Бодрость духа, которой обладал лорд, и энергия, которую он проявил во время всей этой злосчастной ночи, в высшей степени возбуждали мое удивление. Когда мы возвратились домой, он совершенно спокойно уселся и начал рассуждать о том, куда делся мастер Баллантрэ. По его мнению, торговцы нашли его сына - живым или мертвым, этого он не мог знать - и увезли его. В этом он был вполне уверен и был очень доволен тем, что дождь пошел, так как надеялся, что дождь смоет все следы крови. Этим благоприятным обстоятельством лорд имел намерение воспользоваться, и так как следы крови будут смыты, распространить слух, будто мастер Баллантрэ на рассвете уехал. Чтобы люди поверили этому, лорд попросил меня пройти в комнату его старшего сына и произвести там некоторый беспорядок для того, чтобы прислуга поверила нашей выдумке. Правда, свободные торговцы могли во всякое время обличить нас во лжи, но против этого ничего нельзя было сделать.
Я опять-таки повторяю, что я с удивлением и восторгом слушал, что говорил лорд, и когда он попросил меня отправиться в комнату его сына и учинить там беспорядок, я тотчас поспешил исполнить его желание.
Мистер и миссис Генри ушли из зала, милорд отправился к себе в спальню и, чтобы согреться, лег в постель, вся прислуга в доме крепко спала, и в то время как я поднимался вверх по лестнице в комнату мастера Баллантрэ, вокруг меня царила полная тишина. Войдя в комнату человека, которого я незадолго до этого видел плавающим в своей крови, я почувствовал ужас, тем более, что я в комнате был совершенно один, и во всем доме не было слышно ни звука, ни шороха. Но вскоре ужас мой уступил место крайнему удивлению: в комнате был страшный беспорядок, какой бывает, когда человек торопится укладываться и уезжать. Первое, что бросилось мне в глаза, были чемоданы, стоявшие посреди комнаты. Их было три. Два чемодана были набиты и заперты, а третий был еще отперт, но он был также уже почти полон.
В то время как я стоял и смотрел на эти чемоданы, я ясно понял, какие намерения имел мастер Баллантрэ. Очевидно, он сговорился с капитаном Крэлем, и тот должен был помочь ему бежать. Капитан Крэль, по-видимому, ждал только попутного ветра, и как только ветер начался, послал своих матросов за мастером Баллантрэ. Те, по всей вероятности, наткнулись на него в саду в то время, как он лежал на земле раненый или убитый, и взяли его с собой.
Намереваясь покинуть ночью, без ведома лорда, дом его, мастер Баллантрэ руководствовался чем-нибудь особенным, бегство его, очевидно, имело известную цель. Эти приготовления к тайному отъезду возбудили в душе моей весьма странные подозрения. Теперь я мог приблизительно объяснить себе неприличное и дерзкое поведение мастера Баллантрэ. Во-первых, он перед отъездом желал отомстить мистеру Генри за то, что тот его выдал, доказав, что ему на родине не грозит ни малейшей опасности, а во-вторых, мне кажется, он желал сорвать на нем свою злость (наверное я этого сказать не могу, но это мое предположение) за то, что ему не удалось отбить у него жену. Я уверен, что в своем ухаживании мастер Баллантрэ зашел слишком далеко и что миссис Генри холодно отвергла его предложение. Я не могу доказать, что все это было так, как я говорю, но, во всяком случае, в ту ночь, когда я стоял между чемоданами, я был уверен, что это было действительно так, как я предполагал, и уверенность эта наполняла сердце мое радостью.
Раньше чем запереть третий чемодан, я порылся в нем немного. В нем лежало чудное белье из самой лучшей материи, отделанное тончайшим кружевом, затем я увидел там несколько пар дорогих платьев, в которых враг наш так любил щеголять, несколько книг, между прочим, комментарии к Цезарю, один том мистера Гоббса, "Генриаду" Вольтера, какое-то описание Индии и учебник математики, по которому я также некогда учился. В чемодане лежали еще и другие вещи, но между ними не было ни одного исписанного клочка бумаги. Это меня немного удивило. Не могло быть, чтобы у мастера Баллантрэ не было каких-нибудь писем или записок.
Я принялся рыться в других чемоданах, которые были заперты, но только не на замок. Мне очень хотелось найти что-нибудь такое, что могло бы впоследствии принести пользу моему патрону. Быть может, мастер Баллантрэ не убит, а только ранен, и рана его заживет, и он поправится. В таком случае, он приедет, и нам необходимо иметь в руках против него оружие.
Я вынес один за другим все эти чемоданы на чердак, но для того, чтобы отпереть чердак, мне понадобились ключи, которых у меня не было. Недолго думая, я отправился к себе в комнату, вытащил ключ из своей двери и отправился с ним снова наверх. Ключ великолепно подошел к чердачной двери, я отворил ее и внес туда чемоданы мастера Баллантрэ. После этого я принялся рыться в чемоданах. Вскоре я нашел шагреневый письменный ящичек, который я взломал своим перочинным ножиком, и как только я открыл его, я нашел там такие письма, имея в руках которые, я имел в руках и самого мастера Баллантрэ. Тут были и различные любовные письма, которые он получал во время своего пребывания в Париже, но главное, тут были копии с тех писем, которые он писал английскому министру, и ответы министра на эти письма. Письма эти были прямым доказательством его постыдной деятельности, и если бы я их напечатал, то это могло иметь для мастера Баллантрэ весьма пагубные последствия; жизни его действительно могла бы в таком случае грозить опасность. Я внутренне хохотал, самодовольно потирал себе руки и даже напевал себе под нос, так я был доволен, что нашел эти письма.
Стало уже светать, а я все еще занимался чтением этих интересных писем и не двинулся с места раньше, чем я не прочел все, что было в ящике. Когда уже совсем рассвело, я на минуту сделал перерыв, подошел к окну и посмотрел, что делается на улице. О морозе не было и помину, небо было совершенно серое и шел дождь, а ветер так и завывал. Люггер капитана Крэля, который главным образом и интересовал меня, ушел, его нигде не было видно, и, стало быть, я мог быть уверен, что мастер Баллантрэ, живой или мертвый, плыл теперь по Ирландскому морю.
Теперь я считаю необходимым сообщить о том, что я узнал впоследствии относительно исчезновения мастера Баллантрэ. Мне очень трудно было выведать что-нибудь от свободных торговцев, так как они относились ко мне враждебно и питали ко мне как будто ненависть. Только спустя полгода после описанной мной страшной ночи мы достоверно узнали, что мастер Баллантрэ жив, а с том, каким образом он исчез и как он уехал, я узнал только через несколько лет после вышеописанной катастрофы, и узнал я это от бывшего матроса, служившего на корабле капитана Крэля, которому надоело заниматься контрабандой, и который открыл на добытые им средства трактир.
Как он рассказывал мне, свободные торговцы нашли мастера Баллантрэ в саду, лежащим на земле. При виде их он приподнялся на одном локте и, глядя то на стоявшую перед ним свечу, то на свою окровавленную руку, ничего не говорил и имел вид человека, не понимающего, что вокруг него происходит. Когда торговцы подошли к нему, он, по-видимому, опомнился и попросил их взять его с собой, но никому не говорить о том, что его взяли, а когда капитан спросил его, каким образом он очутился в таком положении, он начал браниться, и тотчас после этого ему сделалось дурно. Когда он пришел в себя, капитан и он поспорили немного, а затем Крэль за хорошую плату, которую Баллантрэ обещал ему, согласился тайком увезти его во Францию, а так как ветер был как раз попутный, то он немедленно отправился в путь.
Так как мастер Баллантрэ пользовался расположением свободных торговцев и вообще людей, занимавшихся не особенно чистыми делами, то не мудрено, что они были очень довольны, что могли оказать ему известную протекцию, и решив, что его ранили вследствие того, что он защищался от совершенного на него нападения, были чрезвычайно рады, что могли увезти его из той страны, где ему грозила опасность. Таким образом мастера Баллантрэ перевезли во Францию. Во время путешествия рана его зажила, и когда он вступил на французский берег, он был уже совершенно здоров.
Но что замечательнее всего и что заслуживает особенного внимания, так это то обстоятельство, что он ни одному человеку не рассказал о происшедшей между ним и мистером Генри дуэли, и доныне ни одному свободному торговцу не известно, кто ранил его, и как он очутился в том положении, в котором его нашли. Если бы другой человек поступил таким образом, то я счел бы, что он сделал это из скромности, мастер же Баллантрэ, как я убежден, молчал из гордости. Он не хотел признаться даже самому себе, что его победил человек, которого он так сильно презирал и которому он не стеснялся выказывать свое презрение.
ГЛАВА VI
Перечень событий, происшедших во время вторичного отсутствия мастера Баллантрэ
На следующий день после описанной мною ночи мистер Генри серьезно заболел. Болезнь эта в то время была для него счастьем, так как физические страдания, которые он терпел, отвлекали его ум от угрызении совести, которые его мучили. Миссис Генри и я дежурили у его постели. Милорд несколько раз в день справлялся о его здоровье, но очень редко входил к нему в комнату. Один раз только, когда почти уже не было больше надежды на выздоровление мистера Генри, милорд пробыл некоторое время у него в комнате, постоял у его кровати, посмотрел на него и, понурив голову и махнув рукой, с лицом, на котором ясно выражалось отчаяние, вышел из комнаты.
По ночам я и миссис Генри попеременно дежурили у больного, днем же мы почти все время находились в его комнате оба, так как оставаться одному с ним в комнате было очень тяжело. Мистер Генри ни на минуту не переставал бредить и постоянно метался по постели. У меня положительно сердце надрывалось в то время, когда я, сидя у его постели, смотрел на него и слушал, что он говорил. Он по большей части говорил о пустых вещах, о том, как он куда-то собирался уходить, как он откуда-то приходил, требовал, чтобы оседлали лошадей, так как ему необходимо торопиться уезжать (бедный, по всей вероятности, он, не сознавая этого, стремился душою прочь оттуда, где он испытал так много горя), затем делал различные распоряжения по дому, по саду и прочее, а порой требовал, чтобы приготовили сети для лова рыбы. Но что было самое неприятное и что меня очень раздражало, так это то, что он постоянно громко считал, сводил какие-то счеты и спорил с арендаторами и крестьянами. О своем отце и брате или о своей жене он даже и не упоминал в начале болезни, но затем во время разгара ее начал говорить о том, что происходило в дни его детства, и, по всей вероятности, представлял себе, что он и брат его еще дети, потому что он говорил о том, как они играют, и время от времени вскрикивал: "О, Джемми, Джемми тонет, спасите, спасите моего брата!" - и эти слова повторял с таким ужасом, с таким отчаянием, что мне больно было это слышать. Видно было, что он страшно боялся за жизнь брата, и что брат его был ему очень дорог.
Когда мистер Генри в бреду говорил о том, как он играет с Джемми и как любит его, это производило на меня и на жену его трогательное впечатление, но зато когда он говорил о том, что он чувствует к нему в то время, как он находился во Франции, он портил все благоприятное впечатление, которое он производил своими воспоминаниями о днях его детства. Мне даже досадно было за него, когда я прислушивался к тому, что он говорил про мастера Баллантрэ, когда представлял его себе таким, каким он был на самом деле, то есть взрослым. Он, как нарочно, выставлял себя человеком жадным, находящим все свое счастье только в деньгах, и всячески старался очернить себя. Если бы я находился в комнате один, то мне было бы безразлично, что он говорит, так как я знал его и ценил по достоинству, но на жену его, как я заметил, слова его производили скверное впечатление, и она как будто охладевала к нему. Я был единственный человек, который понимал его, и мне было неприятно, что он, хотя и в бреду, клеветал на себя в присутствии человека, которого он любил больше всего на свете, а именно - в присутствии своей жены. Я был уверен, что, благодаря этим несправедливым самообвинениям, он с каждым днем все ниже падал в глазах своей жены, и поэтому чем бы ни кончилась его болезнь, смертью или выздоровлением, то существо, которое он любил больше всего на свете, в случае его смерти не стало бы его оплакивать, а в случае выздоровления не приветствовало бы его радостно.
Не имея возможности поговорить с миссис Генри откровенно и убедить ее в том, что она ошибается, если думает дурно о мистере Генри, я придумал другой способ, посредством которого я мог объясниться с ней, а именно: письменный. Я сначала написал письмо, которое я адресовал на имя миссис Генри, и вложил его в ту сумку, в которой хранились все письма, которые я получал. Тут же находились и письма, которые я нашел в письменном ящике мастера Баллантрэ. Как только я отправлялся на дежурство в комнату мистера Генри, я брал с собой сумку и, проводя время у постели больного, перебирал находящиеся в ней письма и раскладывал их по порядку. Но это было нетрудно, самое трудное было передать миссис Генри мою сумку с письмами, так как этот поступок надо было чем-нибудь мотивировать. Я в продолжение нескольких дней приносил сумку в комнату, но все не находил случая завести о ней разговор и передать ее миссис Генри. Быть может, если бы я был человек более энергичный, то я все-таки выбрал бы удобную минуту и вручил бы письма миледи, но как только я собирался открыть рот и завести разговор на эту тему, я чувствовал, как у меня язык прилипал к гортани, и я не мог ничего сказать. По всей вероятности, я бы и по сию пору все носил под мышкой сумку и не решился бы вручить ее миссис Генри, если бы она сама не помогла мне исполнить мое намерение. Это было как-то в одну ночь, когда я собирался уходить из комнаты мистера Генри, так как очередь дежурить возле больного наступила для нее, и когда я более, чем когда-либо, в душе бранил себя за свою трусость.
- Что это у вас под мышкой? - спросила меня вдруг миссис Генри. - Я уже несколько дней замечаю, что вы носитесь с каким-то свертком.
Я подходил уже к двери, когда миссис Генри остановила меня, обратившись ко мне с вышеназванным вопросом, и я, разумеется, тотчас вернулся обратно и, положив перед ней сумку с письмами на стол, поспешил выйти из комнаты, предоставив ей заняться чтением их. Я тотчас объясню тебе, мой благосклонный читатель, какие это были письма, но сначала познакомлю тебя с содержанием моего собственного письма, лежавшего в сумке первым, и черновик которого, благодаря весьма благоразумной привычке с моей стороны хранить их, у меня сохранился.
Таким образом ты, мой читатель, можешь получить правильное понятие о том, какую скромную роль я играл во всем этом деле, в незначительности которой некоторые, как мне пришлось слышать, сомневались.
"Деррисдир, 1757 г.
Милостивая государыня.
Я бы никогда не осмелился, не имея на то уважительной причины, вмешаться в вашу семейную жизнь и забыть то положение подчиненного вашего мужа, которое я занимаю, если бы, благодаря тому, что я и ваш супруг так долго молчали, в вашем ужасном семействе не произошло столько несчастных событий, которые, быть может, в противном случае не совершились бы. Предлагаю вам на рассмотрение находящиеся в этой сумке письма, так как все это письма, имеющие отношение к вашей семье, и прошу вас прочесть их. По моему мнению, вам необходимо познакомиться с их содержанием.
Прилагая к моим письмам еще пачку найденныхмною весьма важных документов, остаюсь, милостивая государыня, готовый к услугам вашим
Эффраим Маккеллар."
A) Черновики десяти писем Эффраима Маккеллара к его высокоблагородию Джемсу Дьюри, иначе говоря, мастеру Баллантрэ, посланные ему в Париж… (Читай по порядку, сообразуя с числами).
Примечание. Читай, сообразуясь с ответами, помещенными в литерах В и С.
B) Семь писем вышеназванного мастера Баллантрэ к вышеназванному Э. Маккеллару от таких-то чисел… (Читай по порядку).
C) Три письма вышеназванного мастера Баллантрэ к его высокоблагородию Генри Дьюри от таких-то чисел… (Читай по порядку).
Примечание. Письма эти даны мне с тем, чтобы я ответил на них. Копии моих ответов: А 4, А 5, А 9. Копий с писем мистера Генри к мастеру Баллантрэ я не имею, а оригиналы, по всей вероятности, уничтожены его недобросовестным братом.
D) Оригиналы и копии с писем - полная корреспонденция переписки, происходившей в течение трех лет между вышепоименованным мастером Баллантрэ и… английским товарищем министра. Всех писем двадцать семь.
Примечание. Найдены мною между другими письмами мастера Баллантрэ.
Несмотря на то, что от ухаживания за больным я очень устал и чувствовал не только физическое, но и нравственное утомление, у меня совершенно не было сна. В продолжение всей ночи я ходил по комнате взад и вперед, обдумывая, правильно ли я поступил, что вмешался в семейные дела чужой мне семьи, и как только начало светать, я поспешил отправиться в комнату больного.
Миссис Генри отворила уже не только ставни, но и окно, так как погода была хорошая и было довольно тепло. Она сидела у окна и устремила взор свой в пространство, хотя, за исключением утреннего рассвета, ничего не было видно. Я вполне уверен, что она отлично слышала шум отворившейся двери, но она даже не взглянула в ту сторону, откуда я вошел. Я знал ее характер и счел это за дурной признак.
- Сударыня, - обратился я к ней, - сударыня… - Но она не обращала на меня ни малейшего внимания и не отвечала мне ни слова.
Видя, что тут делать нечего, я принялся собирать письма, разбросанные по столу, и первое, что я заметил, было то, что когда я сложил их вместе, пачка показалась мне гораздо меньше, чем прежде. Я пересмотрел все письма один раз, затем второй, но переписки между мастером Баллантрэ и товарищем министра, на которую я возлагал в будущем такие великие надежды, я доискаться не мог. Я взглянул в камин и увидел между горящими углями куски сожженной бумаги.
Заметив это, я забыл все светские церемонии и воскликнул громче, чем следовало в комнате больного:
- Боже милостивый! Сударыня, что вы сделали с письмами, которые я вам дал, скажите мне, что вы с ними сделали?
- Я сожгла их, - ответила миссис Генри, взглянув на меня. - Совершенно достаточно, да, я нахожу, что даже слишком достаточно, что вы и я, мы прочли эти письма.
- Нечего сказать, хороший поступок с вашей стороны! - сказал я. - И все это вы сделали для того, чтобы спасти репутацию человека, который так же спокойно предавал своих товарищей и способствовал тому, что кровь их проливалась, как я переливаю из одной чернильницы в другую чернила.
- Чтобы спасти репутацию семейства, в котором вы служите, мистер Маккеллар, и для которого вы уже так много потрудились, - сказала она.