Вокруг темнота. Душно. Слышен глухой шорох волн за бортом да храп и стоны невольников. Арсен облегченно вздыхает, вытирает рукавом лицо и всматривается в низкий дощатый потолок. Долго лежит с открытыми глазами, старается заснуть, но не может. В голове роятся мысли и воспоминания. Оживает в памяти мать, сестренка Стеша, старый дедусь, которые, наверное, уже и надежду потеряли увидеть его живым, вспоминает Златку… Но чьи бы лица ни представлял себе, какие бы картины прошлого ни всплыли перед ним, он не мог долго любоваться ими, – сразу же одолевала неотступная жгучая мысль: как освободиться? Неужели ему суждено провести оставшиеся годы жизни на каторге? Неужели не представится счастливого случая для побега?
Осторожно, чтобы не разбудить товарищей, Арсен поднимается, садится на скамье и начинает перебирать в мыслях всевозможные варианты освобождения.
Нападут на судно запорожцы – захватят его. Вот и свободен… Но нападут ли? Не придется ли ждать этого десять, а то и двадцать лет – и, наконец, не дождавшись, погибнуть в отчаянии?
Может, воспользоваться золотом кошевого Сирко?.. Но как? Если Семестаф-ага узнает – просто отберет! Пропадет пояс с монетами ни за что ни про что! К тому же останутся в неволе Роман и Спыхальский. А этого он и в мыслях не допустит. Уж если вырваться на свободу, то только вместе!
Перебить охрану и захватить корабль?.. Легко подумать, а сделать – никакой возможности. Прежде всего из-за проклятых кандалов и цепи, на которую их нанизали, как рыбу на кукан.
Становилось ясно, что единственный путь к освобождению – перерезать или перетереть цепь. Тяжелая, кованая, она пропущена под ногами гребцов сквозь кандалы, черной змеей извивается под скамьями и не позволяет ни одному невольнику отойти от своего места дальше чем на один-два шага.
Арсен нащупал в темноте несколько звеньев, поднял, положил на колени. Цепь как цепь. Таких на Сечи много, – их выковывали в кузнях для разных хозяйственных нужд. Но здесь это не просто цепь, а враг, которого необходимо одолеть.
Но как?
Порвать? Не перервешь! Перерубить или перепилить? Нечем.
Что же делать?
Арсен мысленно перебрал десятки разных способов. Однако ни до чего путного не додумался. В бессильной злости намотал цепь на обе руки и рванул изо всех сил… Железо загремело, зазвенело, словно смеясь над его бессмысленным усилием. Он бросил цепь под ноги, беспомощно улыбнулся в темноте своей наивности и, обхватив руками голову, повалился на скамью.
Но мысли точат мозг, как шашель дерево.
Вот если бы достать кусок камня-песчаника – им можно бы постепенно перетереть одно из звеньев. Как бы не так! Где его взять? На берег невольников не пускают! Из турок никто такой услуги не окажет… Незачем тешить себя призрачной надеждой!..
Вдруг вспомнилось, как дома, еще в Каменце, сорвалась однажды с цели собака и набросилась на вошедших во двор нищих. Арсен тогда был еще мальчиком, но до сих пор помнит, как большой лохматый Цыган с разгона рванулся вперед, к незнакомцам, как звякнула и перервалась натянутая, как струна, цепь, как закричали в испуге нищие, отбиваясь посохами. Отец выбежал из мастерской и оттащил собаку назад, к будке. Нищих как ветром сдуло со двора. А отец, удивленный тем, что случилось, поднял с земли цепь.
"Какой сильный наш Цыган", – сказал тогда маленький Арсен.
"Не в силе дело, – ответил отец. – Глянь-ка сюда. Видишь?" – и показал обрывок цепи.
Звенья ее в местах соединения так перетерлись со временем, что были не толще капустного листка.
"Ишь ты! – удивлялся тогда мальчик. – Такое крепкое железо, а перетерлось…"
"Время и железо переедает, сынок", – ответил отец и отбил молотком скобу, чтобы отдать цепь кузнецу для перековки.
Тогда Арсен так и не понял, как это время может переедать железо. А теперь, вспомнив то происшествие, чуть не вскрикнул от радости и даже подскочил на скамье. Затормошил Спыхальского и Романа, разбудил и зашептал:
– Вставайте! Да вставайте же! Хватит спать, сто чертей вам в бок!
– Что случилось, Арсен? Завтрак раздают? – спросонья загудел Спыхальский. – Но еще ж рано, пся крев!
Арсен зажал ему рот рукой.
– Тс-с-с, пан Мартын… Думка тут одна пришла… Не хотели бы послушать о ней?
– А чтоб тебе стонадцать болячек!.. Стоило по-пустому будоражить человека среди ночи? – рассердился Спыхальский, громко зевая.
– Помолчи-ка, пан Мартын! – прошептал из угла Роман. – Дай дело послушать! Говори, друже.
Арсен наклонился к ним и зашептал:
– Други, случай для побега может подвернуться не скоро. Но готовиться к этому мы должны. Что я надумал? Так вот, нужно тайно перетереть цепь, чтобы в подходящее время разорвать ее и бежать с галеры или вступить в бой с турками. Это единственная наша надежда, единственная дорога на волю!
И Роман и Спыхальский схватили Арсена за руки:
– Как, у тебя есть чем пилить цепь?
– Нет, други, у меня ничего нет… Но наше терпение перетрет и железо! Будем тереть одно звено – железо об железо! Вам приходилось когда-нибудь видеть старую цепь? Не примечали разве, как стираются некоторые звенья? Так что таким дюжим казачинам, как мы с вами, ничего не стоит ее разорвать!
– Перетереть эту цепь? – разочарованно прошептал Спыхальский. – О Матка Боска!
– Конечно, не за день и не за два, пан Мартын! Может, за полгода, а то и за год… Должно же рано или поздно железо нам поддаться!.. А иначе что делать? Сидеть за веслом до смерти? Или, может, ты придумал что получше?
Спыхальский только запыхтел.
А Роман, по-тульски "акая", быстро заговорил:
– Другого выхода у нас и вправду нету! И чем скорее начнем, тем лучше! Сегодня! Сразу! Я согласен ночь не спать – до утра буду работать! Да еще как! Самого черта перетру… А следующую ночь – Арсен, а там – ты, пан Спыхальский… Так и будем чередоваться… Ну как?
– Дело говоришь, Роман, – похвалил Арсен. – Будем работать по ночам.
– Как же нам ночью узнавать то звено, что будем перетирать? – спросил Спыхальский. – Не кошачьи глаза у нас.
– Если б эта помеха была самой трудной! – произнес Арсен. – Завяжем на соседнем звене какую-нибудь ленту – вот тебе и метка! – И оторвал от шаровар узкую каемку.
3
Прошло лето. Незаметно наступила осень с порывистыми северными ветрами, опостылевшей изморосью. Море стало мрачным, неприветливым. С поверхности исчезла приятная голубизна, ласкающая взор, – вместо этого все чаще возникали пенистые буруны, и тяжелые холодные брызги долетали на нижнюю палубу к гребцам.
Невольникам дали старые дырявые кафтаны и бешметы. Но они не спасали от холода и пронизывающего сырого тумана. Люди мерзли, коченели. Многих душил кашель, и гребцы беспрерывно бухыкали, надрываясь.
"Черный дракон", как и другие турецкие военные корабли, все лето и осень сновал между Стамбулом и крепостями в устьях Днепра, Днестра и Дуная. Турция вела большую войну против Москвы и Украины под Чигирином, и стотысячное войско великого визиря Ибрагима-паши требовало много боеприпасов и продовольствия. Все это доставлялось главным образом по морю – силой невольничьих рук.
Обратными рейсами везли раненых, награбленные на Украине богатства и ясырь – живой товар.
С конца лета, когда Ибрагим-паша стал терпеть поражения, "Черный дракон" перевозил потрепанные войска в Болгарию, на зимние квартиры.
Невольники не знали передышки. Капудан-ага Семестаф, желая выслужиться, каждый рейс старался сделать быстрее других кораблей, поэтому требовал от надсмотрщиков выжимать все силы из гребцов.
Абдурахман, словно в него вселился сам шайтан, бесновался как никогда. Он бегал по помосту, извергая потоки проклятий и ругательств, нещадно избивал каждого, кто хотя бы на миг уменьшал усилия или перекидывался словом с соседом. Свою прежнюю плеть он заменил таволгой с терном. Связанные в тугие пучки прутья таволги и жесткого терна, усеянного крепкими и острыми, как иголки, колючками, висели на стене его каморки. Розовая таволга, покрывавшая густыми зарослями склоны оврагов и радовавшая взор своим приятным цветом, стала для невольников ужаснейшей пыткой. Тяжелые прутья колючками рвали тело даже сквозь плотную зимнюю одежду.
Все лето Абдурахман обходил Арсена стороной, помня его разговор с Семестафом-агой.хотя и бросал на казака злобные взгляды. Но продолжалось это лишь до осени, до того самого дня, который, как думал Арсен, придет не раньше, чем через год или два.
В этот день Семестаф-ага спустился вниз к невольникам – время от времени он заглядывал во все закоулки корабля – и сказал Звенигоре:
– Белук-ага, я получил сообщение из Львова… Оказывается, там действительно есть несколько турецких купцов. Но, к сожалению, никакого Белука среди них нет. Чем это объяснить, Белук-ага?
Арсен никак не ожидал, что капитан так быстро узнает о его обмане и, застигнутый врасплох, на минуту замялся:
– Как – нет?.. Неужели он… умер?
– Э-э, нет, дело в том, что он и не умирал. Он никак не мог умереть, ибо вообще не существовал на свете, жалкий раб! Я поверил тебе, презренный, и поплатился за свое легковерье – выбросил на гонца несколько курушей, которые надеялся вернуть приумноженными. А теперь знаю, что потерял их совсем!
В это время Абдурахман стоял сзади и внимательно прислушивался к беседе. На его плоском лице проступало торжествующее злорадство.
– Странно, – сказал Арсен. – А не мог тот человек ошибиться, эфенди?
– Не думаю. Он не первый раз выполняет мои поручения.
– И все же он был обманут.
– Кем?
– Моими врагами, которые продали меня в неволю.
– Я не желаю больше тратиться на тебя, раб! С меня хватит! Ищи теперь сам пути известить кого хочешь! – резко бросил капудан-ага и, повернувшись, вышел.
В тот же день вечером Абдурахман зверски избил Арсена. Причины он и не искал. Просто считал, что настало его время. Схватив прут таволги покрепче и подлиннее, он подскочил к казаку и с размаху ударил по спине. Тонкие колючки глубоко впились в тело. Арсен вскрикнул от резкой боли, пригнулся. А удары сыпались один за другим… Таволга стала красной от крови.
Кровавые брызги покрыли одежду и руки Абдурахмана. Он с сатанинской злобой хлестал невольника. Долго ждал он этой минуты и теперь мстил и за удар, и за испытанное тогда унижение.
Воинов и Спыхальский подняли крик. Их поддержали остальные невольники. Прибежавший на шум корабельный ага оттащил Абдурахмана и с омерзением швырнул в темный угол окровавленную таволгу.
Арсен не помнил себя от боли. Вся спина была истерзана и горела огнем. Стиснув зубы, чтобы не кричать, он еле держался за рукоять весла. А отпустить его не мог: это дало бы повод Абдурахману к новым истязаниям. Спыхальский и Воинов гребли и за него.
В эту ночь была очередь Арсена перетирать цепь. Но не то чтобы работать, он даже уснуть не мог. Лежал на животе и широко открытыми глазами глядел в темноту. Роман взялся выполнить ночную часть работы Арсена, а пан Мартын, хотя и любил поспать, заснуть не мог, потрясенный свирепым нападением Абдурахмана.
– Надо что-то придумать, братья, – шептал он. – Если до зимы не вызволимся, то пропадем, ей-ей, на этой проклятой каторге, разрази ее гром! И помину не останется!.. Боюсь я за тебя, Арсен… Абдурахман, пся крев, не даст тебе житья, друг ты мой любимый… Тьфу, голова трещит от думок, а ничего толкового нет как нет!
– Да что тут надумаешь, пан Мартын? – отозвался Роман, изо всех сил перетирая цепь. – Вот сорвемся с привязи, тогда будем гадать… Немного осталось – больше половины перетерли. Вот ударить бы раз, другой, так и сегодня цепь распалась бы!
– Жди! А тем временем Абдурахман с Арсена шкуру, как старый жупан, сдерет… Да и с нас заодно!
– Ну что ж, надо его упредить! Задавить пса, прежде чем он нас загрызет!.. Лет шесть тому назад, когда отец наш, атаман Стенька Разин, заварил на Дону и на Волге кашу и стал громить боярские да помещичьи усадьбы, барский приказчик, кровавый пес, наговорил хозяину, что я парней подговариваю идти на помощь к Разину. Велел барин схватить меня и забить насмерть батогами. Но и я не лыком шит! Как только верные люди шепнули мне об этом, я с друзьями подстерег приказчика в перелеске, когда он возвращался домой, и подвесил на березе. А потом, дождавшись ночи, незаметно пробрался к помещичьему двору, под стогом сухого сена высек огонь и хорошенько раздул его… На десять верст освещал нам пожар дорогу на Дон! И на сердце веселее стало оттого, что не с пустыми руками прибудем к славному атаману Разину…
– Гм, так вот ты, оказывается, какая птица, пан Роман, – промолвил Спыхальский. – А я и не знал… Ох и везет же мне на вас, шалопутные, Перун вас покарай!.. То пана Квочку встретил, царство ему небесное, теперь вот тебя, Роман… Может, и ты, пан Арсен, такой же, как и они? А?
– Все мы из одного теста, пан Мартын, – морщась от боли, усмехнулся Звенигора. – Но ты лучше не занимай этим голову. Мы, в общем-то, все неплохие люди!..
– Га, га, га! – потихоньку засмеялся Спыхальский. – В этом я и не сомневался… Мне сейчас стало весело от мысли, что и я наберусь от вас разбойного духа своеволья. А вернусь на родную землю, в Польшу, натравлю хлопов против вельможного панства и пойду гулять по городам и весям, как Костка Наперский. О пан Езус!
– Сперва дай выбраться из этой дыры, пан Мартын.
– Так-то оно так, проше пана… Вот я и думаю, к чему это рассказал нам пан Роман притчу из своей жизни? Не упредить ли и нам своего обидчика Абдурахмана и укокошить его прежде, чем он сдерет шкуру с нас? А?
– А что?! Славная мысль! – согласился Арсен. – Только дайте хоть немного очухаться. Но перетирать цепь надо как можно скорее. Время не ждет!
Долго еще они шептались в темноте. Никто не обращал на них внимания, никто не прислушивался к их шепоту. Только наверху где-то шумел ветер, завывая в снастях корабля, да словно из глубин моря доносился глухой жалобный стон. И, как эхо, отвечали ему стоны невольников, которые бредили во сне. Слышался перезвон кандалов, когда кто-нибудь переворачивался или распрямлял ноги.
4
На следующий день ветер усилился. Грести стало тяжелей. Корабль бросало, как на качелях.
С палубы доносились взволнованные голоса корабельных старшин. Из отдельных слов, долетавших в тесное помещение пайзенов, Арсен понял одно: приближается буря!
Он сразу же поведал об этом товарищам.
– Роман, брат, как хочешь, а цепь перервать надо сегодня! Мы с паном Мартыном будем грести одни… Остерегайся только, чтоб Абдурахман не заметил!
– Зачем же рисковать? – удивился Роман. – В бурю легче совершить то, что задумали. Да и надсмотрщика способнее будет схватить. Смотри, как кидает его, сатану! Не удержится на помосте да, глядишь, очутится как раз в моих объятиях! Тут ему и каюк!..
– Не болтать, собаки! – издали заорал Абдурахман и, подскочив к Арсену, несколько раз хлестнул плетью.
Невольники опустили головы и дружней налегли на весло.
– Ну, погоди, пся крев, – прошептал Спыхальский, – попадешься ты мне в руки!..
Весь день Арсен и Спыхальский ворочали тяжелое весло вдвоем. Роман, покачиваясь в такт с гребцами, яростно тер железные кольца. Они жгли ему руки. Тогда он плевал на раскаленный металл и снова, еще неистовее, тер.
Перед вечером "Черный дракон" словно налетел на какую-то подводную преграду. Гребцов швырнуло так, что они слетели со скамей. Сломалось несколько весел. Абдурахман распластался на помосте и долго не поднимался. Послышались крики отчаяния и страха. Кто-то начал громко молиться.
Роман не держался за весло, и его отбросило сильнее других. Он упал со скамьи и, выставив руки вперед, чтобы не удариться головой о дубовую перегородку, покатился в носовую часть судна. Сильно ожгло ноги, – невидимая сила сдирала кандалы вместе с кожей. В тот же миг вскрикнул от боли Спыхальский. Перекрывая неимоверный шум и гвалт, его густой голос, казалось, заглушил и стоны невольников, и треск ломающихся весел, и рев бури.
Никто не понял, что случилось. Медленно поднимались невольники, охая и потирая бока. Абдурахман позеленел от страха, бледными губами шептал молитву.
И тут все вдруг ощутили, что корабль не так качает, как раньше.
– Братья, тонем! – испуганно закричал кто-то.
– Езус-Мария! – выдохнул Спыхальский.
Вновь поднялся неистовый крик. Абдурахман бросился к лестнице и быстро полез вверх. Вскоре он вернулся с корабельным агой.
– Тихо! – гаркнул ага. – Чего разорались, бешеные ослы? Корабль не тонет! Слава Аллаху, капудан-ага Семестаф – да продлятся его годы – мастерски ввел его в тихую бухту, и мы здесь переждем бурю. Разобрать весла – и всем за работу! Надо отвести судно в безопасное место, там заночуем.
Шум улегся. Сломанные весла выбросили. Невольники принялись за работу. Никто на них теперь не кричал, никто не избивал: всех подгоняло желание спастись от смерти. Даже Абдурахман вроде притих и только исподлобья зло поглядывал на гребцов.
Снова ударил барабан, однако его глухие звуки уже не вызывали у невольников ненависти и отвращения, а казались предвестниками спасения.
Арсен и Спыхальский тоже с силой налегли на весло. Собственно, тянул его один Спыхальский, – стонал, а тянул, чтобы не выбиться из размеренного ритма и не отстать от других. Арсен помогал ему очень слабо: в изувеченной спине каждое движение отдавалось такой болью, будто на обнаженные, кровоточащие мышцы бросали горячую золу.
Роман возился в своем углу с цепью.
Вдруг он тихонько вскрикнул:
– Братья, готово! – От радости голос его дрожал. – Гляньте, цепь порвана! Недаром мне ноги едва не оторвало… Такой удар был!
Спыхальский от радости подскочил на скамье:
– Ха, холера ясная! Дождались! Наконец-то!
– Тс-с-с! Спокойно, панове-братья, – прошептал Арсен одними губами. – Роман, берись за весло! Ни словом, ни жестом нельзя выдать себя! Сейчас надо быть особенно осторожными… Поговорим ночью!..
Не веря самому себе, Роман дрожащими пальцами еще раз ощупал разорванное звено цепи и взялся за весло.
За бортом корабля бесновался северный ветер.
5
"Черный дракон", почти не различимый в ночной темноте, слегка покачивался на волнах небольшой тихой бухты, окаймленной с суши высокими холмами.
Когда бросили якорь, капудан-ага Семестаф разрешил уставшим морякам отдыхать, а сам, оставив на палубе двух вахтенных, опустился в своей каюте на колени и зашептал:
– О Аллах! Всемогущий и всемилостивейший Аллах! Ты один даровал моим рукам твердость, а сердцу – мужество! Благодарю тебя!.. Я спас корабль падишаха, а с ним – свою жизнь и честь. Пусть славится имя твое до самого воскресения мертвых! Пусть власть твоя распространится на все земли неверных!
Поднявшись, он разделся, задул светильник и лег на узкую койку. У него отлегло от сердца: смелым маневром войдя в знакомую бухту, он спас судно и сам избежал верной гибели. Теперь можно спокойно поспать!