Десятки раз случалось так, что где-нибудь за далекой параллелью на многие сутки забушует, заартачится взбалмошная непогодь. А в тех местах, ни раньше, ни после, случилась беда с человеком, которому грозит смертельная опасность. И Александр Кузнецов, повидавший тысячи смертей и на войне, и на фашистской каторге, вызываясь пойти на риск, летит за эту далекую параллель, ободряя врача тем, что все будет в порядке, что пилоту на фронте приходилось летать в более сложных условиях.
Работая командиром корабля, он на разных машинах налетал почти два миллиона километров и провел в воздухе девять тысяч часов. Это триста семьдесят пять суток - свыше года!
Все это время Александр Васильевич часто вспоминал боевого друга Аркадия Ворожцова. Он писал письма в разные концы, но ответы приходили неутешительные. "Что же все-таки с ним случилось? - спрашивал у себя пилот и тут же отвечал: Наверно, как Иван Кузьмин, погиб на исходе войны. Так хотелось жить и - не довелось..."
Время - дружбе не помеха
Все дальше отходила в прошлое та нелегкая пора, когда русские и поляки рука об руку боролись против гитлеровских оккупантов. Но для дружбы, познанной в беде и радостях, время - не помеха.
Весной 1958 года Александр написал заметку в Лодзинскую газету "Глос работничий" и, желая отыскать друзей-партизан, рассказал польским читателям, что живет на Урале, работает в Свердловском аэропорту, растит двух дочерей, часто вспоминает боевых соратников. Заметка заканчивалась словами:
"Откликнитесь, товарищи, напишите, кем вы стали, как трудитесь, как строите новую жизнь в народной республике".
А вскоре в аэропорт одно за другим начали приходить письма из польских городов и селений.
Первой весть о себе подала Хелена Гриних, приславшая вместе с письмом две фотокарточки - свою и дочери.
Хелена Гриних писала:
"Дорогой товарищ Сашко!
Не знаю, припомните ли вы меня? В годы войны я жила в Лодзи на улице Лицманштадта, номер три, под кличкой "Тетка". Моей дочери Марии тогда было десять лет.
Вбегает сегодня дочь с газетой и кричит: "Мама, дядя Саша жив!" Она вас так по старой привычке зовет, хотя сама уже давно замужем и растит сына.
Как приятно было узнать, что вы живы и здоровы. Приятно потому, что я вместе со своими товарищами боролась за сохранение вашей жизни. Помните, как я вам перевязывала руку, укушенную собакой, которую спустила на вас полиция в первомайский праздник?
А как вас оберегали, когда вы скрывались в нашем доме! Позднее у нас прятались многие товарищи.
За помощь партизанам меня кто-то выдал гестаповцам, и я сидела в концентрационном лагере в Равенсбруке. Освобождена из неволи войсками Советской Армии. Я очень им благодарна".
А вот письмо польского мастера, который немало сделал для побега Александра Кузнецова и Аркадия Ворожцова:
"В своей заметке, помещенной в Лодзинской газете, вы писали, что вам помог убежать из плена польский мастер Лодзинской текстильной фабрики Гайера. Это - я, Генрих Гожонд. Посылаю вам фотокарточку того времени.
Теперь я работаю не в Лодзи, а в Замброве, что находится в Белостокской области".
Кузнецов внимательно рассмотрел карточку. Да, это был тот поляк-подпольщик с Лодзинской текстильной фабрики, который в тяжелую оккупационную пору, рискуя головой, помогал русским братьям. Сфотографированный во весь рост Гожонд выглядел, как и в день побега летчиков: в том же длинном широкополом плаще-реглане, в фетровой шляпе, сверху заломленной пирожком, с неизменной щеточкой усов, с глубокими морщинами вокруг рта.
Рассказав о себе, Генрих Гожонд спрашивал, где теперь Аркадий Ворожцов? Дожил ли до свободы майор Белоусов?
Но ни об одном из них Кузнецов ничего не знал. Не знал и о судьбе Марины. Где они все? Живы ли, здоровы ли?
"Нет, если бы они дождались победы, кто-нибудь да откликнулся, - рассуждал Кузнецов, о котором в журнале "Огонек" появилась маленькая заметка. - Может быть, Марина забыла про меня? Но Аркадий и Константин Емельянович вспомнили бы".
Александр достал из ящика стола раздувшуюся коленкоровую папку с партизанскими письмами и принялся перечитывать их.
В комнату вбежала Вика, теперь уже взрослая смуглянка - ученица десятого класса. Держа руки за спиной, покачиваясь из стороны в сторону, она хитровато спросила:
- Папа, ты Кузьминых знаешь?
- Знал таких.
- Тогда встречай гостей.
Вика подала отцу телеграмму. Он прочитал:
"Проездом Москвы остановимся Свердловске Хотим повидаться Марина и Иван Кузьмины".
- Ничего не понимаю, - удивился Кузнецов.
- А по-моему, все ясно, - вмешалась Вика. - Они хотят приехать к нам в гости.
- Нет, тут путаница. Ничего не пойму.
- Да что здесь непонятного?
- Отстань от меня, если ничего не соображаешь, - вскипел отец. - Причем здесь Иван? Я же сам был на его похоронах... Ты помнишь, как я у вас в школе рассказывал о разведчике Кузьмине?
- А это, может, другой Кузьмин? - не унималась дочь, желая помочь отцу разобраться в неясности.
- По-твоему выходит, что я знал полдюжины Кузьминых?
То ли второпях, то ли из-за оплошности Кузьмины не сообщили в телеграмме ни номер поезда, ни день приезда. И Кузнецов двое суток не находил себе места. "Может, какая-нибудь ветренница с телеграфа все перепутала, - недоумевал он про себя. - Они из мертвого могут сделать живого, а из живого - мертвого. Я эту телеграмму так не оставлю".
Кузнецов позвонил начальнику телеграфа, сообщил номер телеграммы, попросил сверить ее текст с Москвой и в случае ошибки пригрозился направить жалобу министру.
Не прошло и суток, как почтальон принес вторую телеграмму с теми же подписями и с припиской внизу:
"Текст сверен с оригиналом подателя телеграммы".
Оставалось только ждать.
Вечером после работы Кузнецов оделся в старый комбинезон, ушел в дровяник и занялся мотоциклом. Ползая на коленях по бревенчатому полу от детали к детали, он никак не мог допытаться, почему не действует зажигание.
Наконец, неисправность найдена. Кузнецов утер лицо рукавом комбинезона и увидел перед собой, жену.
- Заканчивай, Саша. Приехали, - сказала она.
- Оба приехали?
- Сам увидишь...
Разгоряченный работой, забыв умыться, хозяин не вошел, а вбежал в квартиру. Увидев сидевшую на кушетке Марину, схватил ее в охапку, поцеловал в щеку и спросил:
- Приехала?
- Да и не одна, а вдвоем, - ответила она.
Из соседней комнаты вышел рослый парень, по-мальчишечьи нескладный, с большими ушами, с круглым крупным лицом. Кузнецов уставился на парня широко открытыми глазами и, здороваясь с. ним за руку, обратился к матери:
- Что же это получается? Да это же стопроцентный Иван Петрович Кузьмин!
- Правильно, - согласилась Марина. - Род Кузьминых продолжается...
Хозяин и хозяйка засуетились, собирая на стол кушанья. А Марина, теперь уже солидная женщина, рассказывала:
- Была я в Москве на выставке. Свозила и сына. А взяла его потому, что решила побывать у вас. Пусть, мол, Александр Васильевич расскажет моему Ивану Ивановичу, как воевал его отец.
Хозяева и гости сели за стол, накрытый розовой накрахмаленной скатертью. В знак неожиданной, но приятной встречи выпили по стопке мадеры. Разговор оживился.
Марина Кузьмина во всех подробностях поведала Кузнецову, как сложилась ее судьба после гибели мужа на польской земле.
Рана ее оказалась очень серьезной. Она долго лежала в Смоленском госпитале. Потом уволилась в запас, приехала в Челябинск к свекрови. В канун окончания Великой Отечественной войны родила сына и в память о погибшем отце назвала его Иваном. Три года прожила вдовой. А на четвертый вышла замуж за брата Ивана - Василия Кузьмина, овдовевшего после войны. Василий Кузьмин усыновил маленького Ивана Кузьмина.
- Получилось так, что моему парню и фамилию менять не надо было. - рассказывала Марина.
В дни, когда началось освоение целины, Василий и Марина Кузьмины переехали в Казахстан и с тех пор живут там. Муж руководит тракторной бригадой, а жена стала комбайнером.
- Есть у нас и второй сын, семи лет. Его назвали Василием, - продолжала Марина. - Так и растим с мужем Ивана Ивановича и Василия Васильевича.
- Теперь бы еще Аркадия Ворожцова отыскать, - с грустью заметил Кузнецов. - Ведь с ним мы прошли огонь и воду.
- Если он остался живым - найдете, - утверждала Марина. - Обязательно найдете.
Первого мая 1959 года в Свердловском аэропорту приземлился очередной пассажирский самолет, прибывший из Ижевска. По трапу сошел рослый, ладно сложенный пассажир в новом сером габардиновом реглане, в фетровой шляпе и бросился в крепкие объятия коренастого, широкоплечего мужчины в темно-синем костюме и, фуражке гражданского летчика. Это встретились Александр Васильевич Кузнецов и Аркадий Николаевич Ворожцов.
- Хорошо, что ты прилетел. Отгуляем двойной праздник, - начал Кузнецов, шагая с гостем по асфальтированной дороге, ведущей с аэродрома к его квартире. - А я почему-то сомневался, что ты выполнишь обещание.
- Сказано - сделано, - ответил Ворожцов. - Ты ведь так меня учил в Лодзи.
- Молодчина! Ведь сущий ад прошли, и выжили, и встретились, чертушка. Тебя, должно быть, кто-то на роду заговорил, - радовался Александр и среди дороги цепко схватил гостя за плечи, пытаясь согнуть его и заглядывая в моложавое лицо. А Аркадий, возбужденный, громко смеющийся, сильный, стоял, точно вросший в землю.
- По-моему, нас обоих заговорили от всяких смертей.
- Ну, и как нашел меня? Я ведь из телеграммы ничего не понял, - заинтересовался Кузнецов.
- Человек в наше время не потеряется, - отвечал гость. - А особенно тот, кого знают не только в нашей стране, но и подальше.
- Нет, на самом деле?
- На самом деле так. Я послал письмо польским друзьям, и мне сообщили, что ты жив, здоров и работаешь в Свердловском аэропорту. Оттуда же я узнал и о смерти Константина Емельяновича.
Сидя за праздничным столом в кругу семейства Кузнецовых, Ворожцов рассказывал:
- По лагеря я скитался до тех пор, пока к Линцу не подошли наши войска. Мы разоружили конвоиров (а их было до двухсот человек). Главарей, которые зверствовали на каждом шагу, тут же прикончили. Два дня охраняли лагерь своими силами. О нашей судьбе узнали в одной дивизии. В лагерь приехал полковник. Нас посадили в машины и определили в госпитали. Так и закончилась лагерная жизнь. Вот мой паспорт за те годы.
Ворожцов достал из блокнота справку, отпечатанную на русском языке и подписанную Игнацы Лога-Совиньским, показал ее Кузнецову. Тот прочитал:
"Настоящим сообщаю, что Ворожцов Аркадий Николаевич в 1942 году находился в немецком лагере военнопленных, откуда бежал с помощью рабочих и подпольной организации Польской рабочей партии города Лодзи.
После побега он скрывался в нашем городе у партийных товарищей. В апреле 1943 года был арестован немцами и посажен в тюрьму и лагери, где пробыл до освобождения. Мнение об А. Н. Ворожцове у нас создалось очень положительное, как о хорошем товарище, заслуживающем полного доверия. Первый секретарь Лодзинского горкома ППР И. Лога-Совиньский. 11 февраля 1947 года".
Послевоенная жизнь Аркадия Ворожцова сложилась так.
Поправив здоровье, он приехал в Ижевск к матери. Здесь пригодилась прежняя специальность, полученная еще до войны в Сердобском зоотехническом техникуме. Вначале работал в Министерстве сельского хозяйства Удмуртии, а с 1956 года - главным зоотехником Ижевской племенной животноводческой станции. В дни празднования четырехсотлетия присоединения Удмуртии к России ему присвоено звание заслуженного зоотехника республики.
- А Бурда дождался свободы? - интересовался Кузнецов.
- Дождался. Он живет на родине - в Баксанском районе Кабардино-Балкарской республики. Работает в райпотребсоюзе.
Праздничные дни Александр Кузнецов и Аркадий Ворожцов пробыли вместе. Они не раз вспоминали свои беды и невзгоды, свои боевые дела, не раз отзывались добрым словом о польских коммунистах-подпольщиках, которые в трудные дни подали им руку братской помощи.
* * *
Десятого мая 1959 года советский самолет подлетал к Варшаве.
Показались умытые теплым ночным дождем, изумрудно-зеленые поля, залитые щедрым майским солнцем. Пролетая над польскими землями, Кузнецов то и дело заглядывал в окно - с трехкилометровой высоты хотелось узнать их.
Да нет, не узнал. Ведь не бывал здесь пятнадцать лет! И каких лет! Поры созидания, творчества, небывалого расцвета, размаха во всем.
Поднялось, буйно раскустилось мелколесье, время стерло бомбовые и снарядные воронки, выросли новые предприятия, жилые здания, надворные постройки в селах.
- Прошу приготовиться, - сообщила пассажирам чернявая девушка борт-проводник. - Скоро конец нашего маршрута.
Александр Васильевич расправил темно-синий китель с серебристыми галунами и орденами "Золотой Крест" и "Красное Знамя", достал из кармана вчетверо сложенную телеграмму. Еще раз прочитал:
"Общество польско-советской дружбы приглашает вас в гости".
Самолет подрулил к месту стоянки. Сходя по трапу, Кузнецов услышал:
- Саша-летник!
- Сашко!
- Русский партизан!
Быстро сошел Александр по ступенькам и сразу же очутился в крепких объятьях.
- Тадеуш Шпрух? - вглядываясь в белокурого крепыша, заметил Кузнецов.
- Я, дорогой Сашко. Он самый...
- А где же Людвиг?
- Жив и здоров. Ждет тебя в Лодзи.
В Варшаве не задержались. После обеда, когда солнце склонилось к западу, машина вырвалась из шумных улиц большого города и взяла курс на Лодзь.
Волнение не покидало Кузнецова. Мысли его уносились туда, откуда он вырвался из фашистского ада, к друзьям.
- Сашко, посмотри налево, - произнес Тадеуш, - узнаешь?
Слева вдали от дороги раскинулся небольшой город, утопающий в густых зеленых деревьях.
- Неужели забыл? - недоумевал Тадеуш. - Это Влохи.
- Я не забыл, но при таком свете их не видел, - нашелся Александр Васильевич.
- Хорошо вы тогда расправились с немецким контролером, - заметил Тадеуш.
- Это не моя работа. Это Иван Кузьмин с Вацлавом Забродским. Орлы были. По-орлиному и погибли оба...
Лодзь выглядела по-праздничному. Нарядное многолюдье на улицах, большое движение разноцветных автомашин, яркие витрины магазинов произвели на Кузнецова большое впечатление. Ему показалось, что он никогда здесь не был. Он знал иную Лодзь - подневольную, мрачную.
Все, что пережито, что никогда не изгладится в памяти, особенно отчетливо всплыло, когда Александр Васильевич в гостинице "Грандотель" встретился с боевыми сверстниками.
Вот они - ветераны борьбы...
Впереди стоял убеленный сединой Леон Релишко...
Это ему в дни тяжкого подполья партия поручила отвечать за жизнь советского офицера. Это с ним рядом Кузнецову приходилось совершать ночные налеты на вражеские военные склады, обезоруживать полицейских, бороться в партизанских лесах.
Русского гостя пришли встретить и Людвиг Шпрух, и Хелена Гриних со своим мужем.
- Вы все молодеете, Людвиг, - шутил Кузнецов.
- А ты куда свои кудри подевал?
- Решил вступить в "общество безволосых", - смеялся гость. - Для солидности. - Он внимательно всмотрелся в старое мужественное лицо человека, чья революционная биография началась на заре первой русской революции, и заметил: - Если бы встретились случайно, вы бы меня и не узнали.
- Узнал бы обязательно, - отвечал Людвиг. - Ты, Сашко, хотя и изменился, и седина появилась, и морщинки заиграли на лице, но я узнал бы тебя по одним глазам. Они все такие же круглые, бойкие, острые.
А вот Юзеф Домбровский - партиец с тридцатипятилетним стажем. В памяти Кузнецова всплыл пасмурный октябрьский день тысяча девятьсот сорок второго года, первые часы на свободе... Костел и одиноко маячивший старик с метлой... Встреча с мастером, который работал на фабрике Гайера... Квартира Чеховича... Глухие переулки, по которым поляки вели советского летчика в надежное укрытие. Последним его сопровождал Юзеф Домбровский. Он и представил Кузнецова лодзинским подпольщикам.
- А где же Генрих Гожонд? - спросил Кузнецов.
- Умер наш Генрих.
Минутная тишина воцарилась в большом зале.
- Леон, - обратился Кузнецов к Релишко, - я хочу побывать на фабрике Гайера, в цехе, где познакомился с Генрихом.
- Хорошо, Сашко.
На следующий день Александр Васильевич прибыл на бывшую фабрику Гайера. Теперь ее так не называют. Сейчас это текстильный комбинат имени Феликса Дзержинского.
На фабричном дворе остановился у газетной витрины. На первой странице газеты, на том месте, где у нас обычно печатаются передовые статьи, Кузнецов увидел свой портрет, а над ним - крупный аншлаг - "Лодзь приветствует полковника Кузнецова".
- Тадеуш, здесь опечатка, - забеспокоился гость. - Какая опечатка?
- Я же не полковник, а лейтенант...
- Ты кем был в Польше? - спросил Леон Релишко и тут же ответил: - Командиром партизанской бригады. А кто для нас командир бригады? Полковник. И ничуть не меньше...
Цех, где довелось работать семнадцать лет назад, Александр Васильевич не узнал. Стройно, как на параде, в два ряда вытянулись ткацкие станки. Над ними мягко стелился свет неоновых ламп.
Прозвучал сигнал, и в цехе все замерло. Директор объявил десятиминутный перерыв.
- К нам приехал дорогой советский гость Александр Васильевич Кузнецов. Вместе с нашими товарищами он долго боролся против фашистов, за счастливую свободную Польшу. Давайте послушаем героя-партизана.
Кузнецов сделал шаг вперед, поздоровался с поляками и сказал:
- Привез я вам самый большой и искренний русский привет от моих земляков-уральцев.
По цеху прокатились аплодисменты. Пауза помогла собраться с мыслями. И Кузнецов более спокойным голосом продолжил: