Управляющий забрался в "джип" и укатил из Аракаки, а перед нами стояла теперь проблема раздобыть лодку, которая отвезла бы нас обратно вниз по реке. Одно за другим обошли мы все питейные заведения. Владельцев лодок с подвесными моторами тут было немало, но у каждого находилась какая-нибудь веская причина отказать нам: у одного мотор не в порядке, у другого лодка недостаточно просторная, у третьего нет горючего или, скажем, того, кто уж точно разбирается в моторе, как раз нет сейчас в Аракаке. В конце концов, поиски свели нас с индийцем по имени Якоб, угрюмо восседавшим в одном из салунов. Его трудно было не заметить: кончики ушей индийца поросли пучками длинных прямых волос, что придавало ему вид мрачного восточного гнома. Якоб признал, что лодку имеет, но сказал, что взять нас не может. Но в отличие от всех других судовладельцев он не мог придумать основательной причины для отказа, и мы насели на него. Обе стороны спорили и торговались в табачной атмосфере салуна под душераздирающие звуки граммофона. Около половины одиннадцатого сопротивление Якоба было сломлено, и с видом бесконечного уныния он согласился взять нас утром в Кориабо.
Наутро мы встали в шесть часов, а в семь были готовы к отправлению. Якоба нигде не было видно. В девять часов он явился к нам с несчастным видом и объявил, что и лодка, и мотор готовы, но бензина пока раздобыть не удается.
Герти, не имея других занятий, стояла поблизости, с интересом прислушиваясь к нашему разговору.
Она взглянула на меня сочувственно и испустила тяжелый вздох.
- Голюбчик, - сказала она, - ну просто узас все эти промедления. Ну просто досада берет.
К середине дня горючее все-таки нашлось, и мы отчалили в сторону Кориабо. В клетке, свернувшись, спал муравьед, а рядом с ним лежала половинка муравьиного гнезда - для подкрепления в дороге. На носу громоздился большой деревянный ящик, торчавший над водой на добрых полметра с каждого борта. Джек соорудил его в Аракаке специально для капибар.
Нам чрезвычайно повезло, что путь наш лежал вниз по вздувшейся реке с быстрым течением, ибо мотор Якоба оказался весьма капризным и не перенес бы никаких дорожных неурядиц. Если какая-нибудь щепочка перекрывала на время систему охлаждения или приходилось идти не на полном газу, мотор глох, и требовалась изрядная доля увещеваний, чтобы склонить его к продолжению работы. У Якоба имелось для этого единственное средство: дергать шнур стартера с максимально возможной силой и частотой. Внутренний мир двигателя почитался за святая святых, и всякое вторжение в него исключалось. В конце концов вера Якоба в свой механизм всегда оправдывалась, но однажды ему пришлось дергать шнур без передышки полтора часа. Когда мотор, наконец, завелся, Якоб, все это время подавлявший ярость зубовным скрежетом, сел на место и, не проявив ни малейших признаков радости, вернулся к своему обычному состоянию печальной сосредоточенности.
К вечеру мы добрались до Кориабо и встали борт о борт с судном Бринсли Мак-Леода. Якоб не хотел зря глушить мотор, и поэтому мы разгружались с большой поспешностью. Через десять минут лодка была свободна, и Якоб в унынии отправился в обратный путь, не оживившись даже от сознания того, что мотор не заглох в продолжение всей разгрузочной операции.
С облегчением мы узнали, что баркас Бринсли в очередной раз приведен в порядок. Самого хозяина в деревне не было, он трудился на своем золотом участке у дальней плотины, но нас заверили, что на следующее утро, к десяти часам, он вернется.
К нашему удивлению, он действительно вернулся в назначенное время. Мы набили ящик нарезанными ананасами и кассавой, заманили туда капибар и погрузили их на борт. Предстоял последний дневной переход до Баримы. Путь получился долгим, потому что мы останавливались у каждого знакомого поселения, чтобы узнать, не поймал ли кто по нашей просьбе что-нибудь интересное. Кое-что действительно нашлось, и по прибытии в Маунт-Эверард мы имели на борту кроме муравьеда, капибар и змеи еще и трех ара, пять амазонов, двух попугайчиков, капуцина, а самое главное - пару красноклювых туканов. Неизбежные деловые переговоры, сопровождавшие приобретение всех этих богатств, отняли столько времени, что с наступлением темноты мы были еще в десяти милях от Морауанны и только в час ночи пришвартовались к "С. С. Тарпон", покачивавшейся у мола. По трапу мы вскарабкались на борт. Пробравшись меж спящих тел, устилавших палубу, мы разыскали каюту старшего стюарда. Он предстал перед нами облаченным в яркую пижаму, но, когда осознал, что ему предстоит быть "при исполнении", нахлобучил фуражку и проводил нас к двум каютам, которые - о, чудо! - были зарезервированы специально для нас. В одной мы разместили животных, а в другой расположились сами и, изнемогая от усталости, разошлись по койкам в половине третьего утра.
Когда я открыл глаза, день был в разгаре. Мы находились в море, а на горизонте, прямо по курсу, лежал Джорджтаун.
Глава 8. Маса Кинг и сирена
В Джорджтауне, в гараже, ставшем зверинцем Тима Вайнелла, нас ожидали сюрпризы. Пока мы в поисках животных путешествовали по Бариме, наши друзья из других частей колонии прислали кое-что в Джорджтаун. В Камаранге недавно побывал гидроплан, и пилот привез нам в дар от Билла и Дафни Сеггар нескольких амазонов и ручного красношапочного дятла. Тайни Мак-Турк прислал лисицу и мешочек змей. Тим, которому не очень-то улыбалось с утра до вечера возиться с нашей коллекцией, сумел так поставить дело, что за отлов животных взялись и местные жители. Некоторые экземпляры были пойманы прямо в Ботаническом саду. Один из садовников изловил пару мангуст, носившихся по лужайкам. Тим принял их с радостью, хотя, строго говоря, это были не южноамериканские животные. Много лет назад владельцы плантаций сахарного тростника завезли сюда мангуст из Индии, рассчитывая с их помощью разделаться с крысами, ставшими истинным бичом плантаций. Мангусты прижились, да так успешно, что стали обычнейшими животными побережья. Сады кишели и опоссумами, которые, как и кенгуру, вынашивают своих детенышей в сумке. Я давно мечтал увидеть опоссума: ведь он - один из очень немногих сумчатых животных, распространенных вне Австралии. Но когда наша встреча состоялась, я почувствовал сильное разочарование: оба опоссума напоминали огромных крыс с заостренными, почти совершенно голыми мордами, длинными острыми зубами и противными чешуйчатыми хвостами. Это, без сомнения, были самые отвратительные звери нашей коллекции. Тим радостно сообщил нам, что выбор имен для опоссумов не доставил ему абсолютно никаких хлопот: он назвал их Дэвид и Чарльз.
Самым замечательным приобретением оказался зловредный и вечно хнычущий субъект по имени Перси. Это был древесный дикобраз, который, как и все дикобразы, обладал несносным нравом. Стоило кому-нибудь попытаться дотронуться до него, как по маленькой физиономии дикобраза пробегала гримаса раздражения, короткие иглы начинали вибрировать, раздавалось шипение, и колючий недотрога принимался топать ногами от злости так, что не оставалось сомнений: он со злорадным наслаждением пустит в ход свои длинные передние зубы, если к нему подойдут слишком близко. Этот дикобраз обладает щетинистым цепким хвостом, которым он хватается за ветки, лазая по деревьям. Подобный хвост есть у многих древесных животных - обезьян, панголина, опоссума и древесного муравьеда - с одной лишь разницей: у них хвост закручивается внутрь, а у Перси - наружу. Свойство, что и говорить, редкое, но не уникальное: так же закручивается хвост и у некоторых мышей, обитающих в Папуа.
Собранная коллекция, несомненно, уже могла доставить нам некоторое удовлетворение, но в ней имелись и крупные изъяны: еще не были пойманы два чрезвычайно интересных существа, обитающих в Гайане. Одно из них - гоацин. Это - птица, и у науки с ней особые счеты. В отличие от всех других пернатых у гоацина на крыльях есть коготки. Взрослому гоацину коготки не нужны, и поэтому они глубоко скрыты в перьях. Но у нелетающего птенца они работают в полную силу: карабкаясь по ветвям, он пользуется своими когтистыми крыльями, как второй парой лап. Палеонтологи доказали, что птицы произошли от рептилий. Среди всех ныне живущих птиц гоацин - единственный вид, сохранивший когти на передних конечностях, а побережье той части Южной Америки, где мы сейчас находились, - единственное в мире место, где он обитает.
Второе животное, с которым мы жаждали встретиться, - ламантин, крупное млекопитающее, похожее на тюленя. Всю свою жизнь он проводит в устьях рек, где, никому не мешая, пасется в зарослях водорослей. Своего единственного детеныша самка ламантина выкармливает молоком, выходя для этого на сушу. Когда малыш сосет, мамаша держит его на груди, бережно обнимая ластами. Говорят, что первые европейские моряки, посетившие побережье Южной Америки, не оставили без внимания нежность материнских ласк ламантина, и их рассказы породили легенды о сиренах.
Нам сообщили, что и гоацина, и ламантина можно легко найти в устье Кандже, в нескольких милях от Джорджтауна. Время нашей экспедиции подходило к концу, оставалась всего одна неделя. Поэтому спустя два дня после возвращения с Варимы мы снова отправились в путь, на этот раз на поезде, который доставил нас в маленький городок Нью-Амстердам, в устье Кандже.
Гайана стала частью Британской империи только в начале девятнадцатого столетия. До этого в течение нескольких веков она принадлежала Голландии, и, трясясь в поезде вдоль побережья, мы без труда определяли следы голландского владычества. Железнодорожные станции носили названия имений крупных местных сахарных магнатов: Бетервервагтинг, Велдаад и Онвервагт. Многие из этих имений своим существованием были обязаны морской дамбе, видневшейся далеко слева от нас, которую голландцы возвели, чтобы превратить бесплодные приморские болота в плодородные угодья. В самом Нью-Амстердаме, изнемогавшем от зноя на берегу реки Бербис шириной в милю, мы обратили внимание на несколько элегантных, выкрашенных белой краской домов. Они не терялись среди современных бетонных зданий и деревянных бунгало, а, наоборот, подчеркивали достоинства голландской колониальной архитектуры.
Кто в первую очередь мог помочь нам в наших поисках? Очевидно, рыбаки. Поэтому мы спустились к бухте, где африканцы и индийцы сидели в деревянных лодчонках, пришвартованных к молу, чинили сети и сплетничали. Мы спросили, не поможет ли кто-нибудь поймать "водяную маму", как тут называют ламантина. Охотников не нашлось, но почти каждый считал, что для этого дела больше всего подходит один негр, которого они называли Маса Кинг.
Этот Маса Кинг был, по-видимому, человеком незаурядным. Рыбак по профессии, он обладал необыкновенной силой и поэтому был буквально нарасхват по всему Нью-Амстердаму. Особенно ценилось его умение забивать сваи - работа, для которой никто, кроме него, по-настоящему не годился. Любимым отдыхом Масы Кинга, как нам сказали, было "тузиться" с коровами. Он был к тому же заядлым охотником и больше, чем кто-либо другой, знал о животных всей округи. Если кто-то вообще может поймать ламантина, то это только мистер Кинг. Мы отправились на поиски этого человека.
Наконец мы нашли его на рыбном базаре, где он сидел и препирался с торговцем относительно своего улова. Внешность Масы Кинга соответствовала его репутации. Он был чрезвычайно плотного сложения, носил ярко-красную рубаху и черные брюки в узкую светлую полоску, а на его пышной курчавой шевелюре держалась малюсенькая шляпка из черного фетра. Мы спросили, не поймает ли Маса Кинг для нас ламантина.
- Знаешь, дорогой, - ответил он, поглаживая роскошные бакенбарды, - тут их просто куча, но ловить совсем трудно, потому что эта водяная мама очень нервный. Когда она попадать в сеть, она так волноваться, туда-сюда прыгать, а сильный такой - самый прочный сеть разорвет начисто.
- Ну и как же ее поймать все-таки? - спросил Джек.
- Можно только одна штука, - ответил мистер Кинг хмуро. - Когда эта водяная мама попала в сеть, ты надо гладить и щипать веревка, как струна, чтобы она дрожал и эта дрожь через воду чтобы ходил прямо на водяную маму. Если ты это делать хорошо, совсем хорошо, она любит это очень-очень, она лежать совсем, балдеть, знаешь как - ууух! - мистер Кинг издал выразительно-исступленный звук, и лицо его при этом осветила ангельская улыбка. - Я знаю только один человек, кто так может делать, - добавил он. - Это - я.
Столь глубокая эрудиция произвела на нас такое сильное впечатление, что мы, не сходя с места, договорились с мистером Кингом. У нас на следующий день уже был зафрахтован катер, и мистер Кинг обещал, что мы начнем охоту прямо с утра. Он сказал, что захватит с собой сеть и двух помощников.
Команда катера состояла из капитана-негра по имени Фрезер и механика-индийца, которого звали Рангур. Довольно скоро мы с удивлением обнаружили, что ни тот, ни другой вовсе не боготворят мистера Кинга. Спустя полчаса хода по Кандже мы заметили игуану, сидевшую высоко на дереве.
- Ну-ка, мистер Кинг, - сказал Рангур, - ловить хочешь?
Мистер Кинг жестом повелителя дал понять, что катер следует остановить. Он перевалил свое грузное тело в маленький ялик и с одним из помощников стал продираться к дереву сквозь тростник. Игуана, прекрасный экземпляр длиной больше метра, неподвижно лежала на поразительно тонкой ветке метрах в пяти над водой, поблескивая на солнце зелеными чешуйками. Мистер Кинг срубил длинный бамбук и приладил на его конце петлю. Затем он поднял бамбук и стал помахивать им перед головой игуаны.
- Ты зачем так делать, мистер Кинг? - обратился к нему Фрезер явно издевательским тоном. - Ты, может, думать - он хочет ходить вниз, прямо в твой руки?
Ящерица не двигалась, как будто не замечала возни внизу.
- Эй, мистер Кинг, - подхватил Рангур, - знаю все, ты взял эта ручная ящерица и привязал тут вчера в ночь, а теперь хотишь показать, какой ты ловкий, как ты ловить уметь!
Но мистер Кинг был выше того, чтобы реагировать на эти глупые насмешки. Он велел одному из своих помощников залезть на дерево и накинуть игуане петлю на шею. В ответ на эти действия рептилия лениво перебралась повыше.
- Сдается мне, - снова выступил Фрезер, - что этот тварь иметь намерение делать прыг-скок.
Мистер Кинг потребовал, чтобы помощник продолжал преследование. В течение десяти минут игуана, раскачиваясь на ветке под легким ветерком, позволяла петле болтаться перед собой. Она даже благосклонно лизнула веревку, когда та прошлась у самого ее носа, но лезть в петлю не желала, как ни старался мистер Кинг подбодрить ее снизу криками. В конце концов помощник подполз к ней слишком близко. Терпение игуаны истощилось: с безразличным видом она отвернулась от веревки и грациозно прыгнула в реку. Финалом этого номера был всплеск мутной жижи в прибрежных зарослях.
- Сдается мне, - констатировал Фрезер, обращаясь в пространство, - он иметь намерение.
Мистер Кинг вернулся на судно.
- Тут их еще куча, - сказал он, - мы их много-много поймать.
Вдоль обоих берегов реки тянулась стена мака-мака - гигантского растения из рогозовых. Его впечатляющие, с руку толщиной, стебли имеют сплошь губчатую сердцевину, и поэтому ничего не стоило свалить их даже легким ударом мачете. Они уходили вверх, прямые и голые, как сосновые стволы, и только в четырех-пяти метрах над водой распускались несколькими стреловидными листьями. Среди листьев кое-где можно было заметить зеленый плод, формой и размером напоминающий ананас. Мы знали, что листья мака-мака - любимейшая пища гоацина, и поэтому с надеждой и волнением обшаривали заросли в бинокли.
День уже был в разгаре, и солнце жгло немилосердно. Металлические детали на палубе катера раскалились так, что до них нельзя было дотронуться. Утренний бриз выдохся, и удушливая жара разлилась над рекой. Листья мака-мака неподвижно висели в дрожащем мареве. Все вокруг замерло.
Около часа дня мы увидели нашего первого гоацина. Внимание Джека привлекло приглушенное кудахтанье, раздавшееся в гуще мака-мака. Фрезер остановил катер, и в бинокль мы разглядели очертания крупной птицы, которая неподвижно сидела в зарослях, прячась от испепеляющего солнца. Подойдя ближе, мы увидели вторую, а затем и третью птицу. Вскоре выяснилось, что их здесь полным-полно.
По-настоящему разглядеть гоацина нам удалось только в четыре часа. Солнце уже заметно снизилось, и жара стала не столь угнетающей. Мы прошли поворот реки и увидели группу из шести птиц, кормящихся листьями мака-мака. Это были красивые птицы с каштановым оперением, размером с курицу, коренастые, но с тонкой шеей. На голове у них красовался высокий острый хохолок, вокруг блестящих красных глаз синела голая кожа. При нашем приближении они перестали кормиться и, уставясь на нас, стали нервически подергивать хвостами вверх и вниз, издавая при этом резкие скрипучие крики. В конце концов они с шумом отступили и скрылись в глубине зарослей, тяжело хлопая крыльями. Но Чарльз все-таки успел их заснять.
Повидав этих редких и прекрасных птиц, мы испытали чувство благоговейного восторга, которое только усилило наше желание увидеть передвижение птенцов гоацина. Катер, пыхтя, медленно двигался вверх по реке, а Джек без устали прочесывал в бинокль береговые заросли, пытаясь обнаружить гнездо. И под вечер мы отыскали одно. Это было непрочное плоское сооружение из веточек, устроенное в колючем кустарнике среди зарослей мака-мака, метрах в двух над водой. Дрожа от возбуждения, мы забрались в ялик и направились к гнезду. В нем сидели два маленьких голых птенца, не сводивших с нас глаз. При нашем приближении их любопытство сменилось страхом. Птенцы, напоминавшие едва прикрытые морщинистой кожей скелетики, выбрались из гнезда и, трясясь, поползли вверх сквозь колючки, судорожно перебирая лапками и когтистыми култышками крыльев. Это было поразительное зрелище; мы невольно забыли, что перед нами птицы. Когда птенцы прицепились к тонким ветвям и закачались над нами, я встал и осторожно потянулся к ним. Малыши, только что продемонстрировав свои исключительные способности древолазов, пустились теперь на трюк, который не под силу больше никому из детей в мире пернатых. Они вдруг как-то оказались в воздухе и мягко, по-чемпионски, практически без брызг вошли в воду с двухметровой высоты. Пока мы приходили в себя от изумления, птенцы проплыли под водой, выбрались на берег и исчезли в колючей чаще.
Стремительные маневры птенцов повергли нас в разочарование, потому что мы, конечно, не успели их заснять. Вместе с тем мы теперь были уверены, что птенцов на реке должно быть много, раз удалось так легко обнаружить их в первый же день. Все остальное время на Кандже мы только тем и занимались, что разыскивали гнезда гоацинов. Мы нашли несколько гнезд с кладкой, и одно из них идеально подходило для съемки. Когда мы подошли к этому гнезду, с него тяжело взлетела насиживающая птица. Вскоре она вернулась, спустившись вниз по тонкой веточке. Она снова уселась на яйца, но не стала устраиваться, как это обычно делают наседки, а кое-как плюхнулась в гнездо и застыла в какой-то странной и неудобной позе.