В Ново-городе, конечно, знали об его появлении, поняли, зачем он и вече собирает. Горожане были всегда народом более благоразумным, чем полудикие обитатели берегов старого славянского озера, а потому, хотя и явились на вече, но с опаской, в очень небольшом количестве.
Самому Ново-городу, как торговому центру, новое правление доставляло такие выгоды, о которых раньше новгородцы и мечтать не могли. Прежде всего, благодаря сильной дружине Рюрика и прекратившимся неурядицам отовсюду стали собираться в Новгород люди торговые. Приходили часто и норманнские гости, теперь уже не опасавшиеся вероломного нападения. Происходивший при этом обмен товаров был очень выгоден новгородцам, а потому они с большим неудовольствием узнали о возвращении Вадима. Кроме того, новгородцы прекрасно понимали, что сила все-таки остается на стороне их князя.
Дружина Рюрика не уменьшилась, а напротив, возросла; благоразумных людей, сочувствующих князю и новой власти, все-таки было много, и люди эти смотрели на затею Вадима как на новую попытку завести распри.
Поэтому и мало собралось новгородцев на собранное Вадимом вече. Пришли только отчаянные крикуны, любители смуты да распри, которым терять в них было нечего.
Но Вадим явился не один в Новгород; вместе с ним пришла толпа его единомышленников, готовых теперь следовать за ним, куда бы он их ни повел.
Его отряду, очень плохо вооруженному, совсем не дисциплинированному, и не под силу была борьба со стройными варяжскими дружинами. Но Вадиму и не нужен был успех, он по-прежнему жаждал только одного – отомстить своему врагу.
Он заговорил с новгородцами так, как прежде говорил с ними с вечевого помоста: вкрадчиво, несколько униженно, с поклонами. Это понравилось, но особого впечатления не произвело. Новгородцы начали уже забывать такие речи, а привыкли к другим, более твердым, более внушительным.
Кроме того, они понимали, что говорил с вечем не властный величавый человек, наделенный всеми знаками высшей княжеской власти, человек, по одному только слову которого двинулась, куда бы ей ни указали, могучая дружина, а бедняк, изгнанник, жизнь которого ровно ничего не стоила, мало того, враг правителя.
Среди благоразумных все-таки нашлись и такие, на которых не действовали никакие доводы, кроме показной силы. Поэтому и в Ново-городе Вадим все-таки имел некоторый успех.
Беспорядочная толпа его приверженцев увеличилась прекрасно вооруженной новгородской молодежью, а это что-нибудь да значило. Стоило подняться Ново-городу, за ним пошли бы и другие.
На Рюриково городище немедленно пришли вести обо всем происходившем в Ново-городе. Теперь встрепенулся и беспечный Руар.
Встрепенулся, но было уже поздно.
Тревожные дни
Рюрик ничего не знал о том, что происходило на Ильмене. Он был далек от мысли о возможности мятежа и спокойно устраивал дела кривичей, пришедшие в беспорядок после смерти Синеуса. У веси и мери все было хорошо, и кончина Трувора не вызвала среди них никаких волнений.
Сам Рюрик был очень огорчен кончиной братьев.
В их преданности он никогда не сомневался, теперь же у него оставался один Олав, а Олав нужен был ему и на Ильмене.
Как ни удачно начал свое правление Рюрик, а существовало нечто такое, что мучило его и заставляло тревожиться за дальнейшую участь избравшего его народа. Эфанда была бездетна, и в будущем некому было передать великое дело объединения всех славян.
Некому, кроме Олава.
Поэтому-то Рюрик не отпускал от себя своего названного брата, желая приучить ильменцев к мысли, что после него их правителем явится Олав, и никто другой.
Молодой викинг знал о намерениях своего князя, понимал их значение для славянского народа, а потому и готов был принять на себя трудное дело правления.
Весть о возникшей на Ильмене смуте как громом поразила и Рюрика и Олава. Это Эфанда, потерявшая всякую надежду на благоразумие Руара, решила самостоятельно отправить гонца к своему супругу.
Снова пришлось Рюрику услышать о Вадиме.
То, что он всеми силами старался забыть, изгнать навсегда из памяти, снова встало, как неумолимый упрек минувшему.
– Вадим, Вадим! Опять он встал на моем пути! – воскликнул Рюрик, получив весть от Эфанды.
Рюрик и Олав поспешно собрали дружину. Они даже взяли с собой тех, кто должен был бы оставаться с наместниками князя, но дело выглядело настолько серьезно, что мог пригодиться каждый человек.
Действительно, Ильмень взволновался не на шутку.
Возликовал бывший старейшина. Он не сомневался, что теперь исполнится задуманный план, тем более что среди его сторонников царило полное воодушевление.
– Прогоним князя, не бывать над нами ничьей воли, кроме нашей! – кричали сторонники Вадима.
– Пусть Вадим будет нашим князем, его хотим!
Но главной целью Вадима был не Новгород, а Рюриково городище. Там жила Эфанда, ставшая недавно предметом всех его мечтаний. Никто в толпах мятежников и не подозревал о затаенной цели своего вождя.
Для всех он являлся поборником прежних вольностей. За ним шли не только те, кому терять было нечего, но также люди, действительно помнившие старый порядок и дорожившие им.
Собралось достаточное количество воинов, и Вадим решил начать мятеж.
– Что мы будем делать, братья, – говорил он, – так это пойдем и прежде всего разорим гнездо хищного сокола, не оставим там камня на камне, а тогда уже легче станет докончить остальное.
– Идем! Идем все за тобой!
Мятеж вспыхнул.
Руар понял теперь, что дело нешуточное. Приходилось уже думать не о том, чтобы подавить восстание, а как бы сохранить свою жизнь и продержаться до прибытия свежих дружин во главе с князем.
Рюриково городище, по тем понятиям, являлось хорошо укрепленной крепостью, и взять ее трудно было, но охраняла ее лишь небольшая дружина, а вольница Вадима была многочисленная, и воодушевлена жаждой норманнской крови и грабежа.
Медлить Вадим не любил. Он быстро окружил Рюриково городище. Руар, Эфанда и все варяги были отрезаны от Ново-города, где они могли бы искать защиты.
А Новгород повел себя странно, что, впрочем, вполне объяснимо. Он не примкнул к мятежникам, но и не пошел против них. Это был достаточно ловкий ход: победит Вадим – и горожане ничтоже сумняшеся переходят на его сторону, одолеет князь – они, вроде бы, и не при чем.
Таким образом, осажденным неоткуда было ждать помощи. Положение их было почти критическое. Съестных припасов осталось очень мало, и не приходилось думать о том, чтобы отсидеться за крепкими стенами городища.
Да и осаждающие не ждали. Вадим понял, что борьба с княжескими дружинами ему не под силу, и торопился кончить свое дело до прибытия Рюрика.
Темной ночью повел он своих людей на приступ. Один за другим гибли защитники крепости.
Вадим вышел из боя победителем. С несколькими самыми отчаянными из своих воинов ворвался он в княжеские хоромы. Там, окруженная толпой беззащитных женщин и детей, ждала врага Эфанда.
Она готова была умереть. Смерть не пугала ее, а на случай позора в складках одежд припасен был острый кинжал. Но Вадим так быстро кинулся на нее, что она не успела выхватить свое оружие. Один миг, и обезумевший старейшина подхватил несчастную женщину и с диким ревом выскочил с ней из княжеских хором.
Отчаянный крик Эфанды на мгновение заглушил вопли других несчастных.
Конец зла
Предчувствие чего-то ужасного не оставляло Рюрика во все время обратного пути. Как он жалел теперь, что не оставил на Ильмене Олава, но сделанной ошибки уже нельзя было исправить.
Но еще более он был перепуган, перепуган первый раз в жизни, когда, совсем уже близко от Ново-города, узнал о дерзком нападении Вадима на его городище.
Некогда было раздумывать о том, виноваты или не виноваты новгородцы в этом мятеже, а приходилось спешить туда, где так необходима была его помощь.
Появление князя со свежими силами сразу же нагнало ужас на мятежников. С громкими криками кинулись они было к Волхову, ища на его волнах спасения, но оттуда подоспели ладьи с остальной дружиной князя.
Никому не дали пощады, всех истребили ожесточенные дружинники. Как раненый лев, со стонами и проклятьями Рюрик искал Эфанду. Искал и не находил.
– Эфанда! Эфанда, откликнись! – напрасно звал он ее.
Наконец от одного из мятежников удалось узнать, что их вождь с лишившейся чувств княгинею переправился через Волхов и на лихом коне умчался по направлению к дремучему бору.
– Он увез ее к Малу, – воскликнул Олав, – там живет этот проклятый чаровник! Скорей туда!
Рюрик и Олав, не дожидаясь даже дружинников, вихрем помчались туда, где надеялись найти Эфанду.
Олав не ошибся. Вадим действительно увез похищенную им княгиню в лачугу Мала. Там он рассчитывал быть в полной безопасности.
Мал как будто ждал его.
– Видишь ты, старик, – кричал ему Вадим, – судьба еще не совсем оставил меня! Победа на моей стороне и в моих руках то, что заставит моего врага смириться предо мной.
– Да, ты быстро идешь к своему концу!
– Скажи – к моей мести! – захохотал Вадим и направился к Эфанде.
Но та как будто ожидала этого и быстро отскочила в сторону.
– Прочь от меня, презренный убийца! – воскликнула она. – Погляди, на тебе кровь беззащитных женщин и детей. Будь проклят!
– Пусть так! Но все-таки я отомщу врагу!
– Никогда! Гляди!
Перед глазами Вадима сверкнуло лезвие кинжала. Он не успел удержать руки Эфанды, и она ударила им себя в грудь.
– Я в самом деле проклят! – дико закричал Вадим. – Судьба и тут помешала моей мести.
Он кинулся к телу Эфанды и, как малое дитя, разрыдался. – Проклят, проклят! – говорил он. – О, хотя бы смерть теперь!
– Ты зовешь смерть, сейчас придет к тебе, – прохрипел на ухо безумца Мал, – слышишь?
Конский топот и бряцание оружия раздались совсем близко.
– Кто это? – с ужасом вскричал Вадим.
– Это орел спешит на помощь к своей орлице, – ответил Мал. – Готовься, настало твое время, ты сейчас умрешь.
– Да, да! Я умру, но умру не от руки его! – исступленно закричал Вадим и схватил кинжал, которым ранила себя Эфанда, и высоко взмахнул им.
В этот миг двое всадников вихрем внеслись на прогалину.
– Вот она! – закричал Рюрик и, забыв о Вадиме, кинулся к Эфанде.
– А я к тебе, ты не уйдешь теперь от меня, презренный убийца! – бросился с поднятым мечом Олав на мятежного старейшину.
– Поздно! – крикнул тот и что было сил ударил себя ножом в левую сторону груди. – Ты на самом деле опоздал, проклятый враг, я умираю не от чужой руки.
Удар нанесен был верно.
– Прав ты, Мал, – произнес Вадим, – они сильнее.
– Добро всегда сильнее зла, – сказал Мал и обратился к Олаву: – Оставь его, витязь, для него все кончено на этом свете. Он был злом для народа славянского и заслужил свой конец.
– Собаке собачья и смерть! – закричал Олав.
– Все-таки он умер как храбрец, – возразил Мал, – но вместе с ним кончено и мое дело! Высшие существа связали его судьбу с моей судьбой. Он умер, теперь и я могу отдохнуть. Прощай, Вадим! Воля судьбы свершилась.
Мал наклонился над трепетавшим телом Вадима и нежно поцеловал его. Потом поднял голову и с радостной улыбкой устремил взор на небо.
– Да, да, сладкий миг наступает. И для меня все кончается здесь. Все, все. Как хороша смерть, как отрадна после стольких лет!
Он снова взглянул на Вадима.
Тот в последний раз вздрогнул всем телом и вытянулся.
– Все кончено, – прошептал Мал и опустился, уже бездыханный, на труп последнего поборника ильменской вольности.
Рюрик между тем пришел в себя. Рана Эфанды оказалась не опасною. Молодая княгиня пришла в себя и открыла глаза.
Быстро соорудили носилки, на которые положили раненую.
Перед уходом Рюрик подошел к трупу своего врага и долго-долго глядел на него.
– Оба умерли и пусть гниют здесь, – сказал Олав, – пусть их тела станут добычей воронов.
– Нет, Вадим был храбр, – ответил Рюрик.
Со смертью Вадима мятеж потерял свою прежнюю силу. Подавить восстание не представляло никакого труда.
Полное, ничем не нарушаемое спокойствие воцарилось на берегах великого славянского озера.
Рюрик до конца своей жизни не мог понять, о каком владычестве над полумиром говорила его ворожея.
Если бы он мог встать теперь из-под своего кургана и оглядеться вокруг, то убедился бы, что ворожея была права. Страна, первым единодержавным правителем которой он был, действительно занимает полмира, и солнце никогда не заходит в ее пределах.
Красное Солнышко
Часть первая
На Рюгене
Густой туман поднимался сплошной стеной над таинственным Рюгеном , островом, где полновластно царил страшный Святовит – требовавшее постоянно крови, битв, разорения божество прибалтийских славян.
Святовит, "истукан" и "царил". Пусть сопоставление этих двух слов не кажется странным. Именно "царствованием", в полном значении этого слова, можно назвать культ грозного божества. Кроткие венды, жившие на Рюгене, были порабощены жрецами Святовита, действовавшими не иначе, как во имя его, и требовавшими от населения и кровавых жертв, и воинов в ряды своих дружин, всегда готовых по первому их знаку кинуться на непокорных. С течением времени добровольная покорность этому вошла в привычку, в Святовите рюгенцы стали видеть грозного защитника от внешних врагов, главным образом – удалых викингов, бороздивших по всем направлениям Варяжское море; жрецы поддерживали эту уверенность, и идол стал как бы земным царем рюгенцев, будто он был одухотворением земной жизни и в самом деле обладал каким-то таинственным могуществом.
Итак, Святовит "царил" полновластно в Рюгене.
Постоянные туманы, одинокое положение острова среди бурного моря, рассказы о его божестве, выходившем будто бы по ночам из своего храма и мчавшегося на белом коне с мечом в руках по горам и по равнинам острова и над валами беспокойного моря, – все это придавало Рюгену особенную таинственность, и даже удальцы-берсерки из среды викингов, готовые всегда на всякий подвиг безумной храбрости, не осмеливались нападать на рюгенцев. Редко даже кто чужой нападал на этот остров – так силен был инстинктивный страх, внушаемый грозным богом.
Храм Святовита находился на Арконе . Здесь, окруженный высоким валом, стоял городок жрецов. Вал был так поднят, что закрывал собою высокие, с остроконечной крышей дворцы-крепости, где жили служители Святовита. Только храм божества, стоявший на горе, одиноко поднимался над островом и, как бы венчая его, издалека был виден с моря в немногие нетуманные дни.
Редко, очень редко кому-либо чужому удавалось побывать в жреческом городке. Служители Святовита ревниво берегли свои тайны. Для них чужой глаз был опасен. Поэтому только в самых исключительных случаях посторонние попадали в таинственные убежища грозного бога – храм, ворота которого открывались лишь тогда, когда выносилось из храма огромное знамя, что служило знаком того, что "божество" разгневано и требует войны и истребления своих врагов.
Вслед за знаменем выходили тогда воины Святовита. Их было всего-навсего только 300, но это были закаленные в боях берсерки, для которых "не было в мире дела лучше войны". Эти люди составляли ядро рюгенской армии. К ним примыкали молодые мужи и наемные воины жрецов, викинги с соседних островов; спускались на воду быстро оснащенные остроносые черные драккары, и уходила на грабеж к соседям буйная дружина, давая клятву возвратиться не иначе, как с добычею, заранее назначенной в жертву Святовиту.
Случалось так, что долгое время не показывалось пред рюгенским народом знамя Святовита. Не с кем было воевать его воинам. В Норвегии царствовал храбрый Олав Трюгвассон, пришедший туда из Дании. Борьба с ним была не под силу рюгенским жрецам. К берегам пиктов и саксов тоже не приходилось идти, у франков после недавних набегов викингов образовалась своя береговая стража. Побережье Варяжского моря все было разорено и выжжено. Волей-неволей приходилось томиться скукою Святовитовым воинам.
На площадке, окружавшей жреческий городок у вала, у разложенного костра, в тот туманный день, когда начинается этот рассказ, сидело в разных позах несколько суровых воинов, поставленных здесь для наблюдения за морем. Дул сильный, пронизывающий до костей ветер. Туман волновался, как воздушное море. Невидимое за ним и в нем настоящее бурное море глухо рокотало, словно начинавшее свирепеть чудовище. Костер горел тускло; дым его стелился по низу, как будто тяжело ему было подниматься к этой белесоватой, давившей сверху гуще. Лица воинов были угрюмы. Кто-то из них полулежал на подстилке из звериных шкур, кто-то сидел, обняв руками колена. Изредка кто-нибудь приподнимался и начинал подкладывать в костер набросанные поблизости сучья; тогда раздавался треск, вспыхивало пламя, и суровые лица на мгновение оживлялись.
Вдруг со стороны моря, из кромешного гула донесся какой-то странный шум. Не то крики людей, не то звуки рогов. Воины как-то все разом встрепенулись и переглянулись между собой.
– Что там такое, Сфенкал? – сказал старший. – Пойди посмотри: стража внизу, может быть, знает.
Сфенкал поднялся и с сожалением взглянул на костер.
– Проклятый шум, – пробормотал он.
– Иди, Сфенкал, иди! – крикнул старший. – А вы, – обратился он к остальным, – будьте наготове.
Посланный воин, что-то ворча сквозь зубы, пошел по валу и скоро скрылся в туманной мгле.
Теперь все эти угрюмые люди у костра вдруг оживились. Неожиданно донесшиеся до них звуки стряхнули скуку, наполнили их сразу ожиданием чего-то нового. Пробудилось любопытство: звуки с моря не так часто долетали до арконского вала, чтобы не возбуждать собою интереса.
– Уж не те ли там, на море, кого так ожидают в Арконе? – сказал один из оставшихся воинов.
– Кто знает? Может быть, и те! – отозвался тот, кто был начальником над ними.
– Тогда чего же мы остаемся здесь?
– А что же мы сделаем в таком тумане?
Раздавшийся откуда-то снизу, от подошвы вала, звук рогов, заставил всех воинов вскочить на ноги.
– Вот теперь нас зовут, и мы пойдем, – наставительно произнес начальник, – скорее разбирайте оружие, не забудьте раскидать костер.