Когда начался спектакль, Дик пришёл в восторг и уже не замечал никаких недостатков в постановке, хотя Шейн, который побывал во всех театрах от Дублина до Сан-Франциско, отпускал замечания столь оскорбительного характера, что они понравились бы даже мистеру Престону. Содержание пьесы Дика почти не занимало, хотя у него и создалось представление, что дело шло об интригах некоей лукавой вдовы. Но он был очарован непринуждёнными манерами и уверенной декламацией актёров, всем этим театральным миром с его напускным блеском и мишурой. Когда же Шейн упрямо указывал ему на убожество декораций и безвкусицу в костюмах актёров, Дику становилось не по себе и он старался не слушать друга.
Наконец первая пьеса кончилась, занавес опустился, и зрители шумным потоком устремились в бары, где заказывали всякие смеси, бывшие тогда в ходу: персиковую настойку, херес с лимоном или лимонадом и льдом, коктейли. Шейн ограничился смесью простого пива с имбирным, клянясь при этом, что в ней нет никакого алкоголя, но Дик не поверил ему на слово и выпил лимонаду, несмотря на предупреждение Шейна, что это опасное и вредное для здоровья зелье. Пил он так поспешно, что часть лимонада попала ему в дыхательное горло и он поперхнулся.
- Видишь, какое это страшное зелье! - сказал Шейн. - У тебя вся душа выйдет наружу пузырьками.
Но Дику было не до шуток: он боялся пропустить вторую пьесу. Шейн сказал, что у них ещё куча времени, но Дик потащил его назад в театр, и им пришлось ждать несколько минут, пока старатели снова не заняли своих мест и не начали нетерпеливо стучать ногами. Когда занавес рывком поднялся, Дик, к своему удовольствию, увидел на сцене того же "знаменитого" актёра.
- Смотри, какой он стал красный! - заметил Дик Шей-ну. - Это потому, что он в новой роли?
- Это потому, что был антракт, - ответил Шейн.
Сначала Дик не уловил смысла этого ответа, но немного спустя сквозь толщу его восхищения пробилось понимание того, что актёр изрядно выпил. Публика заметила это задолго до Дика и стала громко высказывать своё мнение. Актёр пришёл в ярость, потерял самообладание, начал натыкаться на мебель и чуть не опрокинул бутафорское дерево. Потом, по ходу действия, ему пришлось ненадолго уйти со сцены, там он явно выпил ещё, и, когда вернулся, публика встретила его криками: "Передай бутылку, друг! Не скупись! Нечего лакать тайком!"
В следующей сцене он должен был просить прощения у своего отца, но рассердился на актёра, исполнявшего эту роль, и, когда тот отвернулся, лягнул его в зад.
Обиженный актёр замахал кулаком перед самым носом "знаменитости".
- Можешь пить, сколько влезет, - кричал он, - но не смей больше меня лягать! Если ты это ещё хоть раз сделаешь, я уложу тебя на месте!
Публика радостно орала и била в ладоши, приглашая актёров решить спор дракой. "Знаменитость" икнула, царственным жестом отстранила своего партнёра и, подойдя к рампе, произнесла:
- Леди и джентльмены! Этот грубый тип, я хочу сказать, болван, этот исландский дог, у которого ушки на макушке, утверждает, будто я пьян. Итак, джентльмены, я задаю вам всем вопрос. Я обращаюсь в данном случае не к дамам, ибо это дело исключительно мужское. Итак, я заявляю вам всем, что если я его лягнул, то он знает, что заслужил это.
- Давай, давай, старина! - откликнулась публика. - Лягни его ещё разок!
- Пьян ли я, джентльмены?
- Нет! - ответило несколько человек, раскачиваясь на сиденьях, хлопая в ладоши и стуча по скамьям.
- Да! - кричали другие. - Дай ему хорошенько!
Актёр нахмурился и жестом потребовал тишины.
- Джентльмены, я всегда предпочту быть пьяным, чем глупым. Согласитесь, что всякий напьётся, если его заставят играть с таким вот дураком! Разве я не играл в присутствии губернатора Нового Южного Уэльса? Но пьян ли я, джентльмены?
За ним поспешно опустили занавес, который при спуске заскрипел и чуть было не застрял, так как заело валик. После этого кто-то - вероятно, второй актёр - просунул ногу под занавес и столкнул ораторствовавшую "знаменитость" в оркестр. "Знаменитость" полетела вниз, задевая музыкантов и их пюпитры, и растянулась рядом с контрабасом, где принялась болтать ногами и вопить, держась за шейку инструмента.
В зале раздался оглушительный взрыв хохота, старатели повскакали с мест, выкрикивая шутливые советы и приветствия. Антрепренер и служители принялись очищать зал, угрожая вызвать полицию. Насмеявшись до хрипоты, публика позволила выставить себя за дверь, более довольная, чем если бы пьеса была сыграна как следует до конца.
- Что бы там ни говорил недоброжелательный критик обо всей программе, концовка была замечательная, - объявил Шейн.
Дик, как и остальные старатели, смеялся от души, но ему было немного жаль крушения того театрального мира, которым он был так приятно поглощён в начале вечера. Однако ему не хотелось давать Шейну повод посмеяться над собой и своей неопытностью, и он ничего не сказал.
Глава 7. Неожиданная встреча
Они пошли домой и, чтобы сократить путь, свернули в плохо освещённый переулок. Когда они проходили между двумя тёмными лачугами, из мрака вынырнула сгорбленная фигура и плаксивый голос произнёс:
- Мистер Престон… Мистер Корриген…
- Это ещё кто? - резко спросил Шейн, вглядываясь в незнакомца.
- Нет, нет, вы меня не знаете, конечно, не знаете! - заскулил человек, подходя ближе. - Для таких благородных молодых людей я - пустое место. Да, пустое место. Я уверен, что вы меня не знаете.
- Но я тебя знаю! - сердито сказал Шейн. - Ты - Чёрный Макфай. Прочь с дороги!
- Так значит, вы меня знаете? - в плаксивом голосе послышалась угрожающая нотка. - Подумать только! Какая честь быть таким известным человеком! А куда вы направляетесь, молодые люди?
- Нам с тобой не по пути, старое чучело! - ответил Шейн. - Убирайся в свою собачью конуру!
Дику приходилось слышать имя Макфая, хотя его самого он ни разу не встречал. Макфай был старый попрошайка, живший в сарае неподалёку от китайского квартала и занимавшийся тем, что вынимал столбы из заброшенных выработок; однако поговаривали, что помимо этого занятия у него были и другие, менее почтенные: он не гнушался ни доносами, ни ростовщичеством, ни продажей краденого, ни организацией мелких краж, ни торговлей опиумом.
- Пошёл вон, собака! - повторил Шейн.
Но Макфай и не думал повиноваться. Он неуклюже затрусил рядом с юношами, которые ускорили шаг, стараясь отделаться от него.
- Вы так от меня не отвяжетесь, - заскрипел он. - Пусть я стар. О да, пусть я стар и слаб и никому на свете не нужен, но если вы хотите перегнать меня, ребятишки, то вам понадобится лошадь, хорошая сильная лошадь, вроде той, которую вы украли вчера у лейтенанта Дальримпла.
Шейн и Дик остановились и молча смотрели на Макфая. Макфай же, хрипя, опёрся о столб и свесил голову набок.
- Что это значит? Выкладывай! - произнёс наконец Шейн. - Я не стал бы угрожать старому человеку, но не думаю, чтобы тебя можно было считать человеком. Выкладывай, говорят тебе!
- Я - бедный старик, - сказал Макфай, воздевая руки к небу. - Жизнь у меня тяжёлая, и вы видите, какие на мне лохмотья, хотя я дожил уже до седых волос. Иной раз я сам удивляюсь, как у меня душа не расстаётся с телом. Вы, верно, слыхали, молодые люди, что я иногда ссужаю деньги под залог. Разумеется, когда у меня есть кой-какие деньжата, а это случается не часто. Иногда я продаю невыкупленные залоги. Дело чистое, тут ничего не скажешь.
- Говорят тебе, выкладывай! - вышел из себя Шейн. - Выкладывай сейчас же, а не то пожалеешь, клянусь своей душой!
- А разве я не выкладываю? - спросил Макфай, съёжившись и обращаясь к Дику. - Замолвите за меня словечко, мистер Престон. Ваш ирландский друг нагнал на меня страху. Он не слушает того, что я говорю, и только кричит: "Выкладывай!", и теперь я совсем запутался.
- На что вы намекаете? - спросил Дик; у него, как и у Шейна, чесались руки проучить мерзавца, но его останавливали возраст старика и та насмешливая злая сила, которая чувствовалась в нём.
- И этот тоже! - захрипел Макфай. - О небо, сколько неблагодарности в этом мире!
Шейн угрожающе двинулся к нему.
- Я хочу только кое-что продать вам, - заговорил Макфай, прикрывая лицо руками. - Я же вам сказал, что люди мне приносят иногда в залог вещи. У меня-то обычно нет денег, но мой хозяин даёт мне взаймы, если дело того стоит. Как раз сейчас у меня есть кое-какие невыкупленные вещи. Итак, молодые люди, разве одному из вас не хочется купить прекрасную пару браслетов? Мне нужно найти покупателя, понимаете?
- Браслеты? - свирепо повторил Шейн. - Золотые или серебряные?
- Нет, нет! - прогнусавил Макфай, набираясь храбрости. - У некоторых типов странные вкусы. Вы ведь знаете. Речь идёт о стальных браслетах.
Дик и Шейн безмолвно переглянулись. Итак, Макфай каким-то образом раздобыл наручники. То ли он рыскал по прииску накануне ночью и видел, как их прятали, то ли ему рассказал об этом другой жулик, вор или осведомитель, какой-нибудь шпик из той банды, которую, как говорили, он возглавлял.
- Не смотрите на меня так, - продолжал Макфай. - Бесполезно думать о том, как хорошо было бы прикончить меня. Не воображаете же вы, что я настолько глупый старик, чтобы в мои лета прийти сюда, не приняв никаких мер предосторожности. - Он злобно зашипел. - О нет, я оставил у одного своего друга записку, которую он отнесёт в правительственный лагерь, если я исчезну. Понятно?
- Назови свою грязную цену, - с презрением сказал Шейн.
- Двадцать фунтов, - ответил Макфай. - И не говорите, что это дорого. Вы знаете, что в лагере я могу получить больше. Но я предпочитаю обделывать свои делишки с друзьями. Живи и жить давай другим, - говорю я. - Я-то сам не собираюсь нести их в лагерь, но если вы не заплатите двадцати фунтов, владелец потребует их назад, и вы, конечно, понимаете не хуже меня, куда он пойдёт и что сделает.
- У меня нет двадцати фунтов, - сказал Шейн. - А у Дика, как тебе известно, вообще нет ни фартинга.
- Но у вас есть друзья, у вас есть разные возможности, - захихикал Макфай. - Как бы я хотел быть таким сильным молодым парнем, как вы! Я бы живо раздобыл жалкие двадцать фунтов. Но спешить некуда. Даю вам сроку до завтрашнего вечера. Принесите деньги ко мне домой. Я буду ждать вас. И не забывайте про записку, которую я оставил там, где вы её достать не можете. Если со мной что-нибудь случится, она попадёт прямо в руки к правительственным комиссарам. Доброй ночи, молодые люди.
Он заковылял по переброшенным через канаву доскам и исчез в тени лачуги.
- Что же нам теперь делать? - спросил наконец Дик.
- Понятия не имею, - ответил Шейн. - Если б дело было только во мне, я бы удрал в Новый Южный Уэльс. Но он знает, что ты не можешь этого сделать, чёрт его подери. Идём, незачем стоять тут. Придётся нам пораскинуть мозгами до завтрашнего вечера, вот и всё.
Глава 8. Лачуга Чёрного Макфая
Когда назавтра в полдень Дик с Шейном снова встретились, ни один из них ещё не придумал способа перехитрить Макфая.
- Я избил бы этого старикашку, как собаку, - свирепо сказал Шейн. - Но вполне возможно, что он вправду оставил письмо для полиции.
- Боюсь, что тебе не собрать двадцати фунтов, - сказал Дик. - Мне противно даже думать о том, чтобы откупиться от него; но что же нам остаётся делать?
- Мне не достать столько денег, даже если бы я и захотел, - ответил Шейн. - Мы сейчас в пустой породе, золотом не пахнет, а из моих компаньонов ничего не извлечь. Адамс - такой тип, что не даст посмотреть на деньги, даже если от этого зависит твоя жизнь; Хикс же готов отдать последнюю рубашку; но у него ничего нет. На прошлой неделе он проиграл в карты всё, что у него было.
После этого они разошлись по своим участкам, и Дик, поднимавший из шахты бадьи с жёлтой глиной и гравием, с каждой минутой становился всё мрачнее. Если его поймают, то, несомненно, приговорят к долгому заключению, и тогда он не сможет больше присматривать за домом. Его не столько пугало заключение в тюрьму, сколько горе, которое он причинит отцу и матери. Что они станут без него делать? Они будут считать себя обесчещенными. Отец совсем потеряет голову, начнёт прислушиваться к советам первого встречного и будет бродить с одного прииска на другой; мечта матери о спокойной жизни станет ещё менее осуществимой.
Дик поклялся, что если он выпутается из этой истории, то никогда больше не станет ввязываться в политику. Он забыл, что его увлекло чувство, двигавшее огромной массой старателей, которые выступили против несправедливости, и мог теперь думать только о том, что в своём эгоизме навлёк беду на любящих родителей.
Поужинав тушёным мясом, он ускользнул из дому. Пусть родители думают, что он, как обычно, бродит меж костров и соседних палаток, прислушиваясь к песням и россказням старателей. Когда Дик разыскал Шейна, тот печально сидел на куче глины, взявшись руками за голову.
- А, Дик Престон, - сказал Шейн, - в хорошенькую историю я тебя втянул! От души сожалею обо всём, что случилось. За себя я не беспокоюсь, но мне тяжело думать, что я принёс несчастье твоим близким, которые приглашали меня к своему столу. Что касается меня, я лучше бы дал себя дважды повесить, прежде чем уплатить старикашке хоть один фартинг, но ради тебя я попытался раздобыть немного золота. Пока у меня всего около десяти фунтов. Впрочем, возможно, и этого хватит, чтобы заткнуть ему глотку.
Они отправились в китайский квартал. Макфай жил в сравнительно добротно построенном сарае, который был брошен хозяевами после прибытия китайцев. Стараясь не привлекать к себе внимания, Дик и Шейн свернули на тропинку, по шатким доскам перебрались через булькающую грязь и приблизились к сараю. Сквозь щели в стенах наружу пробивался слабый свет. Они постучались в дверь, и Макфай впустил их с такой быстротой, словно поджидал их, стоя у входа.
- А, вот и вы! - Он потёр костлявые руки. - В самое время. Люблю разумных людей. Потому что я и сам разумный человек. Не старайся пробиться сквозь тернии. Да, Библию я знаю. Не старайся пробиться сквозь тернии. Это ещё никому не приносило пользы. В этом коротком совете скрыта мудрость, высшая мудрость. Я снимаю перед ней шляпу. И я рад видеть, что вы, молодые люди, не собираетесь делать глупости. Садитесь.
Он указал им на неотёсанную деревянную скамью, а сам уселся в старое кресло, из-под обивки которого торчали пучки конского волоса. На столике рядом с креслом стояла лампа, и свет, падавший на лицо старика, подчёркивал его отвратительное уродство - запавшие глаза, густые косматые брови, длинный тонкий нос, тонкие бледные губы. Растрёпанная борода была грязно-жёлтого цвета, с густой проседью.
Дик и Шейн молча глядели на него, но он, казалось, больше не собирался говорить. Он сидел, что-то бормоча себе под нос, иногда кивая головой и потирая сложенные руки.
- Послушайте, Макфай, - начал наконец Шейн, тщетно ожидавший, что тот скажет ещё что-нибудь. - Мы хотим выяснить ваше предложение.
- Да, да, выяснить, - мягко и вкрадчиво сказал Макфай. - Именно так. Выяснить. Если хотите, можете курить, молодые люди.
- Вы говорили о браслетах, - продолжал Шейн, твёрдо решив так или иначе довести дело до конца. - Что вы имели в виду?
Макфай не поднял глаз и только пошевелил сложенными пальцами на коленях. Дик и Шейн ожидали, что он опять скажет какую-нибудь раздражающе двусмысленную фразу. Но он опустил веки и по-прежнему мягко ответил:
- Ну конечно наручники. Наручники, которые защёлкнулись на ваших запястьях после того, как вы были арестованы за буйное поведение. Наручники, распиленные вашим молодым дружком после того, как он напал на полицейских её величества, которые находились при исполнении обязанностей, и набросился на офицера, который теперь в госпитале. Конечно, наручники.
Дик и Шейн, уже привыкшие к тому, что он ходит вокруг да около, были озадачены этими прямыми словами.
- Я уплачу вам за них десять фунтов, - с усилием произнёс Шейн, скрипнув зубами.
- Двадцать фунтов, - поправил Макфай прежним мягким, бесстрастным голосом.
- Я не могу достать двадцать, будь вы прокляты, - теряя терпение, сказал Шейн.
- Двадцать фунтов, - повторил Макфай; лицо его искривилось подобием улыбки, он поднял указательный палец и укоризненно погрозил Шейну. - Мы сговорились на двадцати фунтах. Не стыдно вам пытаться обмануть бедного, беззащитного старика?
- У меня их нет! - воскликнул Шейн.
- Кто может достать десять, может достать и двадцать, - спокойно ответил Макфай. - В банках и в кассах лавочников их сколько угодно.
- К тому же, - продолжал Шейн, пропуская мимо ушей совет Макфая, - откуда нам знать, что вы будете держать язык за зубами после того, как вернёте наручники? Вы всё равно сможете пойти и донести на нас.
- Конечно, мог бы, - кивнул головой Макфай. - Только я не пойду на это. Я - деловой человек. И конечно, не я - главный. Я только исполнитель, который должен сбыть наручники. Я буду нем как рыба. А так, как вы говорите, дела не делаются. Это уничтожило бы торговлю. Не осталось бы доверия. Спросите любого банкира или лавочника. Они вам скажут, мистер Корриген, что ничего нет ценнее в делах, чем это самое доверие, о котором вы сейчас говорили. - Он снова погрозил пальцем. - Платите, и вы в безопасности.
Шейн молчал, и через некоторое время Макфай опять забубнил:
- Власти уже схватили трёх человек по подозрению; теперь им требуется кто-нибудь, против кого есть настоящая улика. А распиленные наручники и есть настоящая улика. Такая, какую любят судьи и присяжные. У властей глаза на лоб полезут, если кто-нибудь явится к ним с чистеньким вещественным доказательством и скажет: "Посмотрите, что спрятали при мне Дик Престон и Шейн Корриген под кучей пустой породы". Это было бы получше любых свидетельских показаний. Кто может с уверенностью сказать, кого именно он видел во время свалки, при которой тысячи людей орали как оглашённые? Адвокаты живо заговорят об ошибках и алиби, присяжные скажут: "Это дело подстроенное". А вот наручники заставят мельбурнских присяжных иначе отнестись ко всему. Не так ли? Какой смысл идти и заявлять, что кто-то видел, как двое ребят закапывали наручники? Полиция сразу спросит: "Ну а где наручники? Где улики? А?"
Закончив свою длинную речь, Макфай чихнул, закашлялся и стал шарить под столом. Нащупав бутылку, он вытащил её и поднёс ко рту, потом, отпив глоток, поставил бутылку на место и вытер рот волосатой тыльной стороной руки.
- Я не предлагаю вам, молодые люди, - захихикал он. - Вино до добра не доведёт. Кто пьёт, тот делает вещи не по душе закону. Не так ли?
- Послушайте, - яростно начал Шейн, но, с трудом взяв себя в руки, продолжил довольно спокойно: - У меня есть для вас десять фунтов. Берёте их?
- Двадцать фунтов, - повторил Макфай, и голос его снова стал мягким и вкрадчивым.
- Да падёт на вас проклятие Кромвеля, если вы хоть раз повторите это! - закричал Шейн, вскакивая с места. - Возьмёте вы десять фунтов наличными, с тем что остальные я отдам через несколько дней?
- Долго я ждать не смогу, - сказал Макфай. - Блюдо остынет. Судья скажет: "Почему вы не пришли раньше, милый мой?" Они ведь тоже понимают.