Второй раз он пришел в себя от сырости и понял, что лежит в луже. Вечерняя прохлада была приятной, а свежий воздух просто волшебным, хоть и пах не розами, а дегтем и соленой рыбой. Откуда-то сбоку послышалась речь, которая показалась Эльсвику округлой, литой и тяжелой. И вроде бы смутно знакомой. Граф не знал испанского, но какое-то время увлекался латынью. Он напряг слух, пытаясь уловить хотя бы общий смысл. Однако у той тарабарщины, которую услышал граф, было очень мало общего с языком Вергилия. Не было это и испанским. Вряд ли кастильский аристократ смог бы разобраться в быстром говоре матросов "Долорес". Но зато для любого контрабандиста, разбойника или работорговца Вест-Индии местное арго было столь же ясным и однозначным, как надпись на дублоне.
Пока граф приходил в себя, лежа на нижней палубе корвета, матросы сноровисто приволокли еще одно ведро воды и выплеснули на Эльсвика. Тот откашлялся, мотнул головой и сел.
Для острастки, чтоб неповадно было снова дурить, испанцы решили графа высечь.
Он понял это лишь тогда, когда пара крепких молодцов подхватила его под мышки, проволокла чуть дальше по палубе и бросила животом на жесткую деревянную скамью, а длинный, как жердь, хмурый парень, содрал с Эльсвика обноски и накрепко прикрутил к скамье серой пеньковой веревкой. Граф дернулся, запоздало сообразив, какому унижению подвергается, но жесткие жгуты впились в тело и не пустили. Эльсвик попытался привстать, озираясь…
К немалому удивлению графа, моряки "Долорес" не спешили сбиться в кучу, чтобы поглазеть на него.
Смуглые бородатые мужчины сосредоточенно занимались своими делами. Да и немного их было. Раза в два меньше, чем на "Полярной звезде". Эльсвику удалось рассмотреть, что поблизости от корвета, справа и слева поднимались мачты парусников, и расслышать, как шумит прибыльный торговый порт. Его догадка оказалась верна. "Долорес" по-прежнему стояла на якоре в заливе Маракайбо.
Но долго озираться ему не дали. Ровно столько, чтобы принести плетку и отыскать человека, охочего этой плеткой помахаться. И еще ровно столько, чтобы Эльсвик успел твердо решить, что свое достоинство он не уронит и кричать не будет, пусть его хоть четвертуют.
Того, кто взялся "вправить милорду мозги", Эльсвик не увидел, потому что малодушно зажмурил глаза. А услышав свист, рассекающий воздух, торопливо закусил губу. Но первый удар пришелся по скамье, в двух дюймах от лица графа, и он с ужасом услышал звук, очень похожий на треск…
Испанец пугал его. Узким, жестким, задубевшим от крови кожаным ремешком с завязанным на конце узлом, для тяжести, запросто можно было с одного удара перебить эту белую, жидкую спину. Чего уж там, доски перерубали… Но хозяин не велел, а слово хозяина здесь было законом. И когда плетка свистнула в другой раз и опустилась туда, куда нужно, оставляя на незагорелой коже багровый шрам, даже Эльсвик, полуоглохший от стыда, ярости и боли, понял, что его щадят.
Сколько это продолжалось – граф не знал. Наверное, не очень долго. Потому что долго он бы просто не выдержал. Не помогла бы и глухая звериная ярость, поднявшаяся откуда-то из глубины его существа, чтобы поддержать. А он и не знал, даже не предполагал, что в нем есть такое.
Эльсвик сдержал свою молчаливую клятву и не проронил ни звука, хоть и до крови искусал губу. И когда все неожиданно кончилось, и ослабли веревки, и он понял, что больше не нужно грызть губы, сдерживая крик, жаркая волна прокатилась по всему телу и бросилась в лицо. Сначала, не признав, Эльсвик принял ее за стыд, но потом сообразил: это была гордость. Не холодная, надменная гордость аристократа, а яростная, боевая – гордость человека, только что выдержавшего схватку и победившего в ней. И это новое чувство подстегнуло графа.
Он не дал стащить себя с лавки, как куль с мукой, а поднялся сам, презирая тело, вспыхнувшее болью, и с вызовом взглянул на того, кто взялся его "поучить".
Посмотреть в глаза человеку, который только что прилюдно унизил тебя – на это нужно было решиться. И если б не эта, новая сила, Эльсвик, наверное, опустил бы глаза. Но сейчас он, зажав в себе растоптанное достоинство, вздернул подбородок, стремясь втайне даже от самого себя, взять реванш. Или хотя бы запомнить.
Чтобы потом, если доведется…
Это был темноволосый человек средних лет – широкоплечий, но худой, с ломаными чертами лица и непомерно-широкой переносицей. Но всего удивительней были глаза. Эльсвик не рассмотрел, какого они были цвета, настолько неожиданным показалось ему выражение этих глаз. Ни жестокой радости, ни кровожадного удовлетворения. Только легкая усталость, простительная человеку, который только что неплохо потрудился. Да, пожалуй, насмешка. Но не злобная, а так… никакая, относилась она, похоже, вовсе не к британскому графу. Но к кому?
Осуществить свое намерение – гордо дойти до корабельного трюма, граф не смог. Сил хватило только на этот взгляд. А потом он опустился на палубу и, хоть не терял сознания, но понял, что с места не сдвинется. Просто не сможет.
В сумерках огромный, как медведь, грубоватый парень, объяснившись знаками, отвел графа к мачте и умело замкнул вокруг пояса железный обруч. Эльсвик и не подумал сопротивляться. И страх тут был не при чем.
Медленно, с трудом, но граф все-таки начал постигать науку "непротивления неизбежному". Прикованный к мачте здоровой, в руку толщиной, цепью он учился терпеть и ждать.
"Долорес" все еще стояла на якоре, хотя величественный "Сан-Фелипе" давно отчалил. Причину такой медлительности не понимал не только пленный Эльсвик, но и большинство матросов. Но никто ни о чем не спрашивал ни капитана, ни старого, седого штурмана-португальца. Им было велено ждать – и они ждали.
Интерес к пленнику быстро пропал, тем более что сам Эльсвик вел себя спокойно и сдержанно. Ничего не требовал, оскорблений не выкрикивал, просто тихо сидел, сгорбив красные, обгоревшие плечи, и смотрел прямо перед собой бездумными светлыми глазами.
Кормили его два раза в день, и, по его нынешним представлениям, вполне сносно. Жизнь моряков протекала у него на глазах – праздная жизнь людей, в общем-то, не избалованных бездельем и, зачастую, не знающих, как распорядиться этим нежданным даром небес. Испанцы пили дрянное вино, играли в кости, иногда вспыхивали короткие, яростные драки. Случалось, на палубу капала кровь. Тогда появлялся боцман, и здоровенными кулаками и сочной бранью восстанавливал порядок. Худые, бородатые люди жадно посматривали на близкий берег, куда их почему-то не пускали, но протестовать не смели.
В ту ночь, по счету – третью, граф, беспокойно дремавший на жесткой палубе, проснулся от противного скрипа. Приоткрыв глаза, он осторожно осмотрелся, медленно поворачивая голову. Темно было – хоть глаз коли. Новолунье. И фонари, освещавшие палубу, кто-то позаботился убрать. Полагаясь больше на слух, чем на зрение, Эльсвик определил, что к "Долорес", стоявшей на рейде, причалила шлюпка. Спустя несколько минут, опять-таки, судя по звукам, на палубе появились какие-то люди и, покряхтывая, тихо, но с чувством поругиваясь, втащили что-то очень тяжелое. Граф вглядывался во тьму до рези в глазах и напрягал слух, но тщетно. На "Долорес" стояла тишина. Вспыхнувшая, было, тревога, что на корабль напали и сейчас начнут беспорядочную резню, пропала. Ясно, что никто бы не отважился на такое у самого берега. Трап, похоже, подняли, и шлюпка тихо, почти не поднимая весел из воды, отошла от корвета.
Осторожно, поддерживая цепь, чтоб не звякнула, граф приподнялся, пытаясь разглядеть ночных гостей.
Глаза, уже привыкшие к темноте, различили у правого борта темные силуэты. Но сколько их и кто они, Эльсвик не понял.
На корабле явно происходили странные вещи, причем команду в известность не поставили. Две темные фигуры растворились в ночи, причем, без сомнений, уволокли с собой какую-то тяжесть. Остальные направились вперед… К нему. Вернее, не к нему, а, конечно, к капитанской каюте. Эльсвик отпрянул и плотно зажмурился. Шаги приближались. Негромкий разговор по-испански… И вдруг порыв ветра принес аромат тонких духов.
Странная компания прошла мимо, и граф, не утерпев, приоткрыл глаза, повернув голову вслед уходящей незнакомке. Но ничего не увидел, кроме плотного темного плаща, скрывавшего невысокую изящную фигуру.
Женщина? Жена капитана или его дочь? Какая-нибудь пассажирка? Но отчего в такой тайне? Видела ли она его? Вероятно, нет. Женщины по природе своей сострадательны. Или это такая же английская пленница? Но тогда…
Граф не успел додумать, что "тогда", потому что услышал знакомый, отвратительный лязг. Открывали корабельный трюм. Эльсвик сжался, старательно притворяясь спящим и ожидая "медведя", но никто его не тронул, и вскоре на палубе снова установилась мертвая тишина, которую нарушал лишь периодический звон корабельного колокола, отбивавшего склянки.
Ночь подарила Эльсвику загадку и бессонницу. И кое-что еще, но об этом он узнал значительно позднее. А на рассвете "Долорес" подняла паруса и вышла в открытое море.
* * *
Неслышно ступая по мягкой траве, она пробиралась в сторону леса. Где-то поблизости слышались голоса, и тянуло горьковатым дымом.
Тридцать восемь человек унес шторм. Две трети экипажа. Невольно Ирис подумала, что доля остальных, в случае удачи экспедиции, увеличилась втрое. И мысль эта не показалась ей кощунственной. Жестокая мораль этих мест оставила на ней отпечаток. Наверно, не скоро она от него избавится. Если выживет. Но эти мысли занимали ее недолго.
Ирис шла вперед, стремясь уйти как можно дальше от лагеря и от Керби до того, как ее отсутствие заметят и начнут искать. Ей хотелось поразмышлять в одиночестве.
Она снова попала в ловушку. А друзья, меж тем, нуждались в помощи. Ей не везло с самого начала. Вернее, как выразился Волк, "слишком везло". Не раз и не два она могла погибнуть, но с честью выходила из расставленных капканов, а ведь их ставили люди, знавшие в этом толк. Все это можно было объяснить лишь невиданной благосклонностью фортуны. Но цель ее была все так же далека. Сейчас она остро жалела, что нет рядом Харди Мак-Кента и Дика Вольнера. Они остались на корабле Рика. Ирис скрыла от них свое бегство, решив, что в одиночку будет легче ускользнуть от ищеек Родриго де Вальдоро, а жемчужное ожерелье за двадцать тысяч песо навербует ей помощников, сколько нужно и даже больше. Жемчуг был при ней, но на Эспаньолу она могла попасть разве что вплавь. Это кораблекрушение было фатальной неудачей.
Ирис задумалась так, что едва успела остановиться. Она чуть не налетела на низко висящую обломанную ветку. Девушка огляделась. По правую руку от нее из земли выступали какие-то каменные обломки, заросшие густым кустарником, а совсем рядом высился огромный платан, размером со среднюю башню.
У берега открывалась скалистая бухта. Очень удобная для стоянки, но попасть в нее можно было, разве, по воздуху. Ирис угодила к приливу и, рассматривая хищный оскал рифа, содрогнулась – что же тут было во время отлива? Вокруг немыслимого нагромождения почти отвесных скал сплетались в косы и скручивались воронками вьюнов течения, гибельные для легких кораблей. Но сразило девушку не это. Посреди недоступной бухты на якоре стоял огромный трехмачтовый фрегат. Прекрасный корабль знал лучшее место и, без сомнения, единственное, годное для корабля такого водоизмещения. Фрегат стоял со спущенными парусами, как гордый лебедь. Линии его бортов были так элегантны, что любой мало-мальски сведущий человек мог бы без ошибки назвать место его постройки – Кадис. Его нельзя было увидеть с моря. Разве что подойти совсем близко, но этому мешали скалы. Трудно было заметить его и с суши – густой лес совершенно скрывал стоянку испанца от посторонних глаз. Хитро. Очень хитро. Кто бы ни командовал этим красавцем, шляпой его не назовешь. Ирис криво улыбнулась. Чтобы узнать название корабля и имя владельца, ей не надо было подниматься на борт. Это был флагман эскадры испанского сеньора, дона Хуана де Вальдоро, не так уж давно почившего… Так что же? Крушение, забросившее ее на остров, было счастливой случайностью? Шепотом она поблагодарила Бога за этот чудесный подарок.
Внезапно девушка сообразила, что на "Сан-Фелипе" ее еще не забыли и могут увидеть с борта. Окинув корабль еще одним пристальным взглядом, она бросилась в глубь острова, под защиту кустов и деревьев.
Глава 10
Громкий всплеск за бортом разбудил дона Родриго. Он потянулся и открыл глаза. Спустил ноги на пол, пытаясь нашарить свои туфли. Помятый камзол валялся тут же, в ногах. В распахнутое окно напрямую бил солнечный свет.
"Черт возьми, сколько же я спал? – подумал Родриго, – наверное, укачало. Проклятое море!"
Он встал, подошел к окну и беспокойно нахмурился. Дон Родриго был сухопутным человеком, весьма несведущим в географии. Иначе он гораздо раньше обнаружил бы неладное. В тот миг, когда в глаза ударило солнце. По идее, оно должно было быть с другой стороны. Но даже его скудного опыта хватило, чтобы сообразить – "Сан-Фелипе" встал на якорь. Прямо под окном его каюты зеленела прозрачная вода. А чуть поодаль отвесной стеной поднимались острые скалы, у самых корней поросшие густым кустарником. От воды их отделяла лишь не слишком широкая полоса желтого песка. Ухо дона Родриго уловило характерный скрип – это терлась о борт шлюпка. Он торопливо запахнул халат и вышел из каюты на палубу, где творились непонятные дела.
– Эй, вахтенный! Что тут, черт возьми, происходит? Где мы?
Ему никто не ответил. А меж тем палуба "Сан-Фелипе" отнюдь не была пуста. Скорее, совсем наоборот. Суетились люди, носили какие-то вещи, слышался свист боцманской дудки. Родриго попытался остановить мальчика-слугу с блюдом, накрытым серебряной крышкой, но тот весьма похоже притворился глухим и улизнул. За спиной ошеломленного Родриго раздался грудной смех. Он обернулся. Смеялась его сестра, Беатрис. Но нет. Он явно ошибся. Чем больше он смотрел на нее, тем больше убеждался, что прежде не видел эту девушку.
Это была сама королева. Платье, цвета слоновой кости, затканное белыми цветами, оттеняло смуглую кожу. Прекрасные руки тонули в кружевах тонкой работы. Черные волосы, собранные в высокую прическу и перевитые жемчугом, венчали ее, как корона. А на груди сотнями маленьких радуг играло бриллиантовое ожерелье.
Она была необыкновенно хороша и величественна. Но больше всего Родриго поразило ее лицо. Его гордая, невозмутимая сестра выглядела невероятно счастливой. Об этом говорили и блестевшие глаза, и светлая улыбка, и ямочки. И этот грудной смех. В нем звучала нежность и страстное желание счастья. Это была, без сомнения, донья Беатрис, но даже брат не сразу признал в этой прелестной незнакомке свою холодную, высокомерную сестру. Только голос! Голос не мог обмануть. Самый красивый голос Нового Света.
– С добрым утром, брат.
– Вернее, добрый день, – поправил Карлос Диас, капитан фрегата.
Он спускался следом за Беатрис. С Карлосом тоже произошла перемена. Он был изысканно одет. Не слишком богато, но любой бы понял, что это праздничное платье капитана. Изменились его манеры, став свободнее и проще. Изменился взгляд, освободившись от тревоги и ожидания. Капитан смотрел вокруг, как человек, достигший берега своей мечты. За счастливой парой вышел священник в парадном облачении, Хосе Мартинес в чистой белой рубахе с двумя пистолетами за поясом и английская пленница – взволнованная, со сжатыми в ниточку губами. Увидев своего управляющего, испанский гранд приободрился.
– Хосе, может быть, ты объяснишь, что происходит?
Громадный цыган выразительно пожал плечами. И только теперь Родриго заметил, что его смуглая рука лежит на плече худой, загорелой цыганочки лет тринадцати. Без сомнения, это была Хатита. А мальчик в пурпурном костюме – Диего.
Ответил Родриго капитан:
– Здесь происходит свадьба, друг мой. Вы пропустили венчание, но еще успеете на праздник. Только для этого вам надо переодеться. У вас не слишком праздничный вид.
– Свадьба? – Родриго озадаченно потер лоб ладонью. – Разве этот чертов еврей уже приехал?
Беатрис переглянулась с капитаном. Ее глаза смеялись.
– Нет, Родриго, он еще довольно далеко. И я сомневаюсь, что, двигаясь прежним курсом, он найдет "Сан-Фелипе".
– Тогда кто же жених, – в недоумении спросил Родриго, – если невеста, похоже, все-таки Беатрис?
– Я, – легко улыбнулся Карлос. – Только не жених, а муж вашей сестры. Теперь мы с вами родственники.
– Ха-ха, – скривился Родриго, – хорошая шутка.
Карлос Диас шагнул вперед и церемонно представил смущенную и счастливую Беатрис:
– Моя супруга Беатрис де Кастильяно, графиня де Сильва.
Маленький Диего сощурился, наблюдая, как на лице старшего брата сменяются все оттенки чувств от недоумения до ярости.
– Вы посмели их обвенчать?! – сквозь зубы процедил он, глядя мимо священника. – Но я не давал согласия на этот брак.
Беатрис досадливо поморщилась.
– Ваша сестра уже совершеннолетняя, сын мой, – мягко произнес молодой священник. – Брак действителен и без вашего разрешения.
Не дослушав, Родриго повернулся к сестре:
– Как вы могли, Беатрис? Ведь он же Кастильяно. Наши отцы были смертельными врагами и завещали нам месть!
Досада в глазах Беатрис сменилась гневом. Она подалась вперед, пальцы сжали оборки платья… Но капитан "Сан-Фелипе" отстранил жену.
– Не будем ссориться, Родриго. Взгляните на вашу сестру, она счастлива. Не омрачайте ее светлый праздник. Если хотите – поговорим завтра. Но я бы не хотел говорить о вражде, разделившей друзей. Какие бы отношения не связывали наших отцов – они умерли вместе с их смертью. Возможно, ваш отец завещал вам месть. Но, Родриго, ведь вы же христианин. Вспомните, что Иисус всем нам завещал прощение. Я простил вас. Сделайте и вы шаг навстречу. Дайте руку, и мы все забудем. У нас есть шанс стать одной семьей.
Карлос говорил тепло и искренне. Его взгляд был открыт и честен. Но протянутая рука повисла в воздухе.
Родриго был невероятно зол. Он потянулся было за шпагой, но вспомнил, что шпага осталась на стуле рядом с кроватью. В бессилии он грязно выругался.
– Хосе, черт тебя раздери, а ты-то каким боком замешался в эту аферу? Ты тоже продал меня? Каким образом моим капитаном стал Кастильяно?
Мрачный цыган не снизошел до ответа. Свадебная процессия, обогнув Родриго, как какой-то предмет, спускалась по лестнице вниз. Ошарашенный, он опустился на ступени, не сразу сообразив, что рядом кто-то есть.
– Они опоили вас вином со снотворным, брат, – услышал Родриго.
Голос принадлежал младшему из всех Вальдоро, сеньору Диего. Он стоял на ступенях с таким расчетом, чтобы смотреть на старшего брата сверху вниз.