- И хорошо, что вы ее понимаете и одобряете, мой друг, - сказала Диана. - Но теперь поговорим немного и о себе, о нашей любви. Знаете, Габриэль, сегодня отец снова мне сказал: "Дорогое дитя, будь счастлива! Твое счастье осчастливит и меня!" Итак, сударь мой, уплатив долг признательности, не будем забывать и самих себя.
- Это верно, - задумчиво протянул Габриэль, - да, это верно… Что ж, заглянем в наши сердца и посмотрим, что в них творится. Откроем их друг другу.
- В добрый час! - ответила Диана. - Это будет просто чудесно!
- Да, чудесно… - печально повторил Габриэль. - Скажите, Диана, какое у вас чувство ко мне? Оно слабее, чем к отцу?
- Гадкий ревнивец! - воскликнула Диана. - Знайте же: это чувство совсем другое. Во всяком случае, его трудно объяснить. Когда государь передо мною, я спокойна, сердце бьется не сильнее обычного… А когда я вижу вас… страшное смущение, несущее мне муку и радость, разливается по всему моему существу. Счастье быть с вами…
- Замолчи, замолчи же! - вскричал Габриэль вне себя. - Да, ты любишь меня, и поэтому мне страшно…
- Как вас понять, Габриэль? - удивилась Диана. - Отчего вас так выводит из себя мое признание? Какая опасность может таиться в моей любви?
- Никакой, моя дорогая, никакой… не слушай меня, я просто пьян от радости… Голова кружится от такого безмерного счастья… Но ведь не всегда же вы так любили меня. Когда мы вместе бродили по лесам Вимутье, вы чувствовали ко мне всегда лишь дружбу… сестры!
- Тогда я была ребенком, - ответила Диана.
- Это верно, Диана, это верно…
- А теперь и вы откройте мне свою душу, как открыла я вам свою. Дайте же мне услышать из ваших уст, как крепко вы любите меня.
- О Боже мой… я не могу вам этого сказать! - воскликнул Габриэль. - Не допрашивайте меня, не требуйте, чтоб я сам себя допрашивал, это слишком ужасно!
- Но, Габриэль, - поразилась Диана, - если что ужасно, так это ваши слова! Разве вы этого не чувствуете? Как! Вы даже не хотите мне сказать, что любите меня?
- Люблю ли я тебя, Диана? Ты еще спрашиваешь!.. О да, да, я люблю тебя, как безумец, как преступник, быть может.
- Как преступник? - в изумлении повторила г-жа де Кастро. - Чем же может быть преступна наша любовь? Разве оба мы не свободны? И ведь отец мой согласился на наш брак. Бог и ангелы только радуются, глядя на такую любовь!
"Да не будут ее слова кощунством, о Господи!" - мысленно воскликнул Габриэль.
- Но что это значит? - продолжала Диана. - Может, вы нездоровы? Вы, обычно такой мужественный, поддаетесь каким-то вздорным страхам! А вот мне ничуть не страшно с вами. Я себя чувствую с вами в безопасности, как со своим отцом. И чтобы вы опомнились, вернулись к жизни и осознали наше счастье, я бесстрашно прижимаюсь к вашей груди, Габриэль. - И, сияя от радости, она обняла его.
Но Габриэль в ужасе оттолкнул ее.
- Нет, - крикнул он, - уйди, оставь меня!
- О Боже мой, Боже! - воскликнула Диана, бессильно опустив руки. - Он отталкивает меня, он не любит меня!
- Я слишком люблю тебя!
- Если бы так, разве ужасали бы вас мои ласки?
"Неужели они действительно ужаснули меня? - испугался Габриэль. - Неужели их отверг не мой разум, а голос крови? О, приди же ко мне, Диана!"
Он привлек Диану к себе и нежно поцеловал в волосы.
- Как я ошибался! - прошептал он, взволнованный этим прикосновением. - Не голос крови звучит во мне, а голос любви. Я узнаю его. Какое счастье!
- Значит, ты любишь меня! Любишь!.. Это все, что я хотела услышать и узнать.
- О да, я люблю тебя, люблю страстно, неистово, исступленно! Любить тебя и чувствовать на своей груди биение твоего сердца - это рай… или же ад! - крикнул внезапно Габриэль, высвобождаясь из рук Дианы. - Уйди, уйди! Дай мне исчезнуть, я проклят!..
Он выбежал в смятении из комнаты, оставив Диану одну - ошеломленную, оцепеневшую от испуга и отчаяния.
Он не осознавал, куда идет и что делает. Машинально, шатаясь, как пьяный, он спустился по лестнице.
Эти страшные испытания были слишком тяжелы для его рассудка. Поэтому, когда он очутился в большой галерее Лувра, глаза у него закатились, ноги подогнулись, и он рухнул на колени у самой стены, бормоча:
- Я предвидел, что ангел истерзает меня еще сильнее тех двух дьяволиц…
И он потерял сознание.
Сгустились сумерки, никто не заглядывал на галерею.
Пришел он в себя лишь тогда, когда почувствовал на лбу маленькую руку и услышал чей-то нежный голос. Он открыл глаза. Юная королева-дофина Мария Стюарт стояла перед ним со свечой в руке.
- Слава Богу, вот и другой ангел! - прошептал Габриэль.
- Так это вы, господин д’Эксмес! - воскликнула Мария. - Как вы меня напугали! Мне показалось, что вы умерли. Что с вами? Как вы бледны! Теперь вам лучше? Хотите, я позову людей?..
- Это излишне, ваше высочество, - сказал Габриэль, пытаясь встать, - ваш голос воскресил меня.
- Позвольте я вам помогу, - продолжала Мария. - Вы упали в обморок? Когда я увидела вас, то так испугалась, что даже не могла крикнуть. А потом, поразмыслив, успокоилась, подошла, положила вам руку на лоб, позвала вас, и вы очнулись. Вам легче?
- Да, ваше высочество. Да благословит вас Небо за вашу доброту! Теперь я припоминаю: сильная боль стиснула мне вдруг виски, точно железными обручами, пол ушел из-под ног, и я соскользнул вниз, по этой обшивке стены. Но отчего мне так стало больно? Ах да, теперь вспоминаю, все вспоминаю… О Боже мой, Боже, я все вспомнил!
- Вы чем-то подавлены, да? - спросила Мария. - Обопритесь на мою руку, я сильная! Я позову людей, и они вас проводят до дома.
- Благодарствуйте, ваше высочество, - сказал Габриэль, призвав на помощь все свое мужество. - Я чувствую себя настолько крепким, что смогу один дойти домой. Видите, я шагаю достаточно твердо. Это не умаляет моей признательности, и я до гроба не забуду вашей трогательной доброты. Вы явились мне ангелом-утешителем на переломе моей судьбы.
- О Боже! То, что я сделала, так естественно! Я помогла бы каждому страждущему, как же мне было не помочь вам, преданному другу моего дяди, герцога де Гиза? Не благодарите меня за такую безделицу.
- Эта безделица, ваше высочество, спасла меня в минуту отчаяния. Вы не позволяете вас благодарить, но я буду помнить это всю жизнь. Прощайте.
- Прощайте, господин д’Эксмес. Полечитесь, постарайтесь утешиться.
Она протянула ему руку, и Габриэль почтительно поцеловал ее.
Затем она пошла в одну сторону, он - в другую.
Очутившись за воротами Лувра, он пошел по Гревской площади и через полчаса добрался до улицы Садов святого Павла.
Алоиза в тревоге поджидала его.
- Ну что? - спросила она.
Габриэль преодолел приступ слабости, от которого у него потемнело в глазах, и прохрипел:
- Я ничего не знаю, Алоиза. Все хранят молчание… И женщины эти, и мое сердце… О Боже мой! Боже мой!
- Мужайтесь, ваше сиятельство!
- Мужество у меня есть, слава Богу. Я умру, - проговорил Габриэль и опять упал навзничь на паркет, потеряв сознание.
XVII
ГОРОСКОП
- Больной выживет, госпожа Алоиза. Опасность была велика, выздоровление будет протекать медленно. Все эти кровопускания ослабили молодого человека, но он выживет, не сомневайтесь в этом…
Врач, говоривший это, был рослый мужчина с выпуклым лбом и глубоко сидящими проницательными глазами. Люди звали его мэтр Нотрдам. Свои ученые сочинения он подписывал "Нострадамус". На вид ему было лет пятьдесят, не больше.
- О Боже! Но поглядите же на него, мессир! - причитала Алоиза. - С вечера седьмого июня он так и лежит, а сегодня у нас второе июля, и за все это время он не произнес ни слова, даже не узнал меня… Он словно мертвец… Возьмешь его за руку, а он и не чувствует…
- Тем лучше, госпожа Алоиза. Пусть он как можно позже вернется к осознанию своих бед. Если он сможет пролежать в подобном беспамятстве еще месяц, то будет спасен окончательно.
- Спасен! - повторила Алоиза, подняв к небу глаза, точно благодаря Бога.
- Спасенным можно его считать уже и теперь, только бы не было осложнения. Можете это передать той хорошенькой служанке, что дважды в день приходит справляться о его здоровье. Ведь тут замешана страсть какой-то знатной дамы, так ведь? И страсть эта бывает просто очаровательна, но бывает и роковой.
- О, в данном случае это нечто роковое, вы совершенно правы, мэтр Нотрдам, - вздохнула Алоиза.
- Дай же Бог ему излечиться и от страсти… Впрочем, я ручаюсь только за излечение от болезни.
Нострадамус расправил пальцы вялой безжизненной руки, которую держал в своей, и задумчиво, внимательно стал разглядывать ладонь. Он даже оттянул кожу над указательным и средним пальцами. Казалось, он напрягал память, что-то припоминая.
- Странно, - пробормотал он вполголоса, - вот уж который раз я изучаю эту руку, и всякий раз мне кажется, что когда-то давно мне приходилось ее рассматривать. Но чем же она тогда поразила меня? Мензальная линия благоприятна; средняя сомнительна, но линия жизни превосходна. Впрочем, ничего из ряда вон выходящего! По-видимому, преобладающая черта этого молодого человека - твердая, несгибаемая воля, неумолимая, как стрела, пущенная уверенной рукой. Но не это меня изумило в свое время. А потом, эти воспоминания очень смутны и стары, а хозяину вашему, госпожа Алоиза, не больше двадцати пяти лет, не так ли?
- Ему двадцать четыре, мессир.
- Стало быть, он родился в тысяча пятьсот тридцать третьем году. Его день рождения вам известен?
- Шестое марта.
- Вы случайно не знаете, когда он появился на свет: утром или вечером?
- Как не знать! Ведь это я принимала младенца. Господин Габриэль родился, когда пробило шесть с половиной часов утра.
Нострадамус записал это.
- Я посмотрю, каково было положение светил в этот день и час, - сказал он. - Но будь виконт д’Эксмес на двадцать лет старше, я был бы готов поклясться, что уже держал эту руку в своей. Впрочем, это неважно… Здесь я только врач, а не колдун, как меня величают иногда в народе, и я повторяю, госпожа Алоиза, что врач теперь ручается за жизнь больного.
- Простите, мэтр Нотрдам, - печально сказала Алоиза, - вы говорили, что ручаетесь за его исцеление от болезни, но не от страсти.
- От страсти! Но мне кажется, - и Нострадамус улыбнулся, - что это не столь безнадежная страсть, судя по ежедневным двукратным посещениям молоденькой служанки!
- Наоборот, мэтр, наоборот! - воскликнула в испуге Алоиза.
- Да полно вам, госпожа Алоиза! Кто богат, молод, отважен и хорош собой, как виконт, тому недолго придется страдать от неразделенной любви в такое время, как наше. Дамы любят иной раз помедлить, вот и все.
- Предположите, однако, что дело обстоит не так. Скажите, если при возвращении больного к жизни первой и единственной мыслью, которая блеснет в этом ожившем рассудке, будет: моя любимая безвозвратно потеряна мною, что тогда случится?
- О, будем надеяться, что ваше предположение ложно, госпожа Алоиза. Это было бы ужасно. Насколько можно судить о человеке по чертам лица и выражению глаз, ваш хозяин, Алоиза, человек не легкомысленный. Его сильная и напористая воля в данном случае только увеличила бы опасность. Разбившись о невозможность, она могла бы заодно разбить и самую жизнь.
- Боже! Мой мальчик погибнет! - воскликнула Алоиза.
- Тогда ему грозило бы по меньшей мере повторное воспаление мозга, - продолжал Нострадамус. - Но ведь всегда есть возможность подарить человеку хоть какую-то кроху надежды. Самый отдаленный, самый беглый луч ее был бы уже спасителен для него.
- В таком случае, он будет спасен, - мрачно проговорила Алоиза. - Я нарушу клятву, но спасу его. Благодарю вас, мэтр Нотрдам.
Миновала неделя, и Габриэль если не пришел в себя окончательно, то уже был на пути к этому. Его взгляд, еще блуждающий и бессмысленный, различал теперь лица и вещи. Затем больной научился приподыматься без посторонней помощи, принимать микстуры, которые прописывал ему Нострадамус.
Спустя еще неделю Габриэль заговорил. Правда, речь его была бессвязна, но все же понятна и относилась главным образом к событиям его прежней жизни. Поэтому Алоиза вся трепетала, как бы он не выдал своих тайн в присутствии врача.
Ее опасения не были лишены основания, и однажды Габриэль выкрикнул в бреду:
- Они думают, что мое имя виконт д’Эксмес… Нет, нет, берегитесь! Я граф де Монтгомери…
- Граф де Монтгомери? - повторил Нострадамус, пораженный каким-то воспоминанием.
- Тише! - шепнула Алоиза, приложив палец к губам.
Но Габриэль ничего не прибавил. Нострадамус ушел, и так как на другой день и в последующие дни он не заговаривал о вырвавшихся у больного словах, то и Алоиза молчала, предпочитая не задерживать внимание врача на этом неожиданном признании.
Между тем Габриэлю становилось все лучше. Он уже узнавал Алоизу и Мартина Герра; просил то, в чем нуждался; говорил мягким и печальным тоном, позволявшим думать, что рассудок его окончательно прояснился.
Однажды утром, когда он впервые встал с постели, он спросил Алоизу:
- Кормилица, а что война?
- Какая война?
- С Испанией и с Англией?
- Ах, ваше сиятельство, вести о ней приходят печальные. Говорят, испанцы, получив подкрепление от англичан, вторглись в Пикардию. Бои идут по всей границе.
- Тем лучше, - заметил Габриэль.
Алоиза подумала, что он еще бредит. Но на другой день он отчетливо и твердо спросил у нее:
- Я не спросил тебя вчера, вернулся ли из Италии герцог де Гиз?
- Он находится в пути, ваше сиятельство, - ответила, удивившись, Алоиза.
- Хорошо. Какой сегодня день, кормилица?
- Вторник, четвертое августа, ваше сиятельство.
- Седьмого исполнится два месяца, как я лежу на этом одре, - продолжал он.
- О, значит вы это помните! - встрепенулась Алоиза.
- Да, помню, Алоиза, помню. Но если я ничего не забыл, - грустно заметил он, - то меня, кажется, забыли. Никто не приходил обо мне справляться?
- Что вы, ваше сиятельство! - дрогнувшим голосом ответила Алоиза, с тревогой следя за выражением его лица. - Служанка Жасента дважды в день приходила узнавать, как вы чувствуете себя. Но вот уже две недели - с тех пор, как вы заметно стали поправляться, - она не появлялась.
- Не появлялась!.. И не знаешь, почему?
- Знаю. Ее госпожа, как мне сообщила в последний раз Жасента, получила от государя позволение уединиться в монастыре до конца войны.
- Вот как? - произнес Габриэль с мягкой и печальной улыбкой.
По щеке его медленно скатилась одинокая слеза, первая за два месяца, и он обронил:
- Милая Диана!
- О, ваше сиятельство, - воскликнула Алоиза, - вы произнесли это имя! И без содрогания, без обморока. Мэтр Нотрдам ошибся! Вы спасены! Вы будете жить, и мне не понадобится нарушить клятву!
Бедная кормилица обезумела от радости. Но Габриэль, по счастью, не понял ее последних слов. Он только сказал с горькой усмешкой:
- Да, я спасен, и все же, бедная моя Алоиза, жить я не буду.
- Как же так, ваше сиятельство? - вздрогнула Алоиза.
- Тело выдержало удар мужественно, - продолжал Габриэль, - но душа… Ты думаешь, она ранена не смертельно? Я, конечно, оправлюсь от этой долгой болезни… Но на границе, по счастью, идут бои, я - капитан гвардии, и мое место там, где сражаются. Едва я смогу сесть на коня, я поеду туда, где мое место. И в первом же сражении сделаю так, что сражаться мне больше не придется.
- Вы подставите грудь под пули? Господи! Но почему же, ваше сиятельство, почему?
- Почему? Потому что госпожа де Пуатье не сказала мне ничего, Алоиза; потому что Диана, быть может, моя сестра, и я люблю Диану! И еще потому, что король, быть может, повелел убить моего отца, а покарать короля, не имея улик, я не могу. И если я не могу ни отомстить за отца, ни жениться на своей сестре, тогда что же делать мне на этом свете? Вот почему я хочу покинуть его!
- Нет, вы его не покинете, ваше сиятельство, - глухо отозвалась Алоиза, скорбная и мрачная. - Вы его не покинете как раз потому, что вам предстоит еще много дел, и дел страшных, ручаюсь вам… Но говорить об этом с вами я буду только тогда, когда вы совершенно выздоровеете и мэтр Нострадамус подтвердит мне, что вы сможете выслушать меня.
Этот момент наступил во вторник на следующей неделе. Габриэль уже выходил из дому, готовясь к отъезду, и Нострадамус в этот день обещал навестить своего пациента в последний раз.
Когда в комнате никого не было, Алоиза спросила Габриэля:
- Ваше сиятельство, вы еще не отказались от своего отчаянного решения, которое приняли? Оно еще остается в силе?
- Остается, - кивнул Габриэль.
- Итак, вы ищете смерти?
- Ищу.
- Вы собираетесь умереть потому, что лишены всякой возможности узнать, сестра ли вам госпожа де Кастро?
- Да.
- Вы не забыли, что говорила я вам о том пути, который может привести к разгадке этой страшной тайны?
- Конечно, не забыл. Ты говорила, что в эту тайну посвящены только двое - Диана де Пуатье и мой отец, граф Монтгомери. Я просил, заклинал госпожу де Валантинуа, я ей грозил, но ушел от нее в еще большем смятении и отчаянии, чем пришел…
- Но вы говорили, ваше сиятельство, что, если бы вам понадобилось спуститься в могилу к отцу для разгадки этой тайны, вы бы и туда сошли без страха…
- Но ведь я даже не знаю, где его могила!
- И я не знаю, но ее надо искать.
- А если я и найду ее? - воскликнул Габриэль. - Разве Бог сотворит для меня чудо? Мертвые молчат, Алоиза.
- Мертвые, но не живые.
- О Боже, как тебя понять? - побледнел Габриэль.
- Понять так, что вы не граф Монтгомери, как вы себя не раз называли в бреду, а только виконт Монтгомери, ибо ваш отец, граф Монтгомери, возможно, еще жив.
- Земля и Небо! Ты знаешь, что он жив?
- Этого я не знаю, но так предполагаю и на это надеюсь, господин виконт… Ведь он был сильный, мужественный человек и, так же как и вы, достойно боролся с несчастьем и страданиями. А если он жив, то не откажется, как отказалась герцогиня Валантинуа, открыть вам тайну, от которой зависит ваше счастье.
- Но где найти его? Кого просить об этом? Алоиза, ради Создателя, говори!
- Это страшная история, господин виконт… И по приказу вашего отца я поклялась своему мужу никогда вас не посвящать в нее, потому что, едва она станет известна вам, вы очертя голову подвергнете себя чудовищным опасностям! Вы объявите войну врагам, которые во сто крат сильнее вас. Но и самая отчаянная опасность лучше верной смерти. Вы приняли решение умереть, и я знаю, что вы не отступитесь перед этим. И я рассудила, что лучше уж подтолкнуть вас на эту невероятно трудную борьбу… Тогда, по крайней мере, вы, может, и уцелеете… Итак, я вам все расскажу, господин виконт, а Господь Бог, быть может, простит меня за клятвопреступление.
- Да, несомненно простит, моя добрая Алоиза… Отец! Мой отец жив!.. Говори же скорее!
Но в это время послышался осторожный стук в дверь, и вошел Нострадамус.
- О, господин д’Эксмес, каким бодрым и оживленным я вас застаю! - обратился он к Габриэлю. - В добрый час! Не таким вы были месяц назад. Вы, кажется, совсем готовы выступить в поход?