- И все-таки комаров надо как-то уничтожать, - сказал я.
- Оно, конечно, комар не дает спокойно работать людям в лесах - и охотникам, и геологам, и оленеводам. Но комарье полностью уничтожать нельзя, да и не нужно! Важно не уничтожить комаров в тайге, а оградить от них человека и оленьи стада хотя бы так, чтобы комары не могли подлетать к ним на определенное расстояние.
- Да, это, пожалуй, главное, - поддержал Гриша, - лишь бы комар не кусал тебя, не мешал работать. А кругом хоть тучами он вейся!
- Я, как заготовитель, категорически возражаю против уничтожения комаров. Не хочу, чтобы люди лишились замечательной рыбы хариуса! - шутливо закончил Петр Константинович.
Он еще раз потряс вилкой и с удовольствием съел кусок рыбы. То же самое сделали и мы с Гришей. Вкус малосольного хариуса был бесподобным. С этой минуты я стал противником полного уничтожения комаров.
- Хотите, сходим в тайгу на охоту? Покажу вам места, где водится дичь, - неожиданно предложил мне Сорокин.
- С удовольствием! Только ведь мое "ружье" не стреляет и во время киноохоты выстрелы отменяются!
- Хорошо, - согласился, смеясь, заготовитель. - Мы хотя и возьмем ружья, но не будем мешать вашей съемке. Когда пойдем?
- Хоть завтра!
Места вокруг Полигуса глухие, таежные. На сотни километров вокруг раскинулись охотничьи угодья. Особенно славятся дичью и зверем долины рек Енгиды и Кондромо, самых больших притоков Подкаменной Тунгуски в этом районе. На их берегах устроены охотничьи избы, в которых живут во время промысла полигусские охотники. К избушкам ведут из села тропы. По одной из троп мы и решили отправиться на киноохоту.
На другой день утром у избы Сорокина собралась небольшая компания. Кроме Петра Константиновича здесь были двое местных ребят. Одного звали Тимка, другого Федор. Они были с рюкзаками и ружьями.
- Куда пойдем, ребята, на Кондромо или на Енгиду? - спросил заготовитель.
- Конечно, на Кондромо. Там копалух и глухарей навалом! - сказал Федор.
Гуськом мы направились по маленькой узенькой тропинке в гору к живописным столбам, которые высятся над Полигусом. С этих каменных утесов открывается прекрасный вид на долину Подкаменной Тунгуски с прилепившимся на ее берегу крохотным поселком. Далеко простираются сплошь заросшие лесом плоские горы.
Осенние краски оживили таежный океан. Казалось, будто земля накрыта вывернутой мехом вверх шубой: огромные острова пожелтевших лиственниц - светлая шерсть, а пятна вечнозеленых кедров и елей - темная.
Тропа ведет нас в глубь тайги. Километра три она поднимается в гору, потом столько же спускается вниз, в долину небольшого ручья. У ручья тропа раздваивается. Сорокин показал на правое ответвление тропы:
- Это дорога в верховья реки Кондромо, в заимку Манкур и озеро Хаталанда. Километров восемьдесят отсюда будет.
Все эти названия звучат для меня как-то особенно, говорят о местах, доступных только смелым охотникам...
На берегу речки мы остановились на привал.
- А теперь пойдем в сторону заимки Кондромо, - сказал Сорокин.
Тропа теперь пошла вдоль речки, по склону лесистой долины. Весь склон был покрыт мягким и глубоким мхом. На нем, как рассыпанные рубины, лежали ягоды еще не совсем спелой клюквы. Немного выше по склону попадалась голубика, а еще выше краснели целые полянки брусники. Тяжелые, темно-красные, переспелые ягоды лежали во мху, неудержимо притягивая к себе.
Мы увлеклись было брусникой, но наше занятие неожиданно прервал тревожный свист рябчиков. Прямо перед нами с земли взлетели два рябка.
Ребята взялись за ружья, но Сорокин остановил их:
- Дайте сначала кинооператору отстреляться!
Мы стояли, прислонившись к деревьям, и с интересом наблюдали за птицами. Рябки, нахохлившись, сидели на березе и, не обращая на нас внимания, лениво клевали листву. Один из них даже закрыл глаза и, казалось, дремал. Это было интересно, такого кадра у меня еще не было.
- Снимайте быстрее, а то улетят, - шепнул Петр Константинович.
Я вскинул кинокамеру и прицелился, но что-то не понравилось мне: уж очень мелки по масштабу были рябчики в кадре, захотелось подойти поближе. Однако не успел я сделать и двух шагов, как рябки вспорхнули и скрылись в лесу. Какая обида!
- Я же говорил вам! - с досадой воскликнул Сорокин.
Я и сам негодовал на себя: на киноохоте снимать надо сразу, не ждать, когда будет лучше. А потом уже, когда снят первый вариант, можно подходить ближе. Если птица и улетит, не обидно: кадр снят.
Наши молодые спутники убежали преследовать рябчиков. Спустя некоторое время впереди раздался выстрел.
- Вот я им сейчас задам! - сердито сказал Петр Константинович и направился к ребятам.
Послышался второй выстрел. Повесив кинокамеру на плечо, я с раздражением стал пробираться сквозь заросли в сторону этого звука. Приходилось раздвигать тонкие стволы березок и пролезать между ними. Гигантские корни вывороченных пней, как разметавшиеся щупальца осьминога, преграждали путь. Зацепившись ногой за корягу, я упал и растянулся на земле. Еще этого не хватало!
Я поднял голову - и замер: шагах в пятнадцати от меня среди ветвей молодой лиственницы сидела глухарка. Не поднимаясь с земли, я прицелился аппаратом и увидел в окуляре, что птица с любопытством вытягивает шею и присматривается ко мне. "Сиди, ради бога сиди!" - уговаривал я ее про себя. Сняв первый кадр, я осторожно поднялся с земли и начал приближаться к лиственнице, крадясь, как кошка, и еле дыша.
"Только бы не улетела, только бы не улетела!" - стучало в моем мозгу.
Прячась за стволы, я переместился ближе. "Довольно, довольно!" - твердил я сам себе. Сделав упор о дерево, я навел на фокус и успел снять еще один кадр. Внезапно глухарка сорвалась с дерева и улетела в глубь леса.
Я направился в сторону улетевшей птицы. Вдруг над моей головой захлопали крылья, и с дерева с квохтаньем слетела еще одна глухарка. Я остановился и увидел совсем рядом сидящую на сушине копалуху - уже третью! На секунду я замер, потом стал осторожно готовить аппарат к съемке. Глухарка вначале беспокоилась, суетилась, но, видя, что я не двигаюсь, опять спокойно уселась на суку.
Сделав шаг в сторону, я неожиданно заметил на другом суку еще одну птицу, которую скрывало от меня стоящее впереди дерево. Обе глухарки сидели спокойно, не проявляя никакой боязни. Я перестроил кадр и заснял обеих птиц. Потом я начал шуметь, махать руками, кричать, чтобы спугнуть копалух, но птицы почему-то не реагировали на мои усилия. Тогда я крикнул на всю тайгу:
- Петр Константинович! Федя!
- А-а-а! - отозвался один из парней невдалеке.
- Идите сюда, здесь копалухи!
Видимо, привыкнув к моему присутствию, глухарки и тут не шелохнулись. Скоро захрустели сучья.
Увидев приближающегося Федора, глухарки забеспокоились и завертели головками.
- Иди скорее! - крикнул я. - Я хочу тебя заснять вместе с птицами!
Рядом раздался выстрел. Глухарки заквохтали, как перепуганные куры, и спорхнули с дерева.
- Ты с ума сошел! - закричал я.
К счастью, мои актрисы улетели невредимыми.
- Извините, не выдержал, - оправдывался Федя.
- Вскоре к нам подошли Петр Константинович с Тимкой.
- Что за пальба здесь? - напустился Сорокин на Федора. - Ведь условились искать дичь только для киносъемки! Для охоты будет особое время, вечерком, когда снимать нельзя.
Мы продолжали свой путь по тропе к верховьям речки. Дичь больше не встречалась. Солнце скрылось за горы. В тайге наступили сумерки.
Вблизи шумящего потока мы выбрали место для ночлега. Развели костер. Ребята занялись устройством шалаша.
- Дядя Петя, как насчет того, чтобы пострелять к ужину? - спросил Федор.
Мы посоветовались с Петром Константиновичем, как сделать, чтобы дать ребятам возможность поохотиться и в то же время не распугать дичь перед завтрашней съемкой.
- Вот что, братва, - сказал заготовитель. - Вверх по речке не ходите. Не портьте нам дело на завтра. Идите обратно по тропе километра на три, на четыре, там и палите.
Вскинув ружья на плечи, ребята бодро зашагали вдоль речки.
- Теперь заснять бы вам самого глухаря, - сказал Петр Константинович.
- О! Это моя давняя мечта - заснять глухаря, особенно токующего.
- Э, брат, его стрелять-то сложно, а не только что снимать. К нему ведь чуть не на брюхе ползешь, дышать перестаешь. Приезжайте к нам в апреле - мае, сведу вас на далекие токовища. Там глухарей собирается десятками. Вот это зрелище! Вы знаете, как надо подкрадываться к токующему глухарю?
- Нет, никогда не приходилось.
- Вот слушайте. Во-первых, скажу, что название глухарь совсем не подходит к этой птице. В шутку, что ли, кто назвал ее так? Птица эта очень чуткая. Слышит приближение охотника за десятки метров и не подпускает его к себе близко. А во время тока чутье у глухаря еще тоньше. Что же происходит на токовище? Рано на рассвете глухарь начинает петь. Это песня не песня, так что-то вроде шелеста, шороха и потрескивания, как иногда в костре слышишь. Вот прислушайтесь, - показал на костер Петр Константинович.
Между сучьями и бревешками, объятыми пламенем, что-то шипело, щелкало, трещало, пело тоненько на разные голоса.
- Вот примерно такое издает глухарь, - продолжал Сорокин. - Песня его начинается редким щелканьем. Упаси бог нечаянно пошевелиться в это время или просто кашлянуть. Улетит глухарь! Нужно тихо стоять и ждать. После щелканья песня переходит во второе колено, слышишь звук, словно топор на точиле точат. В это время глухарь действительно ничего не слышит. Пускайся со всех ног, но не более трех-четырех шагов. Замирай опять, потому что вторая часть песни очень короткая.
До нас долетели звуки далеких выстрелов. Петр Константинович прервал рассказ, прислушался:
- Ребята промышляют... Не дай бог, если во время токования глухарь услышит такой выстрел. Все, улетит.
- Что могут ребята видеть в сумерках? - спросил я.
- Увидят. Глаз у них зоркий. Глухаря-то стрелять на току приходится тоже почти в сумерках, едва его различаешь.
- Значит, под первую половину песни глухаря совершенно нельзя двигаться? - спросил я, горя желанием до конца выслушать прерванный рассказ.
- Ни в коем случае! Испортите всю охоту! Замереть нужно и переждать щелканье, а с началом второй половины песни бежать. Так можно подобраться под самое дерево, на котором сидит глухарь.
- Сложная тактика...
- А что ты думал, паря! Ведь это охота! Иногда глухарь, дьявол, молчит, прислушивается, вот и стоишь чуть ли не на одной ноге минут десять. Отекет ведь нога-то вся. А он возьмет да и улетит. Пропала охота! Ищи другого глухаря.
Из лесной темноты на костер вышли наши ребята и положили на землю четырех рябчиков.
Петр Константинович поворошил птиц рукой:
- А рябчиков стрелять - одно баловство. У нас их в тайге, как воробьев на ваших городских улицах.
- Ну, не скажи, дядя Петя, - возразил Тимка, - Мы этих-то четырех нашли с трудом.
- Так ведь птица спать улеглась, притаилась. Вы, может, под целыми выводками ходили сейчас, а они припрятались и не думали слетать с деревьев. Вы что, не знаете рябчиков?
Едва в тайге рассвело, Петр Константинович разбудил меня.
- Вставайте, сейчас самая пора охоты.
Легкая сизоватая дымка пронизывала всю тайгу. На востоке алело небо.
Федор с Тимкой еще спали. Сорокин махнул рукой:
- Пусть спят. А мы тем временем сходим с вами в одно местечко. Знаю я тут ручеек, глухари часто на гальку прилетают. Известно ли вам, для чего глотает глухарь гальку?
- Для перетирания пищи в желудке.
- Правильно. Пойдемте, может, удастся посмотреть, как птицы гальку собирают.
Хорошо в осенней сибирской тайге даже в самые тусклые предрассветные минуты! Весь лес полыхает красками. Кругом рассыпано золото лиственничной хвои. Тайгу украшают красные листья осин, черемух и рябин. Среди этого осеннего цветного хоровода особняком стоят никогда не меняющие своей окраски ели и кедры.
Мы прошли километра два вдоль речки, потом свернули влево к небольшому ручью, вытекающему со стороны плосковерхой возвышенности. Огромные ели обступили русло ручья. Осторожно пробирались мы под лапами хвойных исполинов. В этом лесном уголке царил полумрак.
Неожиданно за нашими спинами послышался шум. Мы быстро оглянулись. Вдоль ручья, снижаясь, тяжело летела большая черная птица с длинной, вытянутой шеей. Мы разом припали к земле.
- Слетаются на гальку, - шепотом сказал Сорокин.
Трудно было увидеть, куда сел глухарь: мохнатые ветви елей скрывали от нас русло ручья. Вдруг снова послышалось хлопанье крыльев. Над самыми вершинами елей пролетел огромный черный красавец и с размаху сел на одно из деревьев. Под его тяжестью закачались ветви.
- Готовьте свой аппарат, - прошептал Петр Константинович.
Я судорожно раскрыл рюкзак, вынул кинокамеру и вставил в нее телеобъектив. Руки тряслись, сердце колотилось часто-часто.
Сорокин погрозил мне пальцем и начал почти на четвереньках передвигаться в сторону дерева, на котором уселся глухарь. Я точно повторял все его движения: он остановится - я тоже, он пригнется - я поступаю так же.
В одном месте он задержался и долго всматривался в хвою ели, где затаился глухарь; потом поманил меня рукой и шепотом сказал:
- Сам волнуюсь не меньше вашего: улетит ведь, дьявол!
Мы поползли дальше, скрываясь за стволами.
Наконец Сорокин прошептал:
- Больше двигаться нельзя. Теперь надо увидеть птицу. Будьте готовы с аппаратом.
Я проверил кинокамеру, осмотрел объектив.
- Вижу, - шепнул Петр Константинович.
Вытянув аппарат вперед, я приготовился к съемке.
А вдруг глухарь сорвется с дерева! Тогда я засниму его хотя бы летящим.
- Смотрите, хвост из-за сучка выставляется, - показал Петр Константинович. - Теперь вы оставайтесь здесь, а я поползу вон туда - там глухарь будет весь виден.
Я остаюсь на месте и слежу за хвостом птицы. Сорокин медленно и долго ползет в сторону, видимо старается обойти глухаря со спины. Хитер старый заготовитель!
Вот он остановился и, осторожно вытянув руку в мою сторону, снова поманил меня. Этот жест означает - ползти нужно кошкой, едва подавая признаки жизни. Вытянув вперед кинокамеру, медленно ползу к заготовителю. Пот струйками течет по лицу, заливает глаза. Вот это охота!
- Снимайте, - прошептал Сорокин, когда я поравнялся с ним.
Прицеливаюсь аппаратом, едва нахожу среди ветвей темный силуэт птицы, навожу фокус...
Неожиданный шум нарушает тишину леса. Глухарь тяжело срывается с ветви и улетает вдоль по ручью.
- Э, черт! - громко выругался заготовитель. - Пропали даром все труды!
Какая досада! Был такой великолепный случай заснять живого глухаря! И вот, извольте, улетел из-под самого носа...
- Ну, теперь знаете, как охотиться на эту птицу?
- Да... - протянул я с огорчением.
- Ну ничего, удача все равно когда-нибудь будет. Пойдем поищем еще.
Мы направились дальше по ручью.
Первые лучи утреннего солнца уже осветили вершины прибрежных елей. Шумливый горный ручей отражал в своих струях чистое голубое небо. На береговых песчаных отмелях виднелись следы глухарей, видимо птицы были здесь недавно.
Наши дальнейшие поиски не увенчались успехом - ни одного глухаря мы больше не увидели.
Вдалеке раздался выстрел. Сорокин прислушался.
- Ребята охотой занялись или беспокоятся за нас, дают сигнал.
Оказалось, что мы далеко отошли от лагеря. Ребята копошились у костра. На треноге над костром висел котелок с варевом из вчерашних рябчиков.
- Где вы пропадаете? Мы уже забеспокоились! - сказал Федя.
- Кого засняли-то? - спросил Тимка.
- Упустили глухаря... - ответил с досадой Петр Константинович.
- Дядя Петя, разрешите, мы за ним сходим, - попросил Федя.
- Браконьеры чертовы, вам бы только стрелять! Ищите-свищите теперь его по тайге.
Однако все решили, что днем лучше не охотиться, а провести время за другим занятием. Что касается меня, то я намеревался заснять красочные таежные пейзажи, крупно - ягоды брусники, голубики и многое другое, что встретится в осеннем сибирском лесу. Кстати, мне хотелось заснять бурундука. Я сказал об этом ребятам.
- Да мы этого "страшного зверя тайги" в два счета вам найдем! - воскликнул Тимка.
После завтрака все три охотника повели меня по тропе к речке. Федор и Тимка бегали от одного поваленного дерева к другому и стучали по ним палками. Они выбирали такие деревья, у которых уже давно сгнила сердцевина и широким дуплом зияло трухлявое отверстие. Из одной такой колоды с громким свистом выскочил маленький зверек. Он пулей понесся по земле и моментально забрался на дерево.
- Вот он, снимайте его! - крикнул Петр Константинович.
Мы окружили дерево, на котором устроился бурундук. Зверек сидел на самой нижней ветке, с любопытством глядя на нас. Он чесался, что-то хватал с ветки лапками и смешно жевал или вдруг начинал забавно умываться и прихорашиваться.