– Если ты этого хочешь, Джо Тейт, – вот тебе моя рука. Можешь ее пожать. Это та самая рука, которая держала черную метку, и ты это хорошо знаешь. Да только те дни давно прошли. Больше нету на свете джентльменов удачи – есть только настоящие джентльмены по рождению и те, кто способны быть такими. Вроде меня. Я, Джон Сильвер, теперь человек обеспеченный, живу в достатке и покое. И вроде вот этого Джима, с его прекрасной гостиницей и трактиром с очагом, элем и хорошей торговлей. Кем ты хочешь быть, Джо Тейт, – джентльменом удачи на последнем издыхании или таким человеком, кто может стать джентльменом на покое?
И он снова отвернулся, хотя за спиной все еще держал протянутую руку.
Тейт отступил еще на пару шагов, пока не почувствовал за спиной твердые доски старой хижины. Он посмотрел на каждого из наших людей – на меня и Сильвера в последнюю очередь. Потом переложил нож в другую руку и пошел вперед, шлепая по камню босыми ногами.
Сильвер не убирал протянутой руки. Он не смотрел ни на меня, ни на кого бы то ни было еще: его взгляд был устремлен вдаль, а лицо, выражавшее предельную сосредоточенность, походило на нахмуренный камень. Когда он наконец повернул голову, чтобы взглянуть назад, Джозеф Тейт протянул руку вниз с плато и вложил ее в ладонь Сильвера.
Оба они повернулись друг к другу и обменялись энергичным рукопожатием. Однако их рукопожатие было не на равных: эти два человека стремились к разным целям. Тейту нужно было вновь обрести уважение Сильвера, его дружбу и одобрение, и он смотрел на Джона как бы просительно. А Сильвер хотел… Ну, он хотел того, чего хотел, и никто не мог бы точно сказать, что это может быть.
Каждый из них пристально рассматривал другого. Я заметил, как Тейт протянул руку и осторожно погладил синий шелковый рукав Сильвера. Сильвер же рассматривал голову и черты лица Тейта – особенно глаза. Он заговорил, так тихо, что только Тейт и я, стоявшие достаточно близко, могли его расслышать:
– Ты еще молодой, Джо. Тебе давно надо было убраться отсюда и зажить получше где-нибудь подальше.
Тейт смотрел на него почти так же, как пес смотрит на своего хозяина. Но он ничего не говорил, и я уже начал бояться, не потерял ли он дар речи. И снова меня поразило, насколько не подходят друг другу Грейс и этот одичавший, почерневший от солнца убийца.
Сильвер положил руку Тейту на плечо. Тот, хотя и был моложе, пригнулся под ее тяжестью. А Сильвер сказал:
– Джо, сунь-ка руку мне в карман, вон в тот, что внизу и поглубже. Видишь? И обрати внимание, Джо Тейт, у меня ведь костыль теперь уже не деревянный, а из серебра сделанный. Вот какой хорошей может жизнь у человека стать. Ну вот, правильно, этот глубокий карман, в самом низу. А теперь тащи оттуда, что ты там нашел, Джо. Посмотри, может вспомнишь?
К моему ужасу Тейт медленно вытащил из кармана Джона Сильвера длинный кинжал в узких ножнах. Ручка из слоновой кости была украшена цветочной резьбой, ножны тоже были изукрашены. Тейт смотрел на кинжал в изумлении.
– Видишь, Джо? Джон Сильвер – он ничего не забывает. Это тот самый кинжал, что ты купил – так ты мне сказал – в шотландском порту Лит. Ты его одолжил мне, когда мы сидели за частоколом, до того еще, как люди Смоллетта меня забрали. Я так его и держал для тебя – завсегда так делаю. И у меня теперь на душе поспокойней будет. Потому как я сдержал данное себе слово, что будет день, когда я верну Джо Тейту нож, который он купил в шотландском порту Лит.
Тейт смотрел на Сильвера изумленно и вопросительно, и я понимал, что он думает именно то, что Сильвер хотел, чтобы он думал: "Человек, возвращающий мне мое оружие, не собирается меня убивать". Своим следующим шагом Сильвер окончательно победил в этой игре. Он сказал:
– У меня есть кое-что еще для тебя, Джо. Сунь-ка руку в карман, что поближе, и вынь, что увидишь.
Тейт последовал его указанию, а Сильвер тем временем продолжал:
– Я вот все думал про себя, думал – о чем бы я больше всего тосковал, если б остался тут один, вроде Джо Тейта, от всего мира отрезанный? О, я бы тосковал по рому! И по своей старухе жене. Да только, уж поверь мне на слово, Джо, больше всего тосковал бы по трубке с табаком!
Как раз в этот момент Тейт вытащил из кармана Сильвера предмет, завернутый в грубую клеенку, и, развернув ее, достал трубку, такую же белую, длинную и тонкую, какую курил Сильвер. Сильвер обнял Тейта за плечи и повел его по камням вниз, не очень далеко, но так, чтобы никто не слышал, о чем они будут говорить, и сел. Тейт, с ножом в одной руке и с трубкой в другой, стоял, не зная, что ему делать. Сильвер похлопал ладонью по скале, приглашая его сесть, но Тейт предпочел присесть на корточки. Сильвер вручил ему курительные принадлежности.
Я смотрел в их сторону. Как в такие необычайные минуты мы стремимся ухватиться за то, что не имеет значения! Мысленно я задавался вопросом: забирал ли когда-нибудь Тейт табак с потопленных им кораблей или у погибших людей? Несколько минут давние соратники попыхивали трубками, будто в последний раз встречались всего пару дней назад. Сильвер командирским тоном крикнул нам: "Вольно!" – и мы попытались расслабиться.
30. Бесчестье в среде воров
Кроме самого Сильвера, только я один знал, что случится дальше. Долговязый Джон, сидя рядом с Тейтом, в общих чертах излагал ему свое предложение. Оно состояло в том, что Тейту предоставлялась возможность уехать с острова с приличной долей сокровищ, в обмен на то, что Сильвер получит свою долю. Что же касается – по выражению Сильвера – "другого дела", если выяснится, что Луи – сын Джо Тейта или, хуже того, что Грейс – жена Тейта или собирается выйти за него ради Луи, Сильвер намеревался показать Тейту, как человек, бывший когда-то пиратом, может построить заново свою жизнь.
Сильвер считал, что Тейта это заинтересует: все пираты, говорил он мне, стремятся стать респектабельными; и, разумеется, мы рассчитывали, как на немаловажный фактор, на Грейс и Луи.
Однако я знал, что Сильвер намеревается надуть Тейта, что он хочет захватить его и доставить на "Испаньолу". Когда он окажется там и когда нам станет известна истинная природа окружающей его тайны, будет принято соответствующее решение.
Думаю, в иных обстоятельствах я почувствовал бы свою вину перед Тейтом за такое надувательство, но то, с какой бесчувственной жестокостью он убил Хейуарда – человека, с которым он не был знаком, который не причинил ему никакого вреда, облегчило победу гораздо менее добрых чувств в моей душе. И это случилось еще до того, как я осмелился вспомнить о моих несчастных друзьях и спутниках в зловонной пещере.
Мы оставались на месте примерно час. Сильвер вел беседу – долгую и серьезную. Я следил за ними, так сказать, не глядя. Где-то вдруг запела птица – неожиданная нежная нота, и я подумал, что могу принять это за добрый знак. Каждый из них выкурил по две полные трубки, и Джозеф Тейт выглядел почти спокойным, если такое вообще было возможно.
Однако, судя по его внешности, это был человек, у которого в душе и вообще внутри что-то было не так. Что-то ужасающее светилось в его глазах, что-то – как мне подумалось – столь далекое от нормального мира, что возвращение в этот мир казалось невозможным.
Сильвер – великий (хотя и предвзятый) знаток человеческой природы, вероятно, тоже понял это, но, следует отдать ему должное, ничем не выдал себя; он вел себя так, будто Тейт не кто иной, как человек, стремящийся вернуться в каждодневный мир обычных людей.
Они поднялись на ноги. Сильвер минуты две разминал затекшие члены. Я заметил, что ему удалось рассмешить Тейта какой-то поговоркой. Мы построились цепочкой и последовали за Тейтом и Сильвером, которые теперь направились не дальше вверх, а вниз со скал у основания плато.
Я, догадавшись о причине отхода, кивком позвал остальных следовать за мной. Когда мы добрались до ровной земли у самого начала подъема на холм Подзорная труба, Тейт свернул направо. Я знал это направление – к востоку, к опасному болоту, к тому месту, где, по мнению доктора Ливси, Дик Джонсон подхватил лихорадку.
Надо ли мне задержать отряд? Должен ли я напомнить Сильверу? Пока эти вопросы метались у меня в голове, Тейт снова повернул направо и, подчиняясь жесту Сильвера, мы послушно, словно дети, последовали за ним.
Мы шли маршем примерно полчаса. Путь наш лежал под Плечом Подзорной трубы, и как раз, когда я уже представил себе, что скоро увижу наверху тот страшный уступ с выбеленными солнцем фигурами наших несчастных матросов, Тейт остановился, и мы вошли в глубокую тень. Впереди, прямо под выступом холма, мы увидели совершенно плоскую, широкую скальную поверхность площадью примерно с акр, вроде плиты, образующей как бы предгорье более высоких скал. Тейт махнул рукой Сильверу, и тот остановил нас, а затем, вопросительно взглянув на Тейта, велел нам всем повернуться к ним спиной. Очевидно, мы добрались до клада.
Я предполагал, что клад находится в другом месте, но Джон Сильвер убедил меня, что Тейт, несомненно, перенес его куда-то оттуда, где запрятал его Бен Ганн. Сильвер и Тейт начали серьезный и тихий разговор. В непосредственной близи от нас мне были видны лишь колючий кустарник да густые деревья. Такие же высоко выступающие из земли корни, что были в прибрежном лесу, протянулись и здесь; солнечные лучи, пробиваясь сквозь листву, освещали их и делали похожими на извивающихся змей. Посмотрев направо и налево, я увидел, что матросы, стоявшие рядом со мной – а это были "добровольцы" Сильвера – взмокли от пота, хотя погода в этот день вовсе не была жаркой.
И снова у меня возникло неприятное чувство, как в тот первый день моего появления на Острове Сокровищ – что откуда-то из глубины зарослей, оплетенных ползучими растениями, на меня – и только на меня – смотрят чьи-то глаза. Я стряхнул с себя неприятное ощущение и мысленно вернулся к исполнению своих обязанностей: я полагал, что стою на часах, охраняя переговоры Сильвера и Тейта.
Однако охране переговоров не суждено было сбыться. За моей спиной послышался шум неожиданной, упорной и острой борьбы, и все мы обернулись.
– Джим! – крикнул Сильвер. – Быстрей!
Такое мы тоже отрепетировали. Сильвер рассказывал мне о человеке, с которым он случайно познакомился. Человек этот был родом с Востока, и он обучил Сильвера приемам китайской борьбы – рукопашной схватки без оружия, – с помощью которых можно победить противника.
Я увидел, что Сильвер повалил Тейта на землю, прижав его руки так, что тот оказался совершенно беспомощным; конец костыля упирался Тейту в шею под самым затылком, притиснув его лицо к земле; невозможно было смотреть на это без удивления.
Все мы бросились к Сильверу. Из карманов я достал особые тонкие веревки, которые Сильвер дал мне, тщательно меня проинструктировав. Это – веревки палача-вешателя, говорил он, свяжи ими человека, и чем больше он будет из них рваться, тем туже они будут затягиваться; сделаны они из шелка и сизаля, сплетенных вместе. Я позвал с собой четверых "добровольцев", чтобы каждый мог держать Тейта за запястье или щиколотку.
Но как Тейт сопротивлялся! Он перевернулся, лягнул каждого матроса по очереди и приподнялся, чуть было не опрокинув Сильвера. Его все же удалось вскоре утихомирить, но лишь тогда, когда Сильвер нанес ему удар по верхней губе металлическим наконечником костыля в той точке, что прямо под носом: если ударить человека по этому месту достаточно сильно, он будет сразу же убит. Это – еще один восточный прием.
Сильвер сам затянул веревки, и тут мы поняли первое назначение длинных шестов, которые несли с собой: Тейта привязали к двум из них, и четверо "добровольцев" стали его носильщиками. До сих пор он, насколько я знал, не промолвил ни слова.
– Он что-нибудь говорил? – спросил я у Сильвера. Он снял шляпу и устало и удивленно покачал головой.
– Одно только рыканье, Джим, – ответил Сильвер. – И то тут, то там – кивок. Никогда еще не встречал такого опасного человека. Был один, плавал с Флинтом, Дэвисом его звали, ох и страшен был, если его взбесить. Но этот! Нет, Джим, таких не встречал. Никогда. – И он рассмеялся своим чудесным, поднимающим дух смехом.
И неважно, что Долговязый Джон Сильвер надул бы и собственных детей, если бы они у него были: широта его души гарантировала ему место в этом мире.
Он поманил меня пальцем – кривая редкозубая ухмылка на его лице походила на скособоченный месяц. Я пошел за ним. Он взобрался на низкую, широкую скальную плиту и начал ходить по ней – в одну сторону, в другую, потом в третью, словно чертя шагами геометрическую фигуру. Потом Сильвер остановился и постучал серебряным костылем по камням.
Затем снова постучал, склонив голову набок, напомнив мне собственного кошмарного попугая (теперь, к счастью, оставшегося на бриге, в укрытой тряпкой клетке). Сильвер послушал еще, а потом, в определенном месте, изо всей силы топнул каблуком. Тут он упал на колено и стал вглядываться в камень, словно читая страницы какой-то книги. Затем поднял голову и улыбнулся мне, как ребенок.
Очевидно, он каким-то образом выведал у Тейта место захоронения серебряных слитков, думал я, наблюдая за ним.
– Серебро к серебру, – приговаривал он, – разве не натуральный союз?
Он подозвал меня поближе, и я опустился на колени рядом с ним. Не произнося ни слова, он гладил руками скальную поверхность перед нашими глазами. Приглядевшись, я увидел, что камень, который он поглаживал – длинный, правильной, хотя и природной, прямоугольной формы, отличался четкими краями и не прилегал так уж безупречно к другим таким же плитам.
Сильвер крикнул, чтобы принесли "штырь". Один из матросов подбежал с кофель-нагелем – железным стержнем, какой используют для самого толстого фала большого паруса, там, где пеньковый марлинь лопнул бы. Большинство матросов носят такой стержень с собой, это для них такая же личная вещь, как матросская трубка или табачный нож. Сильвер вставил стержень в край каменной плиты; я обошел его и встал рядом, чтобы помочь поднять камень. Его явно не трогали уже давно, но он легко поддался нашим усилиям.
Под ним сразу же открылось пустое пространство, и я уже было сунул во тьму руку, как Сильвер схватил меня и отшвырнул от дыры. В моем мозгу промелькнула мысль, что он хочет лишить меня доступа к серебру, но (на этот раз!) я судил о нем неверно.
– Погоди! – крикнул он. – Смотри!
Из темной дыры, один за другим, неловко выбрались четыре огромных паука, каждый размером с мышь; они были черны, как смоль, и поросли грубым волосом. Мы встали и отошли подальше. К счастью, отвратительные существа торопливо уползли вверх по камням и скрылись в колючем кустарнике.
– "Чертов дружок!" – ахнул Сильвер, потрясенный больше, чем я когда-либо видел. – Одна царапина, Джим, и все, с концами! И помирать пришлось бы, рыча от боли. – И он смотрел вслед паукам, побелев от ужаса. Пот на его верхней губе выступил не из-за физических усилий.
Наконец он пришел в себя: на это понадобилась пара минут – у него дрожали руки. Теперь мы снова стояли на коленях перед прямоугольником, заполненным тьмой. Когда мы попривыкли и определили, как встать, чтобы не затемнять отверстие, мы увидели, что оно ведет в глубокое и широкое помещение вроде корабельного трюма. Мы также разглядели, что там лежат огромные тюки каких-то вещей, возможно, восемьдесят или девяносто тяжелых свертков, причем некоторые из них завернуты в толстую парусину.
– Джон, это не то, что мы здесь оставили!
– Здесь больше, чем у нас было в самый первый день! – ответил Сильвер.
– Что будем делать?
Сильвер оглянулся на матросов. Он вызвал самого малорослого и худощавого из них, иностранца, язык которого он понимал, и матрос подбежал к нему. По приказу Сильвера – он называл его Маноло – матрос спрыгнул вниз. С большим трудом, так как помещение было тесным, он стал подавать нам самые маленькие свертки. Когда мы приняли четыре свертка, Сильвер остановил Маноло, и мы взялись их разворачивать.
Сперва я почувствовал острое разочарование. Когда парусина наконец поддалась моим стараниям (сломав мне пару-тройку ногтей), я увидел плоские пакеты в вощаной бумаге. Они не поддавались вообще, и Сильвер, тоже державший в руках такой пакет, проворчал:
– Боюсь, придется их разрезать.
Я впился в край пакета зубами и принялся грызть бумагу. Она отдавала воском и – чуть-чуть – морской солью. Когда я надавил на пакет, его содержимое стало подаваться под руками и рассыпаться на кусочки.
– Осторожно, Джон! – предупредил я. – Кажется, я сломал свой!
Он остановился и стал наблюдать за тем, что делаю я. Бумага стала рваться под моими пальцами, и я опустил пакет на камень, чтобы разложить его поудобнее.
Мне очень стыдно, но я выругался. Еще никогда, ни в смертельной опасности, ни в полном одиночестве, мой голос не осквернял воздух ругательством. Но тут я выругался. Такое волнение трудно было сдержать. Это было так, словно звезда упала с ночных небес ко мне в руки. В этом пакете не было ничего такого, что я мог сломать в нетерпеливой и неловкой попытке его открыть: он содержал россыпь чудесно сверкающих камней. Никогда в жизни не видев подобных камней, я сразу понял, что это бриллианты.
Джон Сильвер повторил ругательство, которое только что от меня услышал. И снова повторил его, но, сквозь ослепивший меня яркий блеск, до моего сознания вдруг дошло, что его тон звучит иначе, в нем слышно напряжение.
Я поднял голову и взглянул на Джона. Он выпрямился и стал подниматься с земли. И смотрел на что-то настороженно, как человек, ожидающий нападения. Неужели Тейт сбежал? Нет. Но по направлению к нам несся – столь же грозно и с такой же скоростью, как шквал несется над поверхностью морских вод, – человек еще более дикий, чем Джозеф Тейт, и значительно крупнее, чем он. Он был уже футах в десяти от того места, где мы стояли, он мчался к нам со всех ног; в одной руке у него была сабля, в другой – мачете, и он вращал ими, словно ветряная мельница крыльями.
Мы с Сильвером бросились в разные стороны. Разбойник помчался за мной. Что за инстинкт заставил его выбрать меня, не могу сказать: может быть, я выглядел более слабым, чем все другие? В минуты тщеславия я иногда позволяю себе думать, что, возможно, он выделил меня как наиболее опасного во всем отряде, поэтому и напал прежде всего на меня.
Я взобрался на скалу повыше и, когда взбирался, почувствовал дуновение и услышал "дзин-н-нь" – это мачете, нацеленное на мою ногу, ударилось о камень. Попади оно в цель, я, по всей вероятности, был бы теперь вторым известным мне человеком с одной ногой. Но близость клинка заставила меня повернуться лицом к опасности, и хорошо, что я это сделал.