– Да, на этот раз германцы организованы гораздо лучше, чем прежде. Во-первых, в походе запрещено участвовать тому, у кого нет трех марок серебром. Во-вторых, Фридрих разбил свое войско на отряды по пятьсот человек и поставил во главе их умных и опытных военачальников. И в-третьих, значительно увеличил количество арбалетчиков. Ты знаешь, как они ценны во время штурма крепости. Мы очень многих теряли от метких стрел сарацинских лучников. Уверен, арбалетчики Фридриха себя еще покажут. К сожалению, мы до сих пор расхлебываем совершенно глупый запрет 1139 года, когда Папа Иннокентий II почему-то решил, что арбалет – слишком смертоносное оружие и может применяться только для охоты. Нас смущает лишь чересчур преклонный возраст императора. Ведь ему, как мне помнится, уже минуло шестьдесят лет?
– Недавно исполнилось шестьдесят шесть, – уточнил адмирал.
– Вот и я об этом. Если с ним что-нибудь случится в походе, кто его заменит?
– Сын, Фридрих Швабский. Он идет вместе с ним.
Танкред иронично ухмыльнулся.
– Этот неуч? – спросил он с издевкой. – Он не умеет ни читать, ни писать. А воинских талантов у него не наберется и на медный обол.
– Крест может подхватить Филипп II Август. Это молодой, но уже опытный военачальник, – мимоходом польстил де Сабле королю, хорошо отозвавшись о его сиятельном друге. – Когда он вступил на престол, – продолжал адмирал, – в состав его домена входили только Иль-де-Франс, Орлеан и часть Берри, а на остальные десять фьефов французского королевства распространялось только право сюзеренитета. Брак с Изабеллой Геннегау принес ему Артуа. А когда он подавил мятеж графа Фландрского, претендовавшего на регентство, то получил Амьенуа и Вермандуа. При этом показал себя в битве с коалицией таких серьезных и опытных противников, как графы Геннегау, Блуа и Шартрский с самой лучшей стороны. А еще он освободился от опеки своей матери, Адели Шампанской, и четырех ее братьев, которые немало крови ему попортили.
– Да это так, – ответил Танкред, улыбнувшись чему-то своему, но тут же нахмурился. – Если бы не Плантагенеты…
Адмирал отмолчался. Он понял, что имеет в виду король Сицилии. В самом начале своего правления молодой Танкред был увлечен личностью английского короля Генриха II и старался во всем подражать ему. Но очень скоро увидел, что интересы их противоположны, и французский король неизбежно должен ставить своей целью отнятие французских владений у английского короля. Руководствуясь этим убеждением, Филипп вскоре возвратился к той политике, которой придерживался его отец, – стал требовать от Генриха II вассальной покорности в управлении французскими областями и пользовался всяким случаем вредить ему.
Невозможно было думать об объединении французских земель до тех пор, пока власть Плантагенетов по эту сторону Ла-Манша была так велика. И тогда Филипп приступил к основной задаче: отвоеванию владений Анжуйской династии, в три раза превышавших по площади королевские. Вражда Генриха II со своими сыновьями облегчала ему эту задачу, но ее нужно было использовать с толком. Чем сейчас король Франции и занимался, насколько было известно Роберу де Сабле. А это для нового крестового похода было очень скверно, потому что такая сильная фигура, как Ричард Плантагенет, вряд ли смирится с доминированием французского короля, которого он насмешливо именовал "корольком".
– Я слышал, что Филипп сватается к дочери датского короля – Ингеборге…
Адмирал то ли спросил, то ли просто констатировал факт.
– Есть такие слухи, – не очень охотно откликнулся Танкред.
Робер де Сабле мысленно расхохотался. Внешне Ингеборга была почти копией Изабеллы Иерусалимской. Жениться на ней можно было лишь по одной причине – из-за денег. Брат Ингеборги, король Кнут VI, был очень богат и давал за нее большое приданое. Это все знали. Братец из шкуры лез, лишь бы пристроить сестру, единственным "достоинством" которой был злокозненный нрав, чем она немало досаждала и ему, и его приближенным. Так что "королька" можно было лишь пожалеть. Если, конечно, он вовремя не даст задний ход. Что было вполне вероятно, так как Филипп не был дураком и умел интриговать, как никто другой.
– Что слышно о Ричарде? – вдруг спросил Танкред.
Для него не было тайной, что Робер де Сабле находится с Ричардом Плантагенетом в дружеских отношениях. Мало того, и флот, которым он командовал, принадлежал лично графу Пуату. Впрочем, когда-то и юный Филипп, будучи принцем, ходил в лучших друзьях Ричарда…
– Ричард сел на своего любимого конька, – не без сожаления ответил адмирал. – Как обычно, он подчинился мимолетному порыву и, не заручившись согласием отца, принял крест. Причем в том самом соборе города Тур, где когда-то вступил в крестоносцы и его прадед Фульк Анжуйский, чтобы жениться на принцессе Мелисенде и стать королем Иерусалимским. Теперь Ричард уговаривает короля Генриха присоединиться к нему, ведь тот давно желал принять участие в крестовом походе и даже потратил значительные суммы на поддержку королевства Иерусалимского…
Увы, позавтракать Роберу де Сабле и Танкреду Сицилийскому так и не удалось. Едва над горизонтом показался алый краешек солнечного диска, как в шатер заскочил взволнованный комит – старший офицер. На груди у него висел серебряный свисток, подстегивающий команду при исполнении того или иного маневра, а у пояса – короткий тяжелый меч, удобный для боя на корабле, где пространство большей частью было ограничено.
– Сарацины! – вскричал комит.
На кораблях, принадлежавших Ричарду Плантагенету, существовал порядок, заведенный в венецианском флоте, по тем временам самом сильном и многочисленном. Парусами ведал комит, штурмана называли "пилотом", а помогали ему рулевые. Помимо них, в состав экипажа входили также несколько помощников комита, лекарь, цирюльник, плотник, портной, который в основном чинил рваные паруса, и сапожник. Самыми низшими в этой иерархии были матросы-галиоты. Они работали грузчиками в порту, а затем помогали судну отвалить от пристани. Кроме того, предусмотрительный Робер поставил на каждом нефе по небольшому воинскому отряду – в основном копейщиков и арбалетчиков.
К сожалению, среди них не было тяжеловооруженных рыцарей, которые являлись главной ударной силой во всех сражениях, будь то на море или на суше. А галиоты, хоть и могли держать в руках оружие (обычно оно хранилось под замком в одной из каморок), но вояки из них были никудышные.
Робер де Сабле и Танкред выскочили из шатра и увидели, что нефы окружают юркие посудины сарацинских пиратов. Среди них находились четыре больших гураби, которые являлись главной ударной силой пиратского флота, не менее десятка быстроходных шейти и штук двадцать маленьких юрких караби. На всех кораблях сарацин виднелись готовые к бою стрелки из лука, представлявшие для франков наибольшую опасность. Нельзя было сбрасывать со счетов и возможность абордажа, в котором сарацины, превосходно владеющие ножами, не имели себе равных.
Понимая, что без реальной морской военной силы защитить побережье невозможно, Салах ад-Дин с первых же дней прихода к власти стал уделять особое внимание усилению флота Египта. Султан создал специальный административный орган по делам флота – диван ал-устуль – и издал предписание правителям областей Сирии и Египта выполнять все, что он потребует для обеспечения флота. Салах ад-Дин выделял для этого управления значительные суммы.
Кроме того, султан повелел для постройки кораблей использовать ресурсы не только Египта, но и Сирии, откуда вывозилось железо, добываемое близь Бейрута, кедр и итальянская каменная сосна, которые произрастали в горах Ливана. Для закупки древесины, железа, воска был заключен ряд торговых соглашений с итальянскими республиками. Также в Александрии существовал диван, известный под названием "ал-матджар ас-султани", для приобретения различных товаров, ввозимых в Египет и необходимых для армии и флота – древесины, железа, шерсти, парусины. Все это покупалось на средства налога – хумса, – которым облагались все купцы – как арабские, так и европейские.
И все равно египетский флот годился разве что для охраны прибрежных вод. Большие корабли крестоносцев с отрядами арбалетчиков и метателями "греческого огня" (секрет которого франкам так и не удалось выведать у византийцев, но покупать сосуды с горючей жидкостью они имели возможность) превосходили гураби, а тем более шейти. Имелись у сарацин суда и побольше – куркуры и заураки, – но они предназначались для перевозки грузов и были неповоротливыми и тихоходными.
Тогда Салах ад-Дин обратил внимание на буйное и неуправляемое сообщество магрибских пиратов. Они не признавали никакой власти и грабили всех подряд – и подданных султана, и крестоносцев. Правда, в сражениях с франками пираты часто терпели поражения, но большей частью потому, что были разрознены. Салах ад-Дин взял их под свое крыло, пообещав всяческую помощь и прощение грехов. Кроме того, посланные им люди, понимавшие толк в морском деле, начали создавать пиратский флот и обучать пиратов совместным действиям. Видимо, часть этого флота и перехватила нефы под командованием Робера де Сабле.
– Приготовиться к бою! – зычно прокричал адмирал, и тут же его команду повторили сначала комит, приложив к губам свой свисток, а затем подал голос сигнальщик флагманского нефа, сидевший в "вороньем гнезде" на верхушке одной из мачт.
У сигнальщика, впередсмотрящего, было много разнообразных команд, которые он подавал зычным голосом большого рога.
По палубе нефа забегали матросы-галиоты, получая у одного из помощников комита оружие, арбалетчики заняли места у бойниц, метатели "греческого огня" разожгли уголья в специальных закрытых жаровнях и вытащили из трюма сундуки, где хранились обложенные ватой горшки с зажигательной смесью, а вокруг Робера де Сабле и Танкреда завертелись оруженосцы, облачая рыцарей в доспехи, что было нелегкой, а главное, сильно растянутой во времени задачей.
Поэтому оба ограничились минимумом воинского облачения. Они предпочли стеганные жюпо-дармеры, надеваемые под кольчугу, легкие, но прочные хауберки до колен, которые имели право носить только посвященные в рыцари, оплечья-эспальеры и широкие боевые пояса из металлических пластин, прикрывающие живот. По обычаю того времени у рыцаря было два ножа: один висел у пояса, а второй находился в специальных ножнах на голени. Остальное оружие – копья и массивные булавы – держали оруженосцы.
Над кораблями сарацин реяли зеленые мусульманские вымпелы с изображением личного тотема Салах ад-Дина – черного орла. Пока пираты были разрозненными, флаги у них были самые разнообразные. Некоторые даже цепляли к мачте отрезанную голову, – чтобы убоялись те, на кого они нападали. Но теперь пираты выступали от имени султана Египта.
– Выстоим? – спросил немного дрогнувшим голосом Танкред, сжимая в руках полуторный меч-бастард; он был опытным воином и понимал, что шансы у них мизерные.
Робер де Сабле, отдав последние приказания, попробовал, как выходит из ножен его короткий, но тяжелый норманнский меч, и беззаботно ответил:
– Нет. Их слишком много. – И тут же, широко улыбнувшись, философски продолжил: – Но обязаны. Жизнь полна неожиданностей, и часто очевидные вещи на поверку оказываются не такими, как можно предположить. Откровенно говоря, у меня уже давно руки чешутся поработать мечом. Да все никак не выходило. Служба чересчур спокойная – не то, что на суше. Море расслабляет. А тут такая отличная оказия!
Король Сицилии криво осклабился – дабы показать адмиралу, что и он не празднует труса, а сам подумал: "Как же, оказия… Не поддайся я дурацкому порыву отправиться в путешествие с тобой за компанию на этой неуклюжей лохани, сидел бы сейчас в Венеции, чесал между ног, слушал сентенции дожа Орио Мастропьетро, пил охлажденное льдом вино и дожидался в тени цветущего сада, пока не починят мою галеру".
Сарацины ударили сразу и со всех сторон. Казалось, что происходит обычная облавная охота на медведей, в качестве которых выступали нефы, а псами, окружившими больших зверюг, были быстрые, юркие посудины пиратов. Лишь за одним неприятным для франков исключением – псы не только лаяли, но еще и больно кусались. Тучи арабских стрел густо исчертили утреннее небо, чтобы упасть дождем на палубы кораблей Робера де Сабле.
Появились первые раненые и убитые; большей частью среди матросов-галиотов, у которых в качестве защиты были круглые сарацинские щиты из толстой кожи, способные закрыть лишь какую-то одну часть тела, а не всего воина, как у тех же арбалетчиков или копьеносцев. Эти имели прямоугольные норманнские щиты с заостренным нижним концом – большие, удобные в обращении и не мешающие работе с оружием.
Тем временем, как назло, ветер начал стихать, и комит в отчаянии схватился за голову – паруса нефа стали похожими на белье, вывешенное для просушки. Корабли почти остановились, что было очень удобно для гребных пиратских посудин. Сарацины, немного постреляв, решили долго дело не затягивать – путь, по которому шли нефы, был весьма оживленным, и никто не мог дать гарантий, что на горизонте не появятся боевые корабли крестоносцев.
К-б-тан – капитан флагманской гураби, предводитель морских разбойников, вознес молитву Аллаху и рядом со знаменем Салах ад-Дина появился красный флаг. Это означало, что пора идти в атаку и что в плен франков брать не будут. Сарацины радостно завопили, да так, что даже распугали крупную стаю вездесущих чаек, и весла пиратских посудин вспенили воду.
– Пора! – сказал Робер де Сабле. – Метателей – к бою! – приказал он комиту.
Тот снова витиевато засвистел, и звучный голос рога с "вороньего гнезда" флагманского нефа перекрыл звуки сражения. Если до этого были задействованы только стрелки франков, и болты их арбалетов редко пролетали мимо цели, то теперь в сарацин полетели горшки с "греческим огнем". Попадая на палубы пиратских судов, они разбивались, горючая смесь растекалась по доскам, и не было никакой возможности потушить зеленовато-голубое пламя, которое горело даже под водой.
Впрочем, не всегда этот прием срабатывал. Маленькие караби ухитрялись избегать злой участи. В них вообще было трудно попасть. Поэтому метатели огня сосредоточили свои усилия на главных противниках – целили по гураби и шейти. Вскоре пять или шесть суден запылали, и сарацины посыпались в воду как горох. Но остальные упрямо продолжали движение, и Робер де Сабле приказал метателям оставить их нелегкое занятие и взяться за обычное оружие. Опытный флотоводец учел, что вблизи пиратские суда, пораженные горшками с "греческим огнем", будут представлять большую опасность. В особенности, если пылающая гураби вцепится в борт нефа, как клещ, и пираты пойдут от безысходности на абордаж.
Борта нефа дрогнули, раздался треск – так "причалили" к нему суденышки пиратов. Полетели веревки с острыми абордажными крючьями и арканы, с которыми сарацины управлялись весьма ловко. Один аркан из конского волоса змеей мелькнул перед лицом адмирала, и тот с виду меланхолично отмахнулся от него мечом. На палубу упала черная петля.
"Лихо!", – не без зависти подумал Танкред, дрожа от боевого возбуждения. Он уже забыл про свои страхи и готов был сражаться до последнего. Для рыцаря, которого готовили к воинским подвигам едва не с пеленок, предстоящее сражение было сродни кубку хмельного вина. Кровь даже не бежала в жилах, а бурлила, как горная река, и тяжелый меч в руках казался птичьим перышком.
Воющая толпа полуголых сарацин потной волной хлынула на палубу нефа, и началась дикая свалка. Воины франков сражались храбро и искусно, но их было слишком мало. Что касается матросов-галиотов, то они брали в основном отчаянием – красный флаг, вывешенный пиратским капитаном, не оставлял им никаких надежд. Сарацины дрались как безумные. С саблей в одной руке и с кинжалом в другой, пренебрегая защитой, – у них не было даже маленьких щитов, они бросались на франков с таким остервенением, что у многих дрогнули сердца. Только не у Робера де Сабле и Танкреда.
Они врубились в толпу пиратов с такой свирепостью, что сарацины даже опешили. Казалось, на поле вышли косари, потому что каждый удар меча срезал одного, а то и двух пиратов с такой легкостью, словно они были стеблями чертополоха.
По бокам и сзади рыцарей защищали оруженосцы, тоже неслабые воины, и этот железный разящий кулак шел по палубе нефа, оставляя после себя многочисленные мертвые тела и ручьи крови.
Увидев, как сражаются господа, приободрились и галиоты, не говоря уже о копьеносцах и арбалетчиках. Стрелки снова взялись за свое дело, и арбалетные болты опять полетели в сторону сарацин. Враги находились так близко, что арбалетчикам почти не приходилось целиться; даже болт, выпущенный наобум, находил смуглое тело, не защищенное доспехом.
Вскоре атака сарацин на флагманский неф захлебнулась. Их фанатическое неистовство мгновенно сменилось диким ужасом, и они начали прыгать за борт, потому что безжалостные мечи рыцарей прорубали среди них одну просеку за другой. Последнего пирата ловко снял арбалетчик, когда тот уже считал себя спасенным – перелез через фальшборт и намеревался прыгнуть не в море, а в свою караби. Болт прошил его насквозь, и сарацин, с удивлением посмотрев на выросший из своей груди железный стержень, отправился к своему Аллаху, даже не крикнув от боли.
Робер де Сабле поднял личину шлема с прорезью для глаз и осмотрелся. К его удивлению, нефы пока держались.