В книгу вошла незавершенная фантастическая повесть М. Ю. Лермонтова "Штосс" и ее окончание, написанное в 1932 г. И. С. Лукашем - писателем, высоко ценимым в эмиграции и недооцененным на родине. Лаконичная "романтическая повесть" Лукаша одновременно анализирует лермонтовский сюжет и разрабатывает один из основных мотивов русского романтизма в целом - образ "падшей" и плененной Софии.
Содержание:
М. Лермонтов - ШТОСС 1
И. Лукаш - ШТОСС - Романтическая повесть 4
Примечания 9
Примечания 9
М. Ю. Лермонтов, И. С. Лукаш
ШТОСС
Повесть с продолжением
М. Лермонтов
ШТОСС
У граф. В... был музыкальный вечер. Первые артисты столицы платили своим искусством за честь аристократического приема; в числе гостей мелькало несколько литераторов и ученых; две или три модные красавицы; несколько барышень и старушек и один гвардейский офицер. Около десятка доморощенных львов красовалось в дверях второй гостиной и у камина; все шло своим чередом; было ни скучно, ни весело.
- В ту самую минуту как новоприезжая певица подходила к роялю и развертывала ноты, одна молодая женщина зевнула, встала и вышла в соседнюю комнату, на это время опустевшую. На ней было черное платье, кажется по случаю придворного траура. На плече, пришпиленный к голубому банту, сверкал бриллиантовый вензель; она была среднего роста, стройна, медленна и ленива в своих движениях; черные, длинные, чудесные волосы оттеняли ее еще молодое правильное, но бледное лицо, и на этом лице сияла печать мысли.
- Здравствуйте, мсье Лугин, - сказала Минская кому-то; я устала…….скажите что-нибудь! - и она опустилась в широкое пате возле камина: тот, к кому она обращалась, сел против нее и ничего но отвечал. В комнате их было только двое, и холодное молчание Лугина показывало ясно, что он не принадлежал лежал к числу ее обожателей.
- Скучно, - сказала Минская и снова зевнула; - вы видите, я с вами не церемонюсь! - прибавила она.
- И у меня сплин! - …отвечал Лугин.
- Вам опять хочется в Италию? - сказала она после некоторого молчания. - Не правда ли?
Лугин в свою очередь но слыхал вопроса; он продолжал, положив ногу на ногу и устава глаза безотчетливо на беломраморные плечи своей собеседницы: - Вообразите, какое со мной несчастие: что может быть хуже для человека, который, как я, посвятил себя живописи! - вот уж две недели, как все люди мне кажутся желтыми, - и одни только люди! добро бы все предметы; тогда была бы гармония в общем колорите; я бы думал, что гуляю в галерее испанской школы. - Так нет! Все остальное как и прежде; одни лица изменились; мне иногда кажется, что у людей вместо голов лимоны.
Минская улыбнулась. - Призовите доктора, - сказала она.
- Доктора не помогут - это сплин!
- Влюбитесь! - (Во взгляде, который сопровождал это слово, выражалось что-то похожее на следующее: "мне бы хотелось его немножко помучить!")
- В кого?
- Хоть в меня!
- Нет! вам даже кокетничать со мною было бы скучно - и потом, скажу вам откровенно, ни одна женщина не может меня любить.
- А эта, как бишь ее, итальянская графиня, которая последовала за вами из Неаполя в Милан?..
- Вот видите, - отвечал задумчиво Лугин, - я сужу других по себе и в этом отношении, уверен, не ошибаюсь. Мне точно случалось возбуждать в иных женщинах все признаки страсти - но так как я очень знаю, что в этом обязан только искусству и привычке кстати трогать некоторые струны человеческого сердца, то и не радуюсь своему счастию; - я себя спрашивал, могу ли я влюбиться в дурную? - вышло нет; - я дурен - и следственно женщина меня любить не может, это ясно; артистическое чувство развито в женщинах сильнее, чем в нас, они чаще и долее нас покорны первому впечатлению; если я умел подогреть в некоторых то, что называют капризом, то это стоило мне неимоверных трудов и жертв - но так как я знал поддельность чувства, внушенного мною, и благодарил за него только себя, то и сам не мог забыться до полной, безотчетной любви; к моей страсти примешивалось всегда немного злости; - все это грустно - а правда!..
- Какой вздор! - сказала Минская, - но, окинув его быстрым взглядом, она невольно с ним согласилась.
Наружность Лугина была в самой деле ничуть не привлекательна. Несмотря на то, что в странном выражении глаз его было много огня и остроумия, вы бы во всем его существе не встретили ни одного из тех условий, которые делают человека приятным в обществе; он был неловко и грубо сложен; говорил резко и отрывисто; больные и редкие волосы на висках, неровный цвет лица, признаки постоянного и тайного недуга, делали его на вид старее, чем он был в самом деле; он три года лечился в Италии от ипохондрии, - и хотя не вылечился, но по крайней мере нашел средство развлекаться с пользой; он пристрастился к живописи; природный талант, сжатый обязанностями службы, развился в нем широко и свободно под животворным небом юга, при чудных памятниках древних учителей. Он вернулся истинным художником, хотя одни только друзья имели право наслаждаться его прекрасным талантом. - В его картинах дышало всегда какое-то неясное, но тяжелое чувство: на них была печать той горькой поэзии, которую наш бедный век выжимал иногда из сердца ее первых проповедников.
Лугин уже два месяца как вернулся в Петербург. Он имел независимое состояние, мало родных и несколько старинных знакомств в высшем кругу столицы, где и хотел провести зиму. - Он бывал часто у Минской: ее красота, редкий ум, оригинальный взгляд на вещи должны были произвести впечатление на человека с умом и воображением. Но о любви между ними не было и в помине.
Разговор их на время прекратился, и они оба, казалось, заслушались музыки. Заезжая певица пела балладу Шуберта на слова Гете: Лесной царь. Когда она кончила, Лугин встал.
- Куда вы? - спросила Минская.
- Прощайте.
- Еще рано.
Он опять сел.
- Знаете ли, - сказал он с какою-то важностию, - что я начинаю сходить с ума?
- Право?
- Кроме шуток. - Вам это можно сказать, вы надо мною не будете смеяться. Вот уже несколько дней, как я слышу голос. Кто-то мне твердит на ухо с утра до вечера - и как вы думаете что? - адрес: - вот и теперь слышу: в Столярном переулке, у Кокушкина моста, дом титюлярного советника Штосса, квартира номер 27. - И так шибко, шибко, - точно торопится…..Несносно!..
Он побледнел. Но Минская этого не заметила.
- Вы, однако, не видите того, кто говорит? - спросила она рассеянно.
- Нет. Но голос звонкий, резкий дишкант.
- Когда же это началось?
- Признаться ли? я не могу сказать наверное… не знаю… ведь это право презабавно! - сказал он, принужденно улыбаясь.
- У вас кровь приливает к голове, и в ушах звенит.
- Нет, нет. - Научите, как мне избавиться?
- Самое лучшее средство, - сказала Минская, подумав с минуту, - идти к Кокушкину мосту, отыскать этот номер, и так как, верно, в нем живет какой-нибудь сапожник или часовой мастер, - то для приличия закажите ему работу, и, возвратясь домой, ложитесь спать, потому что… вы в самом деле нездоровы!.. - прибавила она, взглянув на его встревоженное лицо с участием.
- Вы правы, - отвечал угрюмо Лугин, - я непременно пойду.
Он встал, взял шляпу и вышел.
Она посмотрела ему вослед с удивлением.
2
Сырое ноябрьское утро лежало над Петербургом. Мокрый снег падал хлопьями, дома казались грязны и темны, лица прохожих были зелены; извозчики на биржах дремали под рыжими полостями своих саней; мокрая длинная шерсть их бедных кляч завивалась барашком; туман придавал отдаленным предметам какой-то серолиловый цвет. По тротуарам лишь изредка хлопали калоши чиновника, - да иногда раздавался шум и хохот в подземной полпивной лавочке, когда оттуда выталкивали пьяного молодца в зеленой фризовой шинели и клеенчатой фуражке. Разумеется, эти картины встретили бы вы только в глухих частях города, как например… у Кокушкина моста. Через этот мост шел человек среднего роста, ни худой ни толстый, не стройный, но с широкими плечами, в пальто, и вообще одетый со вкусом; жалко было видеть его лакированные сапоги, вымоченные снегом и грязью; но он, казалось, об этом ни мало но заботился; засунув руки в карманы, повеся голову, он шел неровными шагами, как будто боялся достигнуть цель своего путешествия, или не имел ее вовсе. - На мосту он остановился, поднял голову и осмотрелся. То был Лугин. Следы душевной усталости виднелись на его измятом лице; в глазах горело тайное беспокойство.
- Где Столярный переулок? - спросил он нерешительным голосом у порожнего извозчика, который в эту минуту проезжал мимо его шагом, закрывшись по шею мохнатой полостию и насвистывая камаринскую.
Извозчик посмотрел на него, хлыснул лошадь кончиком кнута и проехал мимо.
Ему это показалось странно. Уж полно, есть ли Столярный переулок? Он сошел с моста и обратился с тем же вопросом к мальчику, который бежал с полуштофом через улицу.
- Столярный? - сказал мальчик, - а вот идите прямо по Малой Мещанской, и тотчас направо, - первый переулок и будет Столярный.
Лугин успокоился. Дойдя до угла, он повернул направо и увидел небольшой грязный переулок, в котором с каждой стороны было не больше 10 высоких домов. Он постучал в дверь первой мелочной лавочки и, вызвав лавочника, спросил: "где дом Штосса?"
- Штосса? - Не знаю, барин, здесь эдаких нет; а вот здесь рядом есть дом купца Блинникова, - а подальше..
- Да мне надо Штосса…
- Ну не знаю, - Штосса!! - сказал лавочник, почесав затылок, - и потом прибавил: - нет, не слыхать-с!
Лугин пошел сам смотреть надписи; что-то ему говорило, что он с первого взгляда узнает дом, хотя никогда его не видал. Так он добрался почти до конца переулка, и ни одна надпись ничем не поразила его воображения, как вдруг он кинул случайно глаза на противоположную сторону улицы, и увидал над одними воротами жестяную доску вовсе без надписи.
Он подбежал к этим воротам - и сколько ни рассматривал, не заметил ничего похожего даже на следы стертой временем надписи; доска была совершенно новая.
Под воротами дворник в долгополом полинявшем кафтане с седой, давно небритой бородою, без шапки и подпоясанный грязным фартуком, разметал снег.
- Эй! дворник, - закричал Лугин.
Дворник что-то проворчал сквозь зубы.
- Чей это дом?
- Продан! - отвечал грубо дворник.
- Да чей он был.
- Чей? - Кифейкина, купца.
- Не может быть, верно Штосса, - вскрикнул невольно Лугин.
- Нет, был Кифейкина - а теперь так Штосса! - отвечал дворник, не подымая головы.
У Лугина руки опустились.
Сердце его забилось, как будто предчувствуя несчастие. Должен ли он был продолжать свои исследования? не лучше ли вовремя остановиться? Кому не случалось находиться в таком положении, тот с трудом поймет его: любопытство, говорят, сгубило род человеческий, оно и поныне наша главная, первая страсть, так что даже все остальные страсти могут им объясниться. Но бывают случаи, когда таинственность предмета дает любопытству необычайную власть: покорные ему, подобно камню, сброшенному с горы сильною рукою, мы но можем остановиться - хотя видим нас ожидающую бездну.
Лугин долго стоял перед воротами. Наконец обратился к дворнику с вопросом.
- Новый хозяин здесь живет?
- Нет.
- А где же?
- А черт его знает.
- Ты уж давно здесь дворником?
- Давно.
- А есть в этом доме жильцы?
- Есть.
- Скажи, пожалуйста, - сказал Лугин после некоторого молчания, сунув дворнику целковый, - кто живет в двадцать седьмом номере?
Дворник поставил метлу к воротам, взял целковый и пристально посмотрел на Лугина.
- В двадцать седьмом номере?.. Да кому там жить! Он уж бог знает сколько лет пустой.
- Разве его не нанимали?
- Как не нанимать, сударь, - нанимали.
- Как же ты говоришь, что в нем не живут!
- А бог их знает! Так-таки не живут. Наймут на год, да и не переезжают.
- Ну, а кто его последний нанимал?
- Полковник, из анженеров, что ли!
- Отчего же он не жил?
- Да переехал было… а тут, говорят, его послали в Вятку - так номер пустой за ним и остался.
- А прежде полковника?
- Прежде его было нанял какой-то барон, из немцев, - да этот и не переезжал; слышно, умер.
- А прежде барона?
- Нанимал купец для какой-то своей….. гм! Да обанкрутился, так у нас и задаток остался…
"Странно!" - подумал Лугин.
- А можно посмотреть номер?
Дворник опять пристально взглянул на него.
- Как нельзя? Можно! - отвечал он и пошел, переваливаясь, за ключами.
Он скоро возвратился и повел Лугина во второй этаж по широкой, но довольно грязной лестнице. Ключ заскрипел в заржавленном замке, и дверь отворилась; им в лицо пахнуло сыростью. Они взошли. Квартира состояла из четырех комнат и кухни. Старая пыльная мебель, некогда по золоченная, была правильно расставлена кругом стен, обтянутых обоями, на которых изображены были на зеленом грунте красные попугаи и золотые лиры; изразцовые печи кое-где порастрескались; сосновый пол, выкрашенный под паркет, в иных местах скрипел довольно подозрительно; в простенках висели овальные зеркала с рамками рококо; вообще комнаты имели какую-то странную несовременную наружность.
Они, не знаю почему, понравились Лугину.
- Я беру эту квартиру, - сказал он. - Вели вымыть окна и вытереть мебель… посмотри, сколько паутины! да надо хорошенько вытопить… - В эту минуту он заметил на стене последней комнаты поясной портрет, изображающий человека лет сорока в бухарском халате, с правильными чертами, большими серыми глазами; в правой руке он держал золотую табакерку необыкновенной величины. На пальцах красовалось множество разных перстней. Казалось, этот портрет писан несмелой ученической кистью, - платье, волосы, рука, перстни - все было очень плохо сделано; зато в выражении лица, особенно губ, дышала такая страшная жизнь, что нельзя было глаз оторвать: в линии рта был какой-то неуловимый изгиб, недоступный искусству и, конечно, начертанный бессознательно, придававший лицу выражение насмешливое, грустное, злое и ласковое попеременно. Не случалось ли вам на замороженном стекле или в зубчатой тени, случайно наброшенной на стену каким-нибудь предметом, различать профиль человеческого лица, профиль, иногда невообразимой красоты, иногда непостижимо отвратительный? Попробуйте переложить их на бумагу! вам не удастся; попробуйте на стене обрисовать карандашом силуэт, вас так сильно поразивший, - и очарование исчезает; рука человека никогда с намерением не произведет этих линий; математически малое отступление - и прежнее выражение погибло невозвратно. В лице портрета дышало именно то неизъяснимое, возможное только гению или случаю.
"Странно, что я заметил этот портрет только в ту минуту, как сказал, что беру квартиру!" - подумал Лугин.
Он сел в кресла, опустил голову на руку и забылся.
Долго дворник стоял против него, помахивая ключами.
- Что ж, барин? - проговорил он наконец.
- А!
- Как же? - коли берете, так пожалуйте задаток.
Они условились в цене, Лугин дал задаток, послал к себе с приказанием сейчас же перевозиться, а сам просидел против портрета до вечера; в 9 часов самые нужные вещи были перевезены из гостиницы, где жил до сей поры Лугин.
"Вздор, чтоб на этой квартире нельзя было жить", думал Лугин. "Моим предшественникам видно не суждено было в нее перебраться - это конечно странно! - Но я взял свои меры; переехал тотчас! - Что ж? - ничего!"
До двенадцати часов он с своим старым камердинером Никитой расставлял вещи….
Надо прибавить, что он выбрал для своей спальни комнату, где висел портрет.
Перед тем чтоб лечь в постель, он подошел со свечой к портрету, желая еще раз на него взглянуть хорошенько, и прочитал внизу вместо имени живописца красными буквами: Середа.
- Какой нынче день, - спросил он Никиту.
- Понедельник, сударь….
- Послезавтра середа! - сказал рассеянно Лугин.
- Точно так-с!..
Бог знает почему Лугин на него рассердился.
- Пошел вон! - закричал он, топнув ногою.
Старый Никита покачал головою и вышел.
После этого Лугин лег в постель и заснул.
На другой день утром привезли остальные вещи и несколько начатых картин.