Две Дианы - Александр Дюма 49 стр.


Через несколько минут король покинул герцогиню де Кастро. Он облегчил свою душу от терзавших его тревог, целиком переложив их на хрупкие плечи бедной Дианы.

XI
ПРЕДСКАЗАНИЯ

С того дня, освободившись от гнетущих мыслей, король ушел с головой в подготовку празднеств по случаю бракосочетания дочери его Елизаветы с Филиппом II и сестры его Маргариты с герцогом Савойским. Брачный договор Филибера-Эммануила с принцессой Маргаритой Французской надлежало подписать 28 июня. Генрих объявил, что с 28 июня в течение трех дней в Турнеле пройдут турниры и прочие рыцарские состязания. Чтобы почтить молодоженов, а заодно и потешить свою великую страсть к подобного рода развлечениям, Генрих обещал лично принять участие в турнирах.

Но поутру 28-го числа королева Екатерина Медичи, которая в такой час никогда не выходила из своих покоев, вдруг пожелала поговорить с королем.

Генрих, не возражая, исполнил желание своей супруги. Взволнованная Екатерина вошла в комнату короля:

- Государь, дорогой, я умоляю вас не выходить из Лувра до конца месяца!

- Почему так, сударыня? - спросил Генрих, удивленный столь неожиданной просьбой.

- Государь, вам грозит несчастье в ближайшие дни!

- Кто это вам сказал?

- Ваша звезда, государь. Я наблюдала ее этой ночью с итальянским астрологом - она явила угрожающие знаки, знаки смертельной опасности.

Генрих, не слишком доверяя звездам, рассмеялся:

- О сударыня, если уж эта звезда сулит мне беду, так она настигнет меня и здесь!

- Нет, государь, беда случится под ясным небом.

- В самом деле? Может, ее принесет ветром?

- Государь, не шутите такими вещами, - настаивала королева. - Светила - это Божьи письмена.

- Ах, так? - продолжал король. - Тогда нужно признать, что у Господа Бога довольно корявый и неразборчивый почерк. Множество помарок. Текст трудно разобрать, и поэтому каждый может прочитать, что ему заблагорассудится. Вот вы, например, сударыня, поняли небесную писанину так, что жизнь моя, мол, в опасности, если я покину Лувр?

- Именно так, государь.

- Хм!.. А Форкатель в прошлом месяце видел совсем другое. Вы, полагаю, почитаете Форкателя?

- Конечно, он ученый человек. Он бегло читает то, что мы с трудом разбираем по складам.

- Тогда учтите, что нарочно для меня в этих ваших светилах Форкатель вычитал превосходный стишок, у которого один только недостаток - нельзя понять что к чему. Вот он: "Не Марса ты страшись, его подобья бойся".

- Разве это предсказание противоречит моему?

- Погодите, сударыня. У меня где-то хранится мой гороскоп, составленный в прошлом году. Помните, что там напророчили?

- Очень смутно, государь.

- Там сказано было, что я погибну в поединке. Вот уж такого ни с одним королем не случалось! Кстати, дуэль, как я понимаю, - это не подобие Марса, а самый Марс и есть!

- Так что же из этого следует, государь?

- А то, что все предсказания слишком противоречивы и самое разумное - вообще в них не верить.

- И вы все-таки собираетесь выходить из Лувра в эти дни?

- Сударыня, я обещал и объявил во всеуслышание, что сам буду присутствовать на празднествах, - значит, нужно идти.

- Но вы хоть, по крайней мере, не будете участвовать?

- Прошу прощения, но данное мною слово обязывает меня к этому. Да и какая опасность возможна на турнире? Я вам крайне признателен за вашу заботливость, но позвольте заметить, что опасения ваши несостоятельны.

Екатерина Медичи сдалась:

- Государь, я привыкла покоряться вашей воле. И на этот раз я уступаю, но сколько страха и сомнений в моем сердце!

- Напрасно… - сказал король, целуя ей руку. - Вы сами последуете в Турнель хотя бы для того, чтобы рукоплескать ударам моего копья, а заодно и убедиться в неосновательности ваших опасений.

- Я вам повинуюсь, государь, - отозвалась королева и вышла.

И действительно, Екатерина Медичи со всем двором, за исключением Дианы де Кастро, присутствовала на первом турнире, когда в течение целого дня король преломлял копья, сходясь в поединке с каждым желающим.

- Итак, сударыня, звездам свойственно ошибаться, - так, смеясь, сказал он вечером королеве.

Королева только покачала головой:

- Увы, июнь еще не миновал!

На следующий день, 29 июня, повторилось то же самое - Генрих, смелый и удачливый, не покидал ристалища.

- Видите, звезды и на второй день тоже ошиблись, - заявил он королеве, когда они возвращались в Лувр.

- О государь, тем более я боюсь третьего дня! - глухо отозвалась Екатерина.

Третий день турнира, 30 июня, приходился на пятницу. Это был самый блестящий, самый увлекательный турнир из всех трех. Он как бы достойно завершал первый цикл празднеств.

Схватки чередовались со схватками, день близился к концу, но никак нельзя было определить, кому выпадет честь стать победителем турнира. Генрих II был возбужден до крайности. Военные игры и состязания были его родной стихией, и победа в них ему была дороже, чем на настоящем поле брани.

Однако уже подкрадывался вечер, трубы и флейты возвестили последнюю схватку. На этот раз под рукоплескания всех дам и остальных зрителей одержал верх герцог де Гиз.

Наконец королева со вздохом облегчения встала. Это было сигналом для разъезда.

- Как! Уже конец? - с досадой вскричал король. - Разве сейчас не мой черед выходить?

Г-н де Вьейвиль заметил королю, что он первый открыл ристалище, что четыре лучших партнера одержали равное число побед и награды будут поделены между ними, ибо состязания закончены, а главного победителя так и не удалось выявить.

Но Генрих заупрямился:

- Нет, уж если король начал первым, то ему надлежит уйти последним! Это пока не конец! Кстати, вот еще два свежих копья!

- Но, государь, - возразил де Вьейвиль, - ведь вы не найдете противников…

- Почему? - сказал король. - Вот, например, поодаль стоит рыцарь со спущенным забралом, он ни разу еще не выходил. Кто он такой?

- Государь, - ответил де Вьейвиль, - я его не знаю… Я его не заметил…

- Эй, сударь! - крикнул Генрих, шагнув к незнакомцу. - Не угодно ли вам преломить со мной копье?

Сначала незнакомец ничего не ответил, но через мгновение из-под забрала раздался звучный, торжественный голос:

- Разрешите мне, ваше величество, отказаться от такой чести.

При звуке этого голоса Генриха, раздраженного и возбужденного, охватило какое-то непонятное, странное смятение.

- Вы просите моего разрешения? Я его не даю вам, сударь! - злобно дернувшись, выпалил он.

Тогда незнакомец молча поднял забрало, и в третий раз за эти две недели король увидел перед собой бледное и суровое лицо Габриэля де Монтгомери.

XII
РОКОВОЙ ТУРНИР

Мрачный и торжественный вид графа де Монтгомери поразил короля. Чувство удивления и ужаса пронизало все его существо. Однако, не желая сознаться в нем, а тем более выказать его перед другими, он тут же подавил в себе это не подобающее храбрецу ощущение и, вконец озлившись, повел себя более чем безрассудно.

Медленно и раздельно Габриэль повторил:

- Я прошу, ваше величество, не настаивайте на своем желании.

- А я все-таки настаиваю, господин де Монтгомери! - отчеканил король.

Генрих, охваченный самыми противоречивыми чувствами, прекрасно видел, что слова Габриэля никак не вяжутся с его тоном. Жгучая тревога вновь закралась в его сердце, но, восстав против собственной слабости и желая разом покончить с этими позорными для короля опасениями, он упрямо тряхнул головой:

- Извольте, сударь, выйти против меня.

Габриэль, потрясенный и удивленный не меньше, чем король, молча поклонился.

В этот момент де Буази, главный оруженосец, торопливо подошел к королю и сказал, что королева заклинает короля во имя любви к ней отказаться от поединка.

- Передайте королеве, - бросил Генрих, - что именно во имя любви к ней я намерен преломить это копье!

И, обратившись к де Вьейвилю, добавил:

- Скорей! Господин де Вьейвиль, наденьте на меня доспехи!

Второпях он обратился к де Вьейвилю за услугой, которая входила в обязанности де Буази - недаром тот был главным оруженосцем. Де Вьейвиль почтительно напомнил об этом королю. Генрих хлопнул себя по лбу:

- А ведь и верно! До чего же я рассеян!

Но, встретив холодный, застывший взгляд Габриэля, он тут же добавил:

- А впрочем, я так и хотел. Господину де Буази надлежит, выполнив поручение королевы, немедля вернуться обратно и передать ей мой ответ! Я знаю, что говорю и делаю. Одевайте меня, де Вьейвиль!

- Если ваше величество непременно хочет преломить последнее копье, - медлил де Вьейвиль, - то позволю себе заметить, что эта честь принадлежит мне. Я настаиваю на своем праве. Графа де Монтгомери не было в начале турнира, и явился он на поле, как говорится, под занавес.

- Вы совершенно правы, сударь, - встрепенулся Габриэль, - я удаляюсь, уступая вам место.

В этом отказе Генрих усмотрел оскорбительную снисходительность врага, уверенного в том, что он, король, испытывает тайный страх.

- Нет, нет! - гневно топнул ногой Генрих. - Я желаю преломить копье с графом де Монтгомери и ни с кем другим! И довольно! Одевайте меня!

И, надменно взглянув на Габриэля, не сводившего с него бесстрастного пристального взора, он молча наклонил голову, чтобы де Вьейвиль мог надеть на него шлем.

В эту минуту явился герцог Савойский и повторил просьбу королевы. Когда же король не пожелал его выслушать, он тихо добавил:

- Государь, госпожа Диана де Пуатье просила передать вам, чтоб вы остерегались вашего противника.

Услышав это, Генрих невольно вздрогнул, но тут же овладел собой. "Мне ли выказывать страх перед моей дамой?" - с раздражением подумал он и высокомерно промолчал.

Между тем де Вьейвиль, надевая на него доспехи, шепнул ему:

- Государь, клянусь Богом, вот уже три ночи мне снится, что нынче с вами произойдет какое-то несчастье!

Но король, казалось, не слыхал его слов. Облачившись наконец в доспехи, он схватил копье. Габриэль поднял свое и вышел на поле.

Оба рыцаря вскочили на коней и стали в позицию.

Все зрители затаили дыхание, и над полем нависла напряженная, глубокая тишина.

Поскольку коннетабль и Диана де Кастро отсутствовали, никто, кроме Дианы де Пуатье, даже и не догадывался, что между королем и графом де Монтгомери были свои, далеко не безопасные счеты. Ни у кого и в мыслях не было, что это условное сражение может привести к кровавой развязке. И тем не менее буквально всё - и загадочное поведение графа де Монтгомери, и его упорное уклонение от поединка, и такое же слепое упорство короля - было таким необычным, таким пугающим, что все замерли в томительном ожидании. В воздухе повеяло ужасом. Почему? Никто толком не сумел бы ответить.

И еще одна любопытная подробность усугубила зловещее настроение толпы. Согласно обычаю, каждая схватка сопровождалась ревущими звуками труб, флейт и оглушительными фанфарами. Это был как бы голос турнира - веселый и раскатистый. Но на сей раз, когда король и Габриэль показались на поле, все инструменты сразу смолкли. Никто не смог бы объяснить, чем это вызвано, но, как бы то ни было, от непривычной тишины страшное, тревожное напряжение накалилось до предела.

Оба бойца еще сильнее, чем зрители, ощущали это необычное всеобщее волнение.

Габриэль больше ни о чем не думал, ничего не видел… Он почти не жил… Он двигался будто во сне и делал все, что надлежало делать в подобных случаях, словно повинуясь не своей воле, а чьей-то другой, таинственной и всемогущей.

Король тоже был рассеян и неловок. Глаза у него заволокло туманом, и ему самому казалось, что он живет и действует в каком-то фантастическом, доселе неведомом мире.

И вдруг сознание его мгновенно прояснилось, и он вспомнил предчувствия королевы и гороскоп Форкателя. Волна леденящего холода окатила его с ног до головы. На какой-то миг ему захотелось покинуть поле и отказаться от поединка. Но нет! Тысячи глаз смотрели на него, будто пригвоздив его к месту.

Наконец де Вьейвиль подал знак к началу боя. Жребий брошен! Вперед - и пусть свершится воля Господня!

Кони рванулись…

Габриэль и король поравнялись на середине поля. Копья их скрестились, обломались, скользнув по кирасам, и противники разошлись безрезультатно.

Значит, ужасные предчувствия не оправдались.

У всех вырвался вздох облегчения. Королева обратила к небесам признательный взор. Но радоваться было рано!

Всадники были еще на поле. Доскакав до противоположных концов ристалища, они двинулись к своим отправным точкам, чтобы снова сшибиться в схватке.

Какой же беды можно было опасаться? Ведь в первый раз они встретились, даже не коснувшись друг друга…

Но, возвращаясь к исходной позиции, то ли от волнения, то ли по чистой случайности, то ли с умыслом (одному Богу это известно!) Габриэль не отбросил обломок копья, как велят правила турниров. Он ехал, держа его наперевес. И вот на полном скаку, поравнявшись с мчавшимся ему навстречу королем, он неосторожно задел этим обломком шлем Генриха II. Забрало шлема сдвинулось, и острый конец сломанного копья вонзился в глаз королю и вышел через ухо! Вопль ужаса вырвался из груди потрясенной толпы.

Александр Дюма - Две Дианы

Генрих выпустил повод, припал к шее коня, успел доехать до барьера ристалища и там рухнул на руки де Вьейвиля и де Буази.

- А! Я умираю… - проговорил он и добавил еле слышно: - Монтгомери… здесь ни при чем… Так было нужно. Я его прощаю…

И потерял сознание.

Трудно описать то смятение, которое охватило очевидцев всего случившегося. Лишившуюся чувств королеву отвезли во дворец, короля, так и не пришедшего в себя, поместили в одном из покоев Турнельского замка.

Габриэль, спешившись, неподвижно стоял у барьера, как бы сам пораженный своим ударом.

Все уже знали о последних словах короля, и поэтому Габриэля никто не потревожил. Одни о чем-то шептались, другие со страхом искоса поглядывали на него.

Один только адмирал Колиньи, присутствовавший на турнире, осмелился подойти к нему и сказать вполголоса:

- Ужасное событие, друг мой! Я твердо верю: все это дело случая. Ла Реноди говорил мне, что вы посетили собрание на площади Мобер, но те замыслы, те речи, которые там произносились, - ничто по сравнению с таким ударом судьбы! Но все равно! Хотя вас никто не может обвинить, будьте все-таки осторожны. Я советую вам покинуть Париж и даже Францию и вообще исчезнуть на время. Вы можете всегда рассчитывать на меня.

- Благодарю, - сказал Габриэль, и грустная улыбка тронула его губы.

Колиньи кивнул ему и удалился. Через несколько минут к Габриэлю подошел герцог де Гиз.

- Поистине ужасный удар! - шепнул он. - Но никто не станет вас обвинять, вам можно только сочувствовать. Подумать только! Если бы кто-нибудь подслушал тот наш разговор в Турнеле, он мог бы вообразить нечто ужасное. Но это все равно, важно то, что теперь я всемогущ и что я, как вы знаете, ваш друг. Вам нужно несколько дней нигде не показываться, но Парижа не покидайте. Если же кто-нибудь дерзнет возбудить против вас обвинение, всегда рассчитывайте на меня.

Габриэль ответил печально и с той же грустной улыбкой:

- Благодарю вас, ваша светлость.

Было очевидно, что оба они - и герцог де Гиз, и Колиньи - подозревали, что случайность эта была отнюдь не случайностью. В глубине души оба - и честолюбец, и вероискатель - истолковывали происшедшее каждый по-своему: один полагал, что Габриэль воспользовался удобным случаем, дабы расчистить дорогу почитаемому покровителю; другой думал, что молодой гугенот хотел избавить угнетенных братьев от их притеснителя.

Вот почему каждый из них почел своим долгом подойти к своему тайному преданному союзнику и сказать ему несколько одобряющих слов. И вот почему Габриэль, видя их обоюдное заблуждение, принял их слова с такой горькой усмешкой.

Габриэль наконец огляделся, заметил, с каким боязливым любопытством смотрят все на него, глубоко вздохнул и решительным шагом двинулся к своему особняку на улице Садов святого Павла. Его никто не задержал, никто не остановил.

В Турнельский замок в покои короля допустили только королеву, детей и врача. Но Фернель и прочие доктора вскоре признали, что положение безнадежно и спасти Генриха II невозможно. Правда, Амбруаз Парэ находился в Пероне, но герцог де Гиз не собирался за ним посылать.

Четыре дня король лежал без сознания. На пятый день он пришел в себя и даже отдал несколько приказаний, причем особенно настаивал на немедленном бракосочетании своей сестры.

Он призвал к себе королеву и говорил с ней о будущем детей и государственных делах. Затем лихорадка возобновилась, начался бред.

Наконец, 10 июля 1559 года, на следующий день после скоропалительного бракосочетания его сестры Маргариты с герцогом Савойским, Генрих II в тяжких страданиях скончался. В тот же день герцогиня де Кастро удалилась или, вернее, укрылась в знакомом нам бенедиктинском монастыре Сен-Кантена.

XIII
НОВЫЕ ПОРЯДКИ

Опала для фаворитки или для фаворита короля означает не что иное, как истинную смерть.

Сын графа де Монтгомери посчитал бы себя в полной мере отомщенным за страшную гибель отца, если бы оба виновника - коннетабль и Диана де Пуатье - были лишены своего могущества и отправлены в ссылку. От блеска - в забвение.

Вот этого-то и ждал Габриэль, пребывая в мрачном одиночестве в четырех стенах своего особняка, куда он вернулся после рокового удара 30 июня. Он знал, что его могут казнить, но это его не волновало. Габриэля страшило другое: если Монморанси и его сообщница останутся у власти, значит, они не получили возмездия!

И он ждал!

Пока Генрих II лежал на смертном одре, коннетабль пустил в ход все средства, дабы сохранить свое влияние в управлении государством. Он писал принцам крови, настоятельно приглашая их принять участие в делах Королевского совета. Особенно рьяно он наседал на Антуана Бурбонского, короля Наварры, ближайшего претендента на престол. Он усиленно торопил его, говоря, что малейшая проволочка может дать такие преимущества противникам, что их трудно будет преодолеть. Он слал гонца за гонцом, запугивал одних, уговаривал других и ничем не брезговал, пытаясь сколотить сильную партию, способную противостоять партии Гизов.

Диана де Пуатье, несмотря на свою скорбь, деятельно помогала ему, ибо хорошо понимала, что судьба ее тесно связана с судьбой старого коннетабля. При нем она еще могла властвовать, если не открыто, то хоть исподволь.

10 июля 1559 года старший из сыновей Генриха II был провозглашен королем Франции под именем Франциска II. Юному принцу едва исполнилось шестнадцать лет, и, хотя он считался по закону совершеннолетним, он был наивен, неопытен и слаб здоровьем; ввиду этого ему надлежало на некоторое время доверить ведение дел какому-нибудь министру, который, действуя от его имени, станет сильнее, чем он сам.

Кто же мог быть таким министром или, скорее, опекуном - герцог де Гиз или коннетабль, Екатерина Медичи или Антуан Бурбонский? Этот жгучий вопрос предстал перед всеми на следующий же день после смерти Генриха II.

Назад Дальше