– Что произошло, дядя Миша?
– Тише, – тот поднял вверх указательный палец. – Слушай.
С правительственным заявлением, обращением к советскому народу выступал народный комиссар иностранных дел Вячеслав Молотов. Голос у него был твердый, и в то же время он с трудом скрывал внутреннее волнение. То, что он сообщал, заставило сразу же и дядю Мишу, и Бориса, и миллионы советских людей, застывших у радиоприемников и репродукторов, как-то острее почувствовать свою причастность, свою неразрывную связь с родной землею, со своим государством и всем тем, что зовется кратким и очень емким словом – Родина.
Молотов сообщал, что сегодня на рассвете, в четыре часа, внезапно, вероломно, без объявления войны, бомбардировав Киев, Минск, Львов, Вильнюс, Севастополь и другие города, гитлеровские войска вторглись на территорию нашей страны. Фашистская Германия в одностороннем порядке, без всяких на то поводов со стороны Советского Союза, разорвала мирный договор о ненападении и начала активные военные действия. Пограничные войска и части Красной Армии сдерживают натиск превосходящих сил врага. Бои идут на всем протяжении западной границы, от Балтики до берегов Черного моря...
Борис слушал наркома иностранных дел и мысленно завидовал своему товарищу Сергею Закомолдину, Сережке с Арбата, и невольно признавал его правоту. Тот еще четыре года тому назад, по окончании техникума, звал его, Бориса, с собою идти поступать в московское пограничное училище, утверждая, что быть пограничником – значит находиться на самом переднем крае, на главном рубеже обороны страны. А там всегда есть возможность и отличиться и проявить себя, если, конечно, в твоей груди бьется мужественное сердце орла, а не цыпленка.
Вспомнил он и о письме, которое недавно получил от Сергея. Тот писал, что служит на самой границе, что ездил в Минск на первенство пограничного округа, победил, выиграл все бои и стал чемпионом. И еще Борис думал с завистью о том, что лейтенант Сергей Закомолдин уже восьмой час воюет, проявляет геройство, может быть, гранатой подбил танк или сбил меткими выстрелами самолет, может быть, получил ранение и, перевязанный, продолжает командовать, не покидает окопа – он-то, Борис, хорошо знает дружка! – и старшие начальники, может быть, уже заполняют на его имя ходатайство о награждении боевым орденом... А у него, у Бориса, тут на заводе что? Выполнение важного задания для метро? Нет, на этот раз он приложит все усилия, пройдет все инстанции, но обязательно добьется своего. Надо действовать, действовать с самого первого дня, не тянуть, как было в ту, в финскую, войну. И вслух произнес:
– Хорошо, что завтра у нас отгул.
– Ты... Ты к чему это? – удивился дядя Миша, сосредоточенно размышлявший о чем-то своем.
– С утра в военкомат подамся, в добровольцы, – отчеканил Борис, как о давно решенном деле, не требующем ни согласований, ни разъяснений.
2
Представитель германской торговой фирмы Эрнст Фридрих Каух – так он значился по документам, лежащим во внутреннем кармане пиджака вместе с иностранным паспортом на это же имя, а на самом деле полковник абвера Бертольд Франц Дельбрук, проснулся сразу и, стряхнув остатки сна, расслабившись, некоторое время лежал с закрытыми глазами, вслушиваясь в монотонное постукивание колес на стыках, ощущая мягкое, убаюкивающее покачивание вагона. Поезд Москва – Брест шел на приличной скорости. "До станции еще порядочно", – определил по ходу поезда полковник, имея в виду пограничную станцию и, сладко потянулся, вытягиваясь во всю длину койки. Потом не спеша протянув руку, взял со столика свои старые карманные часы швейцарской фирмы, с которыми он не расставался последние два десятилетия, открыл серебряную крышку и взглянул на циферблат. Стрелки показывали половину третьего. Бертольд Франц Дельбрук улыбнулся, и темный пучок щетины его усов вытянулся под крупным арийским носом. Полковник был доволен собой, вернее, своим жилистым телом, послушным и сильным, своим, как он сам считал, "железным организмом", работающим как часы. Заказал сам себе проснуться в половине третьего – и минута в минуту отлетел сон, точно и слаженно сработал "внутренний будильник".
За вагонным окном начинался новый день, и бледный утренний свет проникал в спальное купе, где единственным пассажиром был полковник. Где-то позади, на востоке, вот-вот выглянет солнце, и его веселые лучи настигнут скорый поезд, который мчался на всех парах, словно спешил догнать уходящую ночь, нырнуть во вчерашний день.
А мысли Бертольда Франца Дельбрука летели быстрее поезда, быстрее солнечных лучей, и он уже видел себя в столице рейха, в которой не был почти десять лет, мысленно представлял, как мчится в черном "оппеле" по чистеньким улицам Берлина, как подъезжает к дому № 74, массивному старинному особняку, где располагалась знаменитая "лисья нора" – резиденция шефа германской военной разведки, начальника абвера адмирала Вильгельма Канариса, как входит в его кабинет и навстречу ему поднимается сам шеф разведки, старый и старший товарищ по службе, с которым они дружили еще в годы Первой мировой войны, так неудачно закончившейся для Германии, и который в трудные послевоенные времена помог ему, Бертольду Францу Дельбруку, кадровому офицеру, связать свою судьбу с немецкой военной разведкой.
Адмирал Канарис знал и уважал его двоюродного дядюшку, известного военного историка Ханса Готлиба Дельбрука, автора знаменитого научного исторического труда "История военного искусства в рамках политической истории", в семи пухлых томах которого давались обширные исторические обзоры, содержащие значительный фактический материал. Дядюшка слыл ярым националистом и умер накануне краха Веймарской республики, так и не дождавшись того, к чему стремился последние годы – торжества германского реваншизма. Тогда на похоронах знаменитого военного историка и состоялась встреча Бертольда с адмиралом, определившая его дальнейшую судьбу.
Бертольд, после поражения кайзеровской Германии, глубоко переживая это поражение, не пошел служить новой республике и, спрятав в шкаф свой парадный воинский мундир с боевыми орденами, решил посвятить себя науке, изучению русской классической, а заодно и военной литературы. Благо в научных университетских кругах имелись семейные связи по линии очень дальнего родственника тезки Бертольда Дельбрука – крупного немецкого языковеда, заложившего основы изучения сравнительного синтаксиса индоевропейских языков, авторитетного специалиста по древней Индии, изучавшего философию ведов, автора "Ведийской хрестоматии". Когда Бертольд начал делать свои первые шаги в науке, дальнего родственника уже давно не было в живых, но его авторитет ученого, его недавние коллеги, дряхлые столпы науки, помогли бравому офицеру, довольно сносно знавшему русский язык, освоиться в новой области, всячески способствовали продвижению по тернистому пути к далеким вершинам. Надо отдать должное и самому Бертольду, поскольку не в его характере было заниматься кое-как, скользить по поверхности. Если он брался за дело, то выполнял его добросовестно. Дельбрук понимал, что сильно отстал от своих сверстников, и потому спешил наверстать упущенное. Для лучшего изучения языка Бертольд завязал знакомства с белоэмигрантами, бежавшими из Советской России, главным образом из числа военных, завел себе и русскую любовницу, молодую княжну, вдову, чьи родители накануне революции успели перевести в немецкие банки свои сбережения, а заодно прихватить с собой весьма солидный, как поговаривали, государственный капитал и жили довольно безбедно. Так что изучение русского, главным образом разговорного, языка, нравов и обычаев шло довольно успешно. Однако встреча с адмиралом Канарисом круто повернула судьбу Дельбрука.
Бертольд, не раздумывая, принял предложение. Он был кадровым военным, с детства впитавшим в себя солдатский дух. Угасшая было мечта о военном реванше снова возродилась в его душе. Он хотел видеть Германию сильным и могучим государством, верил, что самой историей его стране определена высокая миссия: быть преградой на пути азиатских варваров, на пути распространения большевизма. Несколько месяцев подготовки, главным образом по изучению структуры Красной Армии, а также современной жизни в стране, и хмурым осенним вечером с компанией моряков торгового судна Бертольд сошел на берег в шумном Ленинградском порту и к утру, к отплытию, не вернулся на корабль. Капитан судна, тайно занимавшийся контрабандой и одновременно служивший на разведку, не придал этому никакого значения, никуда не заявил, поскольку был заранее предупрежден абвером, спокойно снялся с якоря и ушел в море. Моряки же, судача между собой, решили, что матрос, сбежавший в Россию, был несомненно коммунистом, раз решился на такое.
В тот же вечер, едва сойдя на берег, Бертольд Франц Дельбрук, капитан абвера, имевший документы на матроса второй статьи Курта Поймана, при первой же возможности "откололся" от шумной компании, затерялся в толпе и, выйдя из территории порта, сел на трамвай. Он хорошо изучил по карте недавнюю столицу русской империи, да и рассказы бежавших, в том числе и его недавней возлюбленной, помогли ему ориентироваться в незнакомой обстановке. Сложно было лишь в первые минуты, когда пришлось самостоятельно одному ехать по городу и разговаривать с горожанами. Тут Бертольд напрягался, как на сложнейших экзаменах. Но подготовка у него была вполне солидной, и он успешно выдержал первые испытания, ничем не вызвав подозрения у случайных попутчиков. Они помогли ему быстро найти нужную улицу. Бертольд облегченно вздохнул. А дальше пошло проще. От Литейной, привязавшись к местности, он нашел другую, перпендикулярную, дальше отыскал нужный переулок, старый многоэтажный дом. Убедившись, что за ним нет слежки, вошел в подъезд и, поднявшись на третий этаж, отыскал нужную квартиру, дважды нажал на кнопку звонка. У двери ему пришлось поволноваться. На звонки никто не реагировал. За дверью была тишина. Казалось, что квартира пустая. Наконец, после очередного звонка, послышались шаркающие шаги, дверь чуть приоткрылась, и старческий голос спросил:
– Кто там?
– Не сдаете ли вы студентам комнату? – произнес Бертольд условную фразу. – Мне надо жилье лишь на один семестр.
– Мы вообще никому комнат не сдаем, – ответил старик совсем не условной фразой и, раскрывая дверь, крикнул в глубь коридора: – Аня, это к тебе, наверно?
Бертольд насторожился, отступил на шаг, готовый к любым неожиданностям сунул руку в боковой карман куртки, где лежал пистолет. Но тут, видимо прямо из кухни, в фартуке, показалась моложавая дама приятной наружности и, мило улыбнувшись, сказала:
– Вы насчет комнаты? Нет, комнаты мы не сдаем, а только угол, – улыбнулась, добавила, оглядывая незнакомца. – Если вас устраивает, можете посмотреть. Проходите!
Бертольд вошел, не вынимая руки из кармана куртки. А вдруг засада? Но в квартире, кроме почтенного старика, его старухи и дочери, больше никого не было. Анна увела Бертольда в свою комнату, где пахло духами и еще неуловимым и чем-то приятным, закрыла за собой дверь и сказала:
– У нас оставаться нельзя. Я сейчас проведу вас к друзьям, они, несомненно, вам помогут. – И пояснила: – Они живут недалеко, отсюда всего один квартал.
Родителям своим Анна сказала, что молодому человеку угол не подходит и она сводит его к знакомым, которые временно сдают комнату.
Бертольду ничего другого не оставалось делать, как идти неизвестно к кому. О второй квартире абверовцы почему-то его не предупреждали. Не подвох ли тут? Не ведет ли эта Анна его прямо к чекистам?
За эти первые часы нахождения в чужой ему стране Бертольд больше натерпелся страху, чем за все последующие годы проживания в Советской России. Правда, были, и не раз были довольно неприятные моменты, когда он находился почти на грани полного провала и разоблачения, но и тогда Дельбрук так не волновался, как в те первые часы пребывания в Ленинграде.
Однако все обошлось благополучно. Утром, когда германский торговый корабль отчалил от бетонного пирса Ленинградского порта и взял курс в открытое море, недавний матрос, а теперь скромный советский служащий с паспортом на имя Павла Ивановича Данилова, одетый довольно прилично, но без претензии, находился в купированном вагоне, и поезд увозил его в Москву.
3
С тех осенних дней тридцатого года прошло почти одиннадцать лет, и Бертольд Франц Дельбрук прожил их двойной жизнью. На поверхности, с одной стороны, как личина, была скромная трудовая деятельность Павла Ивановича Данилова, добросовестного служащего небольшого предприятия местной промышленности, чудаковатого холостяка, любителя рыбной ловли, загородных прогулок и лыжных походов, активиста профсоюзного комитета, а с другой стороны, протекала тайная жизнь германского профессионального военного разведчика, специализировавшегося на сборе секретных материалов о Советской Армии, главным образом на ее вооружении, на новых образцах оружия.
Он был хитер и предельно осторожен. Не заводил компрометирующих связей. Никогда не пользовался дважды одним и тем же тайником. Не шел на личный контакт со связными. Выходил на двухстороннюю радиосвязь очень редко и в исключительных случаях, только когда требовалось срочно передать очень важные сведения. У него имелись надежные люди среди железнодорожников, летчиков гражданской авиации и моряков, которые, ничего не подозревая, за скромную плату охотно выполняли пустяковые просьбы и перевозили небольшие продовольственные посылки из столицы нуждающимся "дальним родственникам" и "знакомым", проживающим в приграничных городах или крупных портах. В тех вроде бы открытых посылках всегда имелись тайники, в которых Бертольд и отправлял добытую секретную информацию. А "родственники" и "добрые знакомые" по своим каналам переправляли их дальше, через границу. Бертольд следил за прохождением каждой своей посылки. Если она попадала к адресату, то берлинская радиостанция в субботу в ноль часов тридцать минут обязательно передавала эстрадный концерт для немцев, проживающих в Латинский Америке, и начинала его со старинных народных песен. А если в концерте звучала еще и немецкая классическая органная музыка, то она обозначала похвалу высокого начальства.
Бертольд был на хорошем счету у руководства. Он получал очередные звания по службе, был награжден правительственными орденами, крестом с дубовыми листьями. В берлинском банке ежемесячно откладывалось на его личный счет жалованье и денежные вознаграждения за особо ценные сообщения.
Однако в последние годы начало твориться что-то непонятное. Без предупреждения из центра на него вдруг вышли работники посольства. И не представители военной разведки, а имперской службы безопасности, подчиненной непосредственно рейхсфюреру СС Генриху Гиммлеру. Условились о связях, тайниках, Бертольд Франц Дельбрук передал, вернее, положил в тайник, добытые секретные сведения об испытаниях на военном полигоне новых противотанковых орудий. Через некоторое время в условном месте в телефонной будке Главного телеграфа, рядом с телефоном-автоматом с правой стороны на стене он увидел цифры "44", начертанные угольным карандашом вроде бы торопливо и небрежно, отчего они походили на эсэсовский знак, изображающий спаренные зигзаги молний. Условный знак обозначал, что "товар" принят. Бертольд вернулся домой в хорошем настроении. Риска, конечно, больше, зато стопроцентная уверенность, что сведения попали к адресату. Прошла неделя, вторая, месяц, Дельбрук напрасно настраивал ночью свой радиоприемник на волну Берлина. Радиостанция, как обычно, транслировала эстрадный концерт для немцев, проживающих в Латинской Америке, но не только не начинала его со старинных народных песен, но ни в середине, ни в конце они не зазвучали.
Озадаченный Бертольд запросил условным сигналом своих "почтальонов" из посольства о судьбе "товара", и получил утвердительный ответ, что, мол, все в порядке и ждем новых "посылок". Со второй важной военной информацией произошло то же самое. Бертольду с большим трудом и риском удалось узнать, что русские, после поражения в воздушных боях в небе Испании, срочно разработали новый тип истребителя, вооружив его не только, как раньше было, пулеметом, а еще и скорострельной пушкой, Дельбрук, естественно, ожидал похвалы за усердие. Но в радиоконцертах не только не зазвучала классическая органная музыка, но даже не запели народных песен. Обеспокоенный таким положением, Бертольд в условный час ночью вышел в эфир и сам отстучал запрос.
Ответ пришел очень скоро и через тех же людей посольства. Условным знаком они предлагали срочно посетить Донской монастырь и заглянуть в тайник. Бертольд тут же отправился в назначенное место и, соблюдая меры предосторожности, взял из тайника обыкновенную потертую спичечную коробку, внутри которой лежало послание. Дома он развернул послание – крохотную бумажку с рядами цифр, – расшифровал ее. Послание было кратким и начальственно сухим: его просили напрасно не беспокоить пустыми запросами высокое начальство и добавляли, что долг каждого немца, где бы он ни находился, служить родине и фюреру.
Бертольд сжег послание и, разминая пальцами пепел, думал о том, что у могучего абвера появилась не менее могущественная конкурирующая фирма в образе эсэсовской имперской службы безопасности, которая, помимо политической разведки, видимо, стремится прибрать к рукам и сугубо военную. Ему стало тоскливо и одиноко. Потянуло домой, захотелось подышать воздухом родины, увидеть и понять современную жизнь рейха, о которой он имел весьма смутные представления, хотелось во всем разобраться самому. Да к тому же положение его в России становилось небезопасным. Дельбрук, хотя и не имел прямых доказательств, но остро чувствовал, что вокруг него стягивается невидимое пока кольцо, что оно постепенно сужается и вот-вот захлестнет, как веревочная петля. Ночами он просыпался в поту, и ему мерещилось, что за окном мелькают тени людей. Притаившись, сжимая пистолет, ждал, что в дверь забарабанят, требуя отворить...
Бертольд в первое же воскресенье сел на электричку, отправился за город, в лес и, выйдя в эфир, отстучал шифровку с запросом на возвращение "ввиду плохого состояния здоровья". Ответ, к его удивлению, пришел незамедлительно, те же люди посольства снабдили его нужными проездными документами и заграничным паспортом на имя Эрнста Фридриха Кауха, представителя германской торговой фирмы.