем телом. Доктор дал ей воды. Клацая зубами о стакан, Любченко сделала несколько глотков.
- Что вам от меня надо? - спросила она по-немецки.
- Ничего. Я доктор.
- Доктор? - удивилась Любченко. - Где я нахожусь?
- Там, куда вас доставили, - улыбнулся доктор.
- Что со мной было?
- Думаю, спазма сердечной мышцы, это не страшно.
У Любченко появилась надежда, что ее привезли не в гестапо. Но в этот момент в комнату вошли два молоденьких гестаповца, молча подхватили ее под руки и повели. Теперь ноги немного слушались, она уже была способна думать. И она видела: никакой надежды нет, она в гестапо. "Я же знала, что все этим кончится, знала…" Она вдруг вспомнила свой разговор в горкоме партии. Глухая злость толкнула ее в спину, и она зашагала быстрее, точно спеша доказать кому-то, как она была права, не соглашаясь и боясь остаться в городе.
Молоденькие гестаповцы посадили ее на стул перед столом Релинка и отошли к дверям. Релинк несколько минут молча смотрел на Любченко, он точно руками ощупывал ее дряблое, с обвисшими щеками лицо, всю ее рыхлую бесформенную фигуру и в конце концов остановил взгляд на ее руках, безжизненно лежавших на коленях.
- Вы, кажется, говорите по-немецки? - добродушно спросил Релинк.
- Да, но не совсем хорошо, - тихо ответила Любченко.
- Ваша профессия?
- Врач. Узкая специальность - туберкулез.
- Ах, узкая? Прекрасно. А еще какая у вас есть специальность, пошире?
- Больше никакой.
- А по какой специальности вас оставили в городе ваши партийные фюреры?
Релинк смотрел на Любченко весело, без всякой злости. Это ее обезоруживало, она ждала, умирая от страха, совсем другого.
- Я осталась в городе по той же специальности, то есть как врач возле больных, которых нельзя было вывезти, - ответила она.
- О! Понимаю, понимаю, профессиональный долг, - как бы поверил Релинк. - Ну, а что вы должны были делать как коммунистка?
- То же самое, лечить больных, - Любченко постепенно успокоилась. Ей казалось, что гестаповец ее ответами удовлетворен.
- Это правда, только правда? - проникновенно спросил Релинк.
- Да, только правда, - ответила Любченко и подумала про себя, что она действительно говорит полную правду, а о поручении прятать в больнице людей подполья гестаповцы просто не могут знать.
Релинк и в самом деле не имел никаких данных о характере тайных поручений, данных этой женщине, и получить их он мог сейчас только от нее самой. Он вышел из-за стола, остановился вплотную перед Любченко и сверху вниз пристально смотрел на нее. И она, подняв свои отечные веки, снизу вверх смотрела на него.
- Значит, только правда? - тихо спросил Релинк.
- Да, правда.
Релинк мгновенно сначала левой, а потом правой ладонью ударил Любченко по лицу. Голова ее мотнулась в одну сторону, в другую. Любченко хотела отпрянуть назад, но стул опрокинулся, и она, вместе с ним упала на пол. Релинк сделал знак молоденьким гестаповцам, они подняли Любченко и усадили на стул. Ее лицо, ставшее багровым, выражало только ужас, один только ужас, и Релинк, видя это, был уже уверен в успехе.
- Значит, только правда? - тихо спросил он, снова придвинувшись к ней вплотную. Она молчала.
Релинк вернулся к столу, закурил и, выждав немного, сказал:
- Вы, очевидно, не знаете, что у вас нет никаких возможностей избежать неприятностей, включающих в себя и смерть. Мы оставим вас в покое только в том случае, если вы скажете нам полную правду - что вам поручили делать в городе? Впрочем, мы это знаем сами, как знаем и то, что вы еще ничего не успели сделать, это облегчает вашу участь. Но сейчас необходимо, чтобы вы все сказали сами. Говорите, я жду ровно минуту.
Любченко сидела, уставясь мертвыми глазами в пол. Ее мозг, гудящий после побоев, обжигала одна и та же мысль: "Они знали, что посылают меня на гибель".
- Дайте ей воды, - распорядился Релинк.
Один из гестаповцев поднес ей стакан, но она с ужасом отшатнулась от него.
- Вылейте ей на голову.
Гестаповец не спеша, тонкой струйкой вылил воду на голову Любченко. Вода потекла ей за кофту по спине и ее начало трясти.
- Минута истекла, - громко объявил Релинк. - Отвечайте: кто и зачем оставил вас в городе?
"Я же знала, что никакой пользы принести не смогу, - лихорадочно думала Любченко. - И они это тоже знали. И они знали, что посылают меня на гибель, и теперь все кончено. Ну что произойдет особенного, если я скажу, кто меня оставил в городе и зачем? Они знают все и без меня, и ведь я никого не выдам, кроме себя".
- Меня оставил здесь горком партии, чтобы я прятала в больнице его людей, - сказала она тихо.
- Другими словами, вы добровольно согласились вести деятельность, враждебную Германии? - уточнил Релинк.