Минтака не понимала, что произошло. У нее промелькнула мысль, что богиня, должно быть, услышала ее мольбу и поразила его в сердце божественной стрелой. Затем она почувствовала, как ей на живот брызнула горячая жидкость, такая горячая, что казалось, будто она ошпарит кожу. Принцесса попыталась извернуться, чтобы уклониться, но Трок был слишком тяжелый и слишком сильный. Наконец отвратительный поток иссяк. Внезапно Трок снова застонал и упал на нее сверху. Он лежал неподвижно, и Минтака не осмеливалась двинуться, чтобы не подстегнуть его к дальнейшим усилиям. Они лежали так долго, до тех пор пока не услышали в тихой палате непристойные крики толпы, ждущей за стенами дворца. Трок очнулся и посмотрел на нее.
– Ты опозорила меня, маленькая шлюха. Заставила напрасно пролить семя.
Прежде чем она сообразила, в чем дело, он схватил ее за затылок и прижал лицом к белой овчине.
– Не беспокойся, я использую кровь из твоего носа, если не смог получить ее из твоего горшочка с медом.
Он откатил ее в сторону и с мрачным удовлетворением осмотрел темно-красное пятно от ее окровавленного лица на чистой белой шерсти. Затем вскочил на ноги и совершенно голый пошел к ставням. Сильным толчком он с грохотом отворил их и исчез в ярком дневном свете.
Складкой постельного белья Минтака вытерла отвратительную слизь, которая разлилась по ее гладкому как слоновая кость животу. На ее грудях и на руках и ногах были болезненные красные отметины. Ее страх превратился в ярость.
Портупея Трока лежала там, где он ее бросил. Она тихо соскользнула с кровати и вытянула из ножен полированный бронзовый клинок. Затем подкралась к двери, ведущей на террасу, и прильнула к косяку.
Снаружи Трок принимал рукоплескания толпы и размахивал запятнанной овчиной так, чтобы все ее видели.
– Ей понравилось! – ответил он на чей-то выкрик. – Когда я закончил, она была широкой и влажной, как болота дельты, и горячей, как пустыня Сахара.
Минтака крепче сжала рукоятку тяжелого меча и приготовилась.
– Прощайте, друзья, – кричал Трок. – Я возвращаюсь, чтобы еще раз вкусить сладких фиг.
Она услышала, как его босые ноги зашуршали по плиткам пола, когда он пошел назад, а затем на пол у двери упала его тень. Обеими руками она отвела назад меч и подняла острие на высоту живота.
Как только Трок шагнул в палату, она собралась и изо всех сил ткнула в него мечом, целясь между ямкой пупка и густыми черными волосами, из которых свисали тяжелые гениталии.
Однажды, очень давно, на охоте, она наблюдала, как отец целился в огромного самца леопарда, который не знал об их присутствии. Огромный кот был встревожен резким звуком и гулом тетивы и мгновенно отпрыгнул в сторону, так что стрела не достигла цели. Трок обладал таким же диким чутьем на опасность и чувством самосохранения.
Меч еще рассекал воздух, когда Трок быстро отклонился в сторону от бронзового острия. Меч пролетел на палец от его волосатого живота, не порезав, не пролив ни капли крови. Затем он огромной лапищей сжал оба запястья Минтаки, и продолжал сжимать, пока она не почувствовала, что ее кости вот-вот сломаются, и поневоле выпустила меч, который с грохотом упал на пол.
Он смеялся, когда тащил ее через комнату, но это был страшный смех. Он бросил ее на разбросанную и пропитанную потом постель.
– Теперь ты моя жена, – сказал он, встав над ней. – Ты принадлежишь мне, как племенная кобыла или сука. Тебе следует научиться повиноваться и уважать меня.
Минтака лежала ничком, вжавшись лицом в испачканное полотно, и отказывалась смотреть на Трока. Он поднял с пола около кровати ножны.
– Этот урок повиновения послужит к твоей же пользе. Немного боли сейчас избавит нас обоих от больших несчастий и страданий в дальнейшем.
Он взвесил в правой руке ножны, изготовленные из полированной кожи, обвязанной полосками из золота и электрума с металлическими розетками, и ударил ее по спине и голым ногам. Ножны хлопнули по белой коже Минтаки и оставили полосу с ярко-красным следом от розетки, так внезапно, что она невольно вскрикнула.
Трок засмеялся над ее болью и снова занес ножны. Она попыталась откатиться, но следующий удар обрушился на ее поднятую правую руку, а потом – на плечо. Она сдержала вскрик и попыталась скрыть страдание, зло улыбаясь и шипя, будто рысь. Это привело Трока в бешенство, и он ударил еще сильнее.
Он сбросил Минтаку с кровати и шел за ней, ползущей по полу. Он бил ее по спине, а когда она свернулась в клубок, принялся стегать ее также по плечам и ягодицам. Размеренно нанося удары, он говорил с нею, перемежая слова с выдохом от усилия при ударах.
– Ты никогда больше не поднимешь на меня руку, ха! В следующий раз я приду к тебе, ха! Ты будешь вести себя как любящая жена, ха! Или я прикажу четырем моим солдатам держать тебя, ха! А потом оседлаю, ха! А после того, как закончу, ха! Побью тебя снова, ха! Как сейчас, ха!
Она сжимала зубы, когда удары сыпались на нее, но наконец больше не могла сопротивляться, однако он, к счастью, отошел, тяжело дыша.
Он надел покрытую пятнами и пылью тунику, потом портупею, вложил меч в ножны, покрытые кровью Минтаки, и направился к двери палаты. Там он остановился и оглянулся.
– Запомни одну вещь, жена. Либо я укрощаю моих кобыл, – сказал он, – либо, клянусь Сеуетом, они умирают подо мной. – Он повернулся и ушел.
Минтака медленно подняла голову и посмотрела ему вслед. Говорить она не могла. Вместо этого она собрала во рту слюну и плюнула в сторону двери. Слюна, смешанная с кровью из разбитых губ, упала на плитки пола.
Прошло много времени после убывания луны Исиды, прежде чем с ран Минтаки отпали струпья, а синяки на ее гладкой желтовато-белой коже побледнели до зеленовато-желтых пятен. Намеренно или по счастливому случаю, Трок не выбил ей ни одного зуба, не сломал ни одной кости и не оставил шрамов на лице.
После страшного дня свадьбы он оставил ее в покое. Большую часть времени он провел в кампании на юге. Даже возвращаясь на короткое время в Аварис, он избегал ее. Возможно, его отталкивали ее неприглядные синяки, или он был пристыжен своей неспособностью осуществить на деле их брак. Минтака не слишком задумывалась о причинах, но радовалась тому, что некоторое время была свободна от его жестокого внимания.
На юге царства вспыхнуло серьезное восстание. Трок ответил жестоко. Он напал на повстанцев, вырезал тех, кто выступал против него, захватил их собственность и продал их семейства в рабство. Господин Наг прислал два отряда, чтобы помочь в этих операциях против мятежников, поддержав своего брата и фараона и в то же время разделив с ним добычу.
Минтака знала, что три дня назад Трок с триумфом вернулся в Аварис, но все еще не видела его. Она благодарила за это богиню, но, как оказалось, преждевременно. На четвертый день от него поступил вызов. Минтаке следовало посетить чрезвычайное заседание государственного совета. Дело было столь срочное, что ей дали лишь час, чтобы приготовиться. В своем сообщении он предупредил, что, если она решит проигнорировать вызов, он пошлет своих телохранителей и ее притащат на совещание. У нее не было выбора, и девушки одели ее.
Это был первый случай с дня свадьбы, когда Минтака появилась на людях. С тщательно нанесенной косметикой, такая же прекрасная, как прежде, она заняла свое место на троне царицы, который был ниже трона фараона, во вновь богато украшенном зале собрания во дворце. Она попыталась придать своему лицу отчужденное выражение и не участвовать в слушаниях, но ее сдержанность исчезла, когда она узнала царского вестника, который вошел и пал ниц перед двойным троном. Она внимательно наклонилась вперед.
Трок признал вестника и приказал ему подняться и сообщить новости совету. Когда тот поднялся на ноги, Минтака увидела, что он во власти глубокого переживания. Он был вынужден несколько раз откашляться, прежде чем сумел произнести хоть слово, а затем наконец заговорил таким дрожащим голосом, что вначале Минтака не понимала, что он говорит. Она слышала слова, но не могла заставить себя понять их.
– Священновеликий фараон Трок Урук, царица Минтака Апепи Урук, благородные члены государственного совета, жители Авариса, братья и соотечественники воссоединенного Египта, я принес с юга трагические вести. Я бы предпочел погибнуть в бою, один против ста, чем сказать вам это. – Он умолк и снова закашлялся. Затем его голос окреп и зазвучал яснее:
– Я прибыл на быстрой галере по реке из Фив. Я плыл днем и ночью, останавливаясь только чтобы заменить гребцов, и потратил двенадцать дней, чтобы достичь Авариса.
Он снова умолк и развел руки в жесте отчаяния.
– В прошлом месяце, накануне праздника Хапи, молодой фараон Нефер Сети, которого все мы любили и на которого так надеялись, скончался от ужасных ран, полученных в Даббе во время охоты на льва, совершившего набег на скот.
Последовал общий вздох отчаяния. Один из членов совета закрыл глаза и тихо заплакал.
Вестник говорил в тишине:
– Регент Верхнего Царства, господин Наг, принадлежащий к царскому семейству Тамоса ввиду брачных уз и следующий по очереди наследования, возведен на трон вместо умершего фараона. Он очищает землю под именем Киафан, он стремится к вечности под именем Наг и сеет по всему миру страх перед именем фараон Наг Киафан.
Скорбные крики по мертвому фараону и выкрики одобрения его преемника наполнили зал.
Под шумок Минтака разглядывала вестника. Она под косметикой побледнела как полотно, а ее глаза без всякой краски для век сделались огромными и трагическими. Казалось, мир вокруг нее потемнел, и она покачнулась на седалище. Зная, что смерть Нефера замышлена и неминуема, она убедила себя, что это не случится. Она заставила себя поверить, что даже без ее предупреждения Нефер с помощью Таиты как-нибудь избежит сетей зла, сплетенных Нагом и Троком.
Трок наблюдал за ней с хитрой, злорадной улыбкой, и она знала, что он упивается ее болью. Ей было уже все равно. Нефер умер, и с ним умерли ее воля и смысл сопротивляться и продолжать жить. Она встала с трона и, будто сомнамбула, вышла из зала. Она ожидала, что муж прикажет ей вернуться, но он не сделал этого. В общем испуге и сожалениях немногие из присутствующих заметили ее уход. Те, кто заметил, не усомнились в ее ужасном горе. Они вспомнили, что она была обручена с умершим фараоном, и простили ей нарушение этикета и протокола.
Три дня и три ночи Минтака провела с своих палатах отказываясь от пищи. Она только понемногу пила вино, смешанное с водой. По ее приказу все оставили ее, даже ее девушки. Она не хотела видеть никого, даже врача, присланного Троком.
На четвертый день она попросила прийти верховную жрицу храма Хатор. Они провели наедине все утро, а когда старуха покинула дворец, Минтака покрыла свою обритую голову белым платком в знак траура.
На следующее утро жрица вернулась с двумя служительницами, принесшими большую корзину из пальмовых листьев. Поставив корзину перед Минтакой, служительницы покрыли головы и отошли.
Жрица опустилась на колени рядом с Минтакой и тихо спросила:
– Вы действительно уверены, что желаете пойти путем богини, дочь моя?
– У меня не осталось ничего, ради чего мне стоило бы жить, – просто ответила Минтака.
Накануне жрица много часов пыталась отговорить ее и сейчас сделала последнюю попытку.
– Вы еще молоды…
Минтака подняла тонкую руку.
– Мать, я прожила немного лет, но за это короткое время испытала больше боли, чем большинство в течение долгой жизни.
Жрица наклонила голову и сказала:
– Давайте помолимся богине.
Минтака закрыла глаза и начала молитву:
– Благословенная госпожа, могучая небесная корова, владычица музыки и любви, всевидящая, всесильная, услышь молитву своих любящих дочерей.
В корзине перед ними что-то зашевелилось, и послышался слабый шорох, будто речной ветерок неожиданно прошелестел в зарослях папируса. Минтака ощутила холод в животе и поняла, что это первый холод смерти. Она слушала молитву, но думала о Нефере. Она ярко вспоминала очень многое из того, что они делали вместе, и перед ней возник его образ, как если бы он все еще был жив. Она вновь увидела его улыбку и то, как красиво он держал голову на сильной, прямой шее. Она задалась вопросом, какого места он достиг в своем жутком путешествии по подземному миру, и стала молиться о его безопасности. Она молилась о том, чтобы он достиг зеленых холмов рая, и о том, чтобы вскоре воссоединиться там с ним. "Я скоро последую за тобой, сердце мое", – пообещала она ему.
– Твоя возлюбленная дочь Минтака, жена божественного фараона Трока Урука, просит помощи, которую ты обещаешь тем, кто слишком страдал в этом мире. Позволь ей встретить твоего мрачного посланца, чтобы с его помощью обрести покой на твоей груди, могущественная Хатор.
Жрица окончила молитву и стала ждать. Следующий шаг следовало сделать самой Минтаке. Девушка открыла глаза и внимательно осмотрела корзину, как если бы видела ее впервые. Она медленно протянула обе руки и подняла крышку. В корзине было темно, но внутри что-то двигалось, тяжело, медленно свиваясь и развиваясь, поблескивая в темноте черным, будто масло, пролитое на воду в глубоком колодце.
Минтака наклонилась вперед, желая лучше разглядеть, что внутри, и навстречу ей медленно поднялась чешуйчатая голова. Едва она появилась на свет, ее капюшон начал раздуваться и наконец стал широким, как женский веер, черный, украшенный узором цвета слоновой кости. Глаза змеи походили на блестящие стеклянные бусины. Тонкие губы изгибались в сардонической улыбке, между ними мелькал раздвоенный черный язык, пробуя воздух и запах девушки, сидевшей перед корзиной.
Они смотрели друг на друга, девушка и кобра, в течение ста медленных ударов сердца Минтаки. Вот змея качнулась назад, будто собираясь ударить, но снова медленно вернулась в вертикальное положение, будто смертельно опасный цветок на длинном стебле.
– Почему она не сделала свое дело? – спросила Минтака; ее губы были так близко от губ кобры, что можно было обменяться поцелуем. Она протянула руку, и змея повернула голову, глядя, как пальцы приближаются к ней. Минтака не выказала ни тени страха. Она мягко погладила сзади широко раздутый капюшон кобры. Вместо того чтобы ударить, кобра отвернулась от нее, почти как кот, подставляющий голову, чтобы ее погладили.
– Заставьте ее сделать то, что надлежит, – попросила Минтака жрицу, но старуха в замешательстве покачала головой.
– Я никогда не видела такого прежде, – прошептала она. – Вам следует ударить посланца рукой. Это точно вынудит его доставить дар богини.
Минтака отвела назад руку с открытой ладонью и раздвинутыми пальцами. Она нацелилась на голову змеи и уже собиралась ударить, но вздрогнула от неожиданности и опустила руку. Она озадаченно оглядела сумрачную палату, заглянула в темные углы и посмотрела прямо на жрицу.
– Вы что-то сказали? – спросила она.
– Не сказала ничего.
Минтака снова подняла руку, но на сей раз голос прозвучал ближе и яснее. Она узнала его в порыве суеверного страха и почувствовала, как волосы у нее на затылке поднялись.
– Таита? – прошептала она, оглянувшись. Она ожидала, что увидит его за своим плечом, но в палате не было никого, кроме нее и жрицы, стоящих на коленях перед корзиной.
– Да! – произнесла Минтака, будто отвечая на вопрос или приказ. Она слушала тишину и дважды кивнула, затем тихо сказала: – О да!
Жрица не слышала ничего, но поняла: произошло какое-то таинственное вмешательство. Она не удивилась, когда кобра медленно погрузилась в глубину корзины, вернула крышку на место и встала.
– Простите, Мать, – тихо сказала Минтака, – я не пойду по пути богини. Мне еще много нужно сделать в этом мире.
Жрица подняла корзину и сказала девушке:
– Пусть богиня благословит вас и подарит вам вечную жизнь. – Она двинулась в обратно к двери палаты, оставив Минтаку сидеть в темноте. Казалось, девушка все еще слушала голос, который старуха не могла услышать.
В Фивы из Даббы Таита привез Нефера, погруженного в глубокий сон под действием красного шепенна. Как только их галера пришвартовалась к каменному причалу ниже дворца, Таита приказал вынести юношу на берег в носилках, закрытых от взглядов простых людей. Было бы неблагоразумно разгласить в городе весть о критическом состоянии фараона. Прежде смерть царя порой погружала город и все государство в полное отчаяние и вызывала разрушительную спекуляцию просом, бунты, грабежи, общее падение нравов и всех обычаев общества. Нефер был благополучно устроен в его царских палатах во дворце, и Таита получил возможность лечить его в безопасном уединении. Прежде всего требовалось заново исследовать ужасные рваные раны на ногах мальчика спереди и в нижней части живота и оценить, не произошли ли какие-либо болезненные изменения.
Больше всего Таита опасался того, что внутренности проколоты, и их содержимое просочилось в брюшную полость. Если бы это произошло, от его мастерства было бы мало толку. Он размотал полосу ткани, осторожно исследовал открытые раны, понюхал вытекающий гной, стараясь уловить запах фекалий, и ощутил большое облегчение, не обнаружив и следа этого запаха. Самые глубокие раны он промыл при помощи трубки смесью уксуса и восточных пряностей. Затем он как можно лучше зашил их и перевязал, касаясь их золотым амулетом Лостры и поручая ее внука богине с каждым оборотом льняной полосы.
В последующие дни Таита постепенно уменьшал дозу красного шепенна и был вознагражден, когда Нефер пришел в сознание и улыбнулся ему.
– Таита, я знал, что ты был со мной. – Затем он поглядел вокруг, все еще одурманенный лекарством.
– Где Минтака?
Когда Таита объяснил ее отсутствие, разочарование Нефера было почти ощутимо; он был слишком слаб, чтобы скрыть его. Таита попробовал утешить его, утверждая, что их разлука была лишь временной и что скоро он будет в силах уехать на север и посетить Аварис.
– Мы найдем для Нага подходящую причину для такой твоей поездки, – уверил его Таита.
Некоторое время Нефер шел на поправку. На следующий день он сидел и с аппетитом ел хлеб из дурры и суп из нута. Еще через день он сделал несколько шагов на костылях, которые вырезал для него Таита, и попросил мяса. Чтобы не горячить его кровь, Таита запретил ему красное мясо, но позволил есть рыбу и домашнюю птицу.
На другой день Мерикара навестила брата и провела с ним большую часть дня. Ее веселый смех и детский лепет ободрили его. Нефер спросил о Гесерет и захотел узнать, почему она не пришла. Мерикара ответила уклончиво и пригласила его сыграть еще одну партию в бао. На этот раз он преднамеренно открыл свой центральный замок, чтобы позволить ей победить.