- Да, хорошенький рассказец! - воскликнул я.
- Хорошо. Я пожертвую вам все находящееся в моем распоряжении время, - сказал он, взглянув на часы. - Но, скажу вам откровенно, я с пяти часов утра ничего не ел, и если вы не можете накормить меня чем-нибудь, то мне, пожалуй, не придется поесть раньше семи-восьми часов вечера.
- Мы угостим вас обедом, клянусь Богом! - воскликнул я.
Я несколько попался со своей клятвой, когда дошло до дела; попался также и миссионер, надо полагать, хотя он поблагодарил нас и сделал вид, что смотрит в окно.
Мы на скорую руку приготовили ему угощение. Мне пришлось поручить хозяйке принять для виду участие в этом деле, и ей же я предоставил приготовление чая. Вряд ли когда приходилось мне пить такой чай, какой вышел у нее. Это было не самым худшим, потому что она, считая соль extra европейским вкусом, превратила мое тушеное мясо в морскую воду. Мистер Терльтон получил из него обед, сильно приправленный перцем, но зато его все время занимали разговором. Во время приготовления обеда и после, когда он притворялся, что ест, я рассказывал ему о Кэзе, о береге Фалеза, и задаваемые им вопросы показывали, что он следит за рассказом.
- Боюсь, что у вас опасный враг, - сказал он наконец. - Кэз очень умен и, кажется, действительно зол. Надо вам сказать, что я около года следил за ним и вынес самое скверное впечатление из наших встреч. В то время, когда последний представитель вашей фирмы так неожиданно бежал отсюда, я получил от Нему, туземного пастора, письмо с просьбою приехать при первом удобном случае в Фалеза, так как вся его паства приняла католичество. Я вполне доверяю Нему, но боялся показать, как легко нас было обмануть. Всякий, слушая его проповеди, убедился бы, что это удивительно талантливый человек. Все островитяне легко приобретают некоторое красноречие и умеют осветить энергией и фантазией полученные ими из вторых рук проповеди. Проповеди же Нему принадлежали лично ему, и я не могу отрицать, что нашел их довольно изящными. Сверх того, он интересовался и мирскими делами, не боялся труда (он хороший плотник) и сумел завоевать большое уважение среди соседних пасторов, так что мы полушутя, полусерьезно прозвали его епископом Востока. Одним словом, я гордился этим человеком. Смущенный его письмом, я воспользовался случаем и приехал сюда. Утром, до моего приезда, Вигур был отправлен на судно "Лайон". Нему был в отличном настроении, по-видимому, стыдился своего письма и совершенно не желал объяснить его. Этого, конечно, я допустить не мог. и он наконец признался, что его смутило то, что его прихожане крестятся, но с тех пор, как ему объяснили значение крестного знамения, он успокоился, потому что у Вигура был "дурной глаз" - вещь обыкновенная в одном европейском государстве, называемом Италией, где такого рода дьявольский глаз часто поражает людей насмерть, а крестное знамение есть заклинание против его силы.
- Я, Мисси, объясняю так, - сказал Нему. - Европейское государство - государство папы, и дьявол "Дурной Глаз" может быть дьяволом католическим или, по крайней мере, обычаи у него католические. Я и рассудил: если употреблять крестное знамение на католический лад - это будет грешно; а если прибегать к нему только, чтобы защитить людей от дьявола, что само по себе безвредно, то и самое крестное знамение безвредно. Как бутылка, в которой нет ни хорошего ни дурного, так крестное знамение ни хорошо ни дурно. Если бутылка полна джином - дурен джин, и если делать крестное знамение как язычник, - дурно язычество. - И, как подобает туземному пастору, он привел текст об изгнании бесов.
- Кто вам сказал о "Дурном Глазе"? - спросил я его.
Он признался, что ему сказал Кэз. Боюсь, что вы сочтете меня ограниченным, мистер Уильтшайр, но, признаюсь, меня это огорчило. Я не допускаю мысли, чтобы купец, каким бы он хорошим человеком ни был, мог советовать или иметь влияние на моих пасторов. Кроме дого, ходили слухи о старом Адамсе, о его отравлении, ему я не придавал большого значения, а в эту минуту я припомнил их.
- А этот Кзз, - говорю, - праведную жизнь ведет?
Он признался, что нет, потому что он хотя и не пьет, но развратничает с женщинами и религии не имеет.
- В таком случае, - говорю, - я думаю, что чем меньше вы будете с ним, тем лучше.
Но не так-то легко было отделаться от такого человека, как Нему. У него сию же минуту была готова картина,
- Вы, Мисси, рассказывали, что бывают люди - не пасторы, не священники, - которые знают много такого, что полезно знать: о деревьях, например, о животных, о книгопечатании, о металлах, которые обжигают для выделки из них ножей. Такие люди учили вас в вашем колледже, и вы, научившись от них, не можете считать, что учиться грешно. Кэз, Мисси, это мой колледж.
Я не нашелся, что ему сказать на это. Вигуру пришлось уехать из Фалеза, очевидно, по проискам Кэза, при весьма вероятном соучастии моего духовника. Я вспомнил, что Нему же успокоил меня относительно Адамса и приписал слухи злобе пастора. Я понял, что мне следует навести справки из беспристрастного источника. Есть здесь старый плут старшина Фейесо, которого вы, вероятно, видели сегодня иа совете; он всю свою жизнь был беспокойным и пройдохой, и колючкой для миссии и острова. Но, несмотря на это, он весьма проницателен и, исключая политику и личные проступки, правдив. Я пошел к нему, рассказал ему, что слышал, и просил его быть откровенным. Я не думаю, чтобы мне когда-нибудь пришлось иметь более неприятное свидание. Вы, быть может, поймете меня, мистер Уильтшайр, если я вам скажу, что отношусь совершенно серьезно к сказкам старых баб, которые вы мне поставили в упрек, и так же забочусь о благе этих островов, как заботитесь вы о покровительстве вашей миленькой жены. Припомните, что я считал Нему образцом, что я гордился им, как первым зрелым плодом миссии. И вот мне говорят, что он подпал под влияние Кэза. Начало его не было развращающим; оно началось, несомненно, со страха и уважения, вызванных плутовством и притворством, но меня возмутило, что сюда примешался другой элемент, что Нему сам вздумал заниматься торговлей и сильно задолжал Кэзу. С трепетом слушал он все, что говорил ему купец; что не только он один, но многие в селении находятся в подобном подчинении, хотя наибольшее влияние имело положение Нему, так как Кэз мог делать больше зла через Нему, и, имея последователей среди старшин и пастора в своей власти, этот человек стал чуть не властелином деревни. Вам известно кое-что о Вигуре и Адамсе, но, вероятно, не приходилось слышать о предшественнике Адамса - Ундерхилле. Это, помню, был спокойный, кроткий старикашка. Нам сообщили о его скоропостижной смерти - белолицые очень часто умирают скоропостижно в Фалеза. У меня кровь застыла в жилах, когда я узнал правду. Его разбил паралич. Все в нем умерло, кроме одного глаза, которым он постоянно подмигивал. Народ напугали, что беспомощный старик стал дьяволом, а этот негодяй Кэз нагонял ужас на туземцев, притворно разделяя страх и уверяя, что не смеет идти к нему один. Наконец, в конце деревни выкопали могилу и похоронили в ней живого человека. Мой пастор Нему, воспитанник мой, возносил молитвы при этой гнусной сцене.
Я сам чувствовал себя в затруднительном положении. Может быть, я обязан был обвинить Нему и сместить его. Может быть, я так думаю теперь, но в то время это казалось менее ясным. Он пользовался большим влиянием, оно могло оказаться сильнее моего. Туземцы склонны к суеверию, и, возмутив их, я, быть может, только поддержал и распространил бы эти опасные фантазии. Нему, кроме того, вне этого проклятого влияния был хорошим пастором, способным и религиозным человеком. Где мне взять лучшего? Как найти такого же хорошего? В ту минуту, когда, падение Нему было только что обнаружено, весь труд моей жизни показался мне насмешкой, надежда умерла во мне. Я охотнее исправил бы явных дураков, чем отправляться на поиски других, которые, наверно, окажутся еще хуже. Самое лучшее - избежать скандала, если это только возможно. Справедливо или несправедливо, я решил покончить дело мирным путем. Всю ночь я беседовал с заблуждающимся пастором, укорял его в невежестве и недостатке веры, в непристойности его поступка, в грубом содействии убийству, в наивном возбуждении из-за пустяков. Задолго до рассвета он уже стоял на коленях и заливался горючими слезами, по-видимому, искреннего раскаяния. В воскресенье утром я с кафедры сказал проповедь о первых царях, о вспыльчивости, о землетрясениях, о голосе, отличающем истинную духовную силу, и упомянул, насколько мог откровенно, о последнем событии в Фалезе. Эффект получился сильный, но он еще возрос, когда Нему, в свою очередь, взошел на кафедру и сознался, что в нем недостает веры и умения руководить, и признал свой грех. Пока все шло хорошо, но тут примешалось одно несчастное обстоятельство. Приближалось время нашего, здешнего "мая", когда туземцы вносят миссионерские подати. Мне выпала на долю обязанность упомянуть об этом, что дало моему врагу шанс, которым он не замедлил воспользоваться.
Весь ход дела был сообщен Кэзу сейчас же по окончании службы, и он в полдень улучил случай встретиться со мною среди деревни. Он шел с таким решительным враждебным видом, что я почувствовал неудобство избегнуть его.
- Вот святой человек! - сказал он на туземном языке. - Он проповедовал против меня, но этого не было в сердце его. Он проповедовал любовь к Богу, но это было у него только на языке, а не в сердце его. Хотите знать, что было в сердце его? - крикнул он. - Я вам покажу! - И, проведя рукой по моей голове, он сделал вид, что поймал доллар и поднял его на воздух.
В толпе поднялся тот шум, каким полинезийцы встречают чудо.
Что до меня касается, я был озадачен. Это был самый заурядный фокус, который я двадцать раз видел на родине; но как убедить в этом поселян? Я пожалел, что не учился фокусам вместо еврейского языка, чтобы иметь возможность отплатить этому плуту его же монетою. Молчать было нельзя, но лучшее, что я нашел сказать, было слабо.
- Я побеспокою вас просьбою не дотрагиваться до меня, - сказал я.
- Я и не думаю, - ответил он, - и не желаю лишать вас ваших долларов. Вот он! - сказал он, швырнув доллар к моим ногам.
Мне говорили, что он пролежал три дня на том месте, где упал.
- Я должен сказать, что это было ловко сделано, - заметил я.
- О, он умен, - сказал мистер Терльтон;- и сами можете судить, насколько опасен. Он был виновником ужасной смерти разбитого параличем, его обвиняют в отравлении Адамса, он выжил отсюда Вигура ложью, которая могла довести до убийства, и, вне всякого сомнения, порешил отделаться от вас. Каким образом он думает это сделать, нам не угадать, только, будьте уверены, это что-нибудь новое. Его изобретательности и находчивости конца нет.
- Он сам как будто боится, - сказал я. - Но чего же, в конце концов?
- А сколько тонн копры можно добыть в этом участке? - спросил миссионер.
- Пожалуй, тонн шестьдесят, - сказал я.
- Какой барыш для местного торговца? - спросил он.
- Можете считать три фунта, - сказал я.
- Ну, и рассчитайте, сколько он получит, - сказал мистер Терльтон. - Но гораздо важнее расстроить его замыслы. Он, очевидно, распустил какие-нибудь слухи про Умэ, чтобы изолировать ее и удовлетворить свое беззаконное желание. Потерпев неудачу и видя появление на сцене нового соперника, он воспользовался ею иначе. Теперь нужно прежде всего узнать относительно Нему. Умэ, как поступил Нему, когда люди отступились от вас и вашей матери?
- Ушел прочь, - ответила Умэ.
- Боюсь, как бы он снова не принялся за старое, - сказал мистер Терльтон. - Что я могу для вас сделать? Я поговорю с Нему, предупрежу его, что за ним наблюдают. Будет очень странно, если он допустит что-либо, когда ему велели быть настороже. В то же время предупреждение может не удаться, и тогда вам нужно обратиться к кому-нибудь другому. У вас имеются под рукою двое, к которым вы можете обратиться: во-первых, патер, который может защитить вас в интересах католицизма; католиков здесь очень мало, но в их числе двое старшин, а затем старик Фейезо. Будь это несколько лет назад, вам никого бы не надо было, кроме него; но в настоящее время его влияние значительно ослабло, перешло в руки Миа, а Миа, боюсь, не из шакалов ли Кэза. Наконец если дело примет худший оборот, пришлите кого-нибудь или приезжайте сами в Фалэ-алии, и хотя я не должен быть в этой части острова раньше, чем через месяц, я посмотрю, что можно будет сделать.
Так простился мистер Терльтон. Полчаса спустя в лодке миссионера пели матросы и сверкали весла.
ГЛАВА IV
Дьявольская работа
Прошло около месяца, и сделано было немного. В вечер нашей свадьбы к нам зашел Галош; он был чрезвычайно любезен, и с тех пор у него вошло в привычку заглядывать к нам, когда стемнеет, и выкуривать свою трубку. Он, конечно, мог беседовать с Умэ и в то же самое время усердно учил меня туземному и французскому языкам. Он представлял из себя нечто вроде старого шута, самого грязного, какого вы только можете себе представить, и туманил меня иностранными языками хуже чем во время вавилонского столпотворения.
Это было нашим развлечением, и я чувствовал себя менее одиноким, хотя пользы от него не было, потому что, несмотря на то, что он приходил, сидел, болтал, в магазин нельзя было заманить ни одного из его прихожан, и если бы я не принялся за другое занятие, то в доме не было бы ни фунта копры. У Февао, матери Умэ, было штук двадцать производительных деревьев. Работы у нас, как у отверженных, никакой не было, и вот мы, обе женщины и я, стали выделывать копру собственноручно. Копра такая получалась, что просто слюнки текли, пока ее готовили. Я до тех пор не понимал, как надували меня туземцы, пока не изготовил четырехсот фунтов собственными руками; а легка была моя копра до того, что я охотно сам бы принялся за ее вымочку.
Во время работы канаки забегали иногда посмотреть на нас. Как-то один раз пришел и Черный Джек. Он стоял среди толпы туземцев, хохотал, корча веселого комика и большого барина. Меня это взбесило.
- Слушайте, эй вы, Черный Джек! - крикнул я.
- Не с вами говорят, саа! - откликнулся негр. - Я разговариваю с джентльменами.
- Я знаю. Да я-то обращаюсь к вам, мистер чернокожий, - сказал я. - Я желаю знать, видели ли вы головное украшение, полученное Кэзом с неделю тому назад.
- Нет, саа, - ответил он.
- Прекрасно! В таком случае, я сейчас вам покажу его родного брата, только чернокожего, и покажу через две минуты!
Я стал медленно подходить к нему с опущенными руками, и только в моих глазах отражалось волнение, если бы кто-нибудь потрудился посмотреть на них.
- Вы жалкий, хвастливый трус, саа, - сказал он.
- Увидите! - говорю.
Между тем он, вероятно, подумал, что я подошел достаточно близко, и так начал улепетывать, что ваше сердце порадовалось бы при виде его бегства. Так я больше и не видел этого презренного негодяя до той поры, о которой я собираюсь вам рассказать.
Одним из главных моих занятий была охота на кого попало в лесах, богатых всевозможной дичью, как говорил Кэз. Я упоминал о мысе, отгораживавшем с востока и деревню, и мое жилище. Тропинка вела вдоль него к ближайшей бухте. Тут дул ежедневно сильный ветер, и бурун набегал на берег бухты. Небольшой скалистый холм разделял долину на две части и прилегал к берегу. Прилив заливал его с наружной стороны, преграждая проход. Все это место было окаймлено лесистыми горами. К востоку границу составляли покрытые растительностью кручи, низшие части которых являлись вдоль моря просто черными утесами, испещренными киноварью; вершины же их состояли из глыб, поросших большими деревьями. Некоторые из них были ярко-зеленые, другие красные, а береговой песок черен, как ваши сапоги. Множество птиц, некоторые белоснежные, парили над бухтой, и среди бела дня летали, скрежеща зубами, вампиры.
Долгое время я ограничивался этой местностью и дальше не шел. Другой дороги и признака не было, и кокосовые пальмы у конца долины были, таким образом, последними, потому что все "око" острова, как называли туземцы его подветренную сторону, было пустынно. От Фалеза вплоть до Папа-малулу не видно было ни дома, ни человека, ни посаженного плодоносного дерева. Каменная гряда удалена, берега отвесные, океан бушует прямо среди утесов, - такое место едва ли может быть пристанью.
Я должен вам сказать, что, с тех пор как я стал ходить в лес, туземцы, не отваживаясь приближаться к моему магазину, охотно проводили со мною часть дня там, где никто не мог их видеть. Я уж начал кое-что понимать по-туземному, а большинство из них знало несколько английских слов, так что я мог поддерживать отрывочный разговор, без особенной пользы, разумеется; но у них не было уже такого злобного чувства. Пренеприятная вещь быть принятым за прокаженного.
Раз, в конце месяца, я сидел с одним канаком у опушки леса, выходящего на восток. Я дал ему вволю табака, и мы беседовали как могли. Он действительно знал по-английски больше других.
Я спросил:
- Нет ли дороги на восток?
- Одно время был дорога, - сказал он. - Теперь он забыт.
- Никто туда не ходит? - спрашиваю.
- Нехорошо, - говорит, - очень много дьяволов живет там.
- Ого! - говорю. - Так этот лес полон дьяволов?
- Мужчина - дьявол, женщина - дьявол, очень много дьяволов. Все время там. Человек он пойдет туда, он не придет назад, - сказал мой приятель.
Я подумал: "Если человек так хорошо осведомлен о дьяволах и так свободно говорит о них, то не мешает выудить кое-какие сведения относительно себя и Умэ".
- Вы меня считаете дьяволом? - спросил я.
- Не дьявол, а все равно дурак, - сказал он успокоительно.
- Умэ, она дьявол? - спросил я снова.
- Нет, нет, не дьявол. Дьявол живет в лесу, - сказал молодой человек.
Я смотрел на бухту и видел, как передняя завеса лесов вдруг открылась, и на черный берег, освещенный солнечным светом, вышел Кэз с ружьем в руках. Он имел блестящий вид в своей легкой, почти белой куртке со сверкающим ружьем, и земляные крабы разбежались от него к своим норам.
- Эге, приятель, вы сказали мне неверно, - сказал я. - Эз пошел, но пришел назад.
- Эз не то же самое. Эз - Тиаполо, - сказал мой друг и со словом, "прощайте" скрылся среди деревьев.
Я проследил, как Кэз прошел берегом и мимо меня домой в Фалеза. Он шел, задумавшись, что должно быть знали птицы, бегавшие около него по песку или кружившиеся и щебетавшие у него над самым ухом. По движению губ я понял, что он разговаривает сам с собой, а чем я был ужасно доволен, так это тем, что у него еще виднелось на лбу мое торговое клеймо. Скажу по правде, мне пришло в голову пустить ружейный заряд в его противную рожу, но у меня было лучшее намерение.
И здесь, и по дороге домой я все время твердил то туземное слово, которое я помнил по фразе: "Полли поставь котелок и приготовь нам чай" - теа-полло.
- Умэ, - спросил я, вернувшись домой, - что значит Тиаполо?
- Дьявол, - ответила она.
- Я думал, он называется Эту, - сказал я.