- Запомни на будущее - пригодится, - сказал итальянец.
Когда я повернулся к нему, он уже исчез в толпе. Только между апельсиновыми деревьями, под колокольней собора, мелькнула, удаляясь, черная тень.
III. Альгвазилы и стражники
Вечеру, которому суждено было кончиться бурно и не без участия оружия, предшествовал дружеский ужин и занимательная беседа. Один из участников его появился неожиданно: дон Франсиско де Кеведо не предуведомил, что вечером мы будем иметь удовольствие видеть Альваро де ла Марку, графа де Гуадальмедину. И велико же было наше удивление, когда на закате дня он вошел в харчевню Бесерриты и приветствовал нас с обычной сердечностью - обнял капитана, отвесил мне дружеского тумака и потребовал у хозяина лучшего вина, вкусный ужин и отдельную комнату, чтобы поговорить с нами без помехи.
- Прежде всего вы должны рассказать мне о Бреде!
Лишь замшевый колет на нем противоречил королевскому эдикту против роскоши, все прочее соответствовало ему вполне - дорого, но скромно, ни кружев, ни золота, военные сапоги, длинные перчатки, плащ и шляпа, а на поясе, помимо шпаги и кинжала, еще и два пистолета. Зная дона Альваро, я побился бы об заклад, что на дружеском застолье сегодняшний вечер для него не кончится, и что до зари какой-нибудь муж или мать-игуменья будут иметь все основания спать вполглаза. Мне вспомнились двусмысленные слова Кеведо о совместных с королем посещениях монашеских обителей
- Ты превосходно выглядишь, Алатристе
- Да и вы недурно сохранились, ваша милость.
- Я забочусь об этом. Но не обманывайся, мой друг. Предаваться безделью - самый тяжкий труд.
Гуадальмедина и вправду мало изменился: статный, изящный, с изысканными оборотами речи, странно сочетавшимися в его устах с внезапными переходами к солдатской грубоватости, которой он неизменно придерживался в беседах с капитаном Алатристе, некогда спасшим ему жизнь под Керкенесом. Выпили за Бреду, за моего хозяина и даже за меня, потом граф вступил в спор с Кеведо относительно рифмовки какого-то сонета, прикончил с отменным аппетитом порцию ягненка в меду, поданную на блюде отличного трианского фаянса, спросил глиняную трубку, табак, окутался душистыми клубами дыма, расстегнул колет и с довольным видом откинулся на стуле.
- Теперь поговорим о деле, - сказал он.
Посасывая мундштук, потягивая арасенское вино, граф мгновение разглядывал меня, словно решая, можно ли мне слушать его рассказ, и без дальнейших околичностей приступил к нему. Для начала объяснил, что флот, созданный исключительно для перевозки драгоценных металлов из Индий, коммерческая монополия Севильи и строжайший присмотр за корабельщиками преследовали одну цель - не допустить к нашему золоту иностранцев и контрабандистов: все маховики и шестерни могучей машины налогов, пошлин, сборов и податей должны были вертеться бесперебойно, на благо короны и присосавшихся к ней паразитов. Для того и создан был таможенный кордон у единственных ворот в Индии - Севильи, Кадиса и его бухты. Он приносил немалый доход королевской казне, и все бы хорошо, если б только не одно обстоятельство: растленное наше чиновничество, не довольствуясь тем, что судовладельцы-арматоры и акционеры безропотно выплачивали с каждого корабля положенную сумму, при входе в порт беззастенчиво драло с них семь шкур, чтобы урвать малость и для себя лично. Более того - в годы "коров тощих" его величество порой налагал арест на золото и серебро частных лиц, перевозимое его флотом.
- И беда в том, - попыхивая трубкой, повествовал Гуадальмедина, - что все эти поборы и пошлины, призванные покрыть расходы на защиту коммерции в Индиях, пожирают то, что должны вроде бы защищать. Не хватает золота и серебра, чтобы вести войну во Фландрии, чтобы прокормить вороватую свору чиновников и пробудить Испанию от спячки. И торговые люди должны выбирать из двух зол - либо кровососы государственного казначейства, либо контрабанда… И все это так славно удобряет почву для разнообразнейшего плутовства и мошенничества… - Он с улыбкой взглянул на Кеведо и призвал его в свидетели. - Ну что, неправду я говорю, дон Франсиско?
- Правду, - кивнул поэт. - В здешних краях самый тупоумный олух быстро становится первостатейным ловкачом.
- И набивает карманы золотом.
- И это верно, - Кеведо глотнул вина и утер губы ладонью. - Недаром сказано: "Дивной мощью наделен Дон Дублон".
Гуадальмедина глядел на него, любуясь:
- Отлично сказано! Вы должны были бы написать об этом.
- А я и написал.
- Тогда прочтите. Доставьте мне удовольствие.
- "Жил он, вольный и беспечный… " - начал дон Франсиско, поднеся стакан к губам, отчего голос его сделался замогильным.
- Ах, это! - Граф подмигнул Алатристе. - А я-то думал, это сеньора Гонгоры сочинение.
Кеведо поперхнулся:
- Какого еще Гонгоры?! Что вы несете?! Окститесь!..
- Ну, ладно, ладно, друг мой…
- Да нет, совсем даже не ладно, клянусь Вельзевулом! Такое оскорбление даже не всякий лютеранин бы себе позволил! Что у меня общего с этим сбродом содомитов, которые, родясь иудеями или маврами, перекрасились в пастырей?!
- Да я пошутил!
- За такие шутки, господин граф, принято отвечать с оружием в руках.
- Даже не подумаю. - Гуадальмедина, поглаживая подвитые усы и эспаньолку, улыбался примирительно и благодушно. - Что я, с ума сошел? Разве я не помню урок фехтования, который вы преподали Пачеко де Нерваэсу?! - Правой рукой он весьма грациозно приподнял воображаемую шляпу. - Дон Франсиско, приношу вам свои извинения.
- Угу.
- Что это еще за "угу"? Я, черт возьми, все же испанский гранд. Извольте оценить глубину моего раскаянья.
- Гм.
Вернув себе с грехом пополам благорасположение поэта, Гуадальмедина продолжил рассказ, который капитан Алатристе слушал с большим вниманием, хоть и не выпускал из рук стакан с вином, розовевшим в мягком сиянии горевших на столе свечей. "Война - это чистое дело", - сказал он однажды, и только теперь я вполне осознал, что он имел в виду. Что же касается иноземцев, говорил меж тем граф, то они, дабы обойти государственную монополию, используют посредников из числа местных - их прозвали подгузниками, и это объясняет их роль, - получая золото, серебро и прочие заморские товары, которые законным путем никогда бы им не достались. Кроме того, галеоны, едва выйдя из Севильи или перед самым возвращением туда, заворачивали в Кадис, бросали якорь в порту Санта-Мария или на Санлукарской банке и перегружали содержимое своих трюмов на иностранные суда. Все это побуждало деловых людей слетаться туда, ибо не было места лучше, чтобы обмануть бдительность властей.
- Додумались до того, что строят два совершенно одинаковых корабля, а регистрируют - один. Малым детям известно, что задекларировано, скажем, пять бочек, а ввезено - десять, однако взятки затыкают рты и разжигают аппетиты. Многие сказочно разбогатели на этом… - Граф стал пристально рассматривать чубук, словно что-то в нем нежданно привлекло его внимание. - Очень многие, включая и самых высокопоставленных лиц при дворе.
Альваро де ла Марка продолжал рассказ. Севилья, как и вся прочая Испания, убаюканная потоками заморского золота, не в силах развивать собственную торговлю и ремесла. Выходцы из чужих краев благодаря своему упорству и трудолюбию достигли здесь такого преуспевания, что их теперь не догнать, а высокое положение, в свою очередь, позволило им стать посредниками между нашей отчизной и всей остальной Европой, с которой мы, между прочим, находимся в состоянии войны. Ну не парадокс ли, господа: сражаться с Англией, с Францией, с Данией, с Турцией, с мятежными нашими провинциями - и у них же, через третьих лиц, покупать канаты, парусину, древесину и всякий прочий товар, необходимый на Полуострове не менее, чем по ту сторону Атлантического океана. И, стало быть, золотом Индий оплачивать содержание армий и флотов, которые нас же и бьют. Это - тот самый секрет, известный целому свету, однако никто не решается прекратить такого рода торговлю, потому что она выгодна всем. И даже - его величеству.
- И результат - налицо: Испания катится к чертовой матери, - продолжал граф. - Каждый ворует, врет, плутует, зато никто не платит то, что должен.
- Да еще и бахвалится этим, - вставил Кеведо.
- Вот именно.
Но самое вопиющее во всем этом безобразии, по словам Гуадальмедины, - контрабанда золота и серебра. Благодаря продажности таможенников и чиновников Торговой палаты сокровища, ввозимые частными лицами, декларировались вдвое ниже своей истинной стоимости; чудовищные деньги, доставляемые каждым караваном, расходились по чужим карманам или утекали в Лондон, Амстердам, Париж или Геную. Контрабандой упоенно занимались испанцы и иностранцы, купцы и чиновники, адмиралы и генералы, миряне и клирики, военные, гражданские и какие угодно еще. Еще свеж был в памяти скандал с епископом Пересом де Эспиносой: почив года два назад, сей пастырь оставил после себя пятьсот тысяч реалов и семьдесят два золотых слитка, кои были переданы в казну после того, как выяснилось, что их ввезли из Индий, нимало не потревожив таможню.
- Помимо разнообразных товаров ожидающийся прибытием флот везет нам из рудников Сакатекаса и Потоси на двадцать миллионов реалов серебра, принадлежащего королю и частным лицам. И еще восемьдесят Кинталей золота в слитках.
- Это - легально, - уточнил дон Франсиско.
- Ну да. Что касается серебра, то еще четверть будет ввезена контрабандой. А золото почти целиком пойдет в казну… Впрочем, трюм одного из галеонов загружен золотыми слитками, которые нигде и никак не значатся. Нигде и никак.
Он остановился, чтобы промочить горло и дать капитану Алатристе возможность осмыслить сказанное. Кеведо достал табакерку и взял добрую понюшку, деликатно чихнул и утерся мятым платком, извлеченным из рукава.
- Называется этот парусник "Вирхен де Регла". Шестнадцатипушечный галеон. Владелец - герцог де Медина-Сидония. Фрахтовщик - некто Херонимо Гараффа, генуэзский купец, обосновавшийся в' Севилье. "Вирхен" возит в Индии всякую всячину, от альмаденской ртути для серебряных копей до папских булл, а обратно - все, что только может влезть в трюм. А влезть может многое, в том числе и потому, что по документам регистра водоизмещение его - девятьсот бочек по двадцать семь арроб, а на самом деле, благодаря разным кораблестроительным хитростям, - тысяча четыреста…
- Этот галеон, - продолжал Гуадальмедина, - идет в составе флота с грузом серой амбры, кошенили шерсти и кож, предназначенным севильским и кадисским купцам. И еще везет пять миллионов реалов серебряной, свежеотчеканенной монетой - две трети принадлежат частным лицам - и полторы тысячи золотых слитков для передачи в королевскую казну.
- То-то бы пираты порадовались, - заметил Кеведо.
- Особенно если принять в рассуждение, что в составе флота в этом году еще четыре корабля с таким же грузом… - Граф сквозь клубы табачного дыма поглядел на капитана. - Теперь понимаешь, почему англичане нанесли визит в Кадис?
- А откуда они узнали?
- Дьявольщина! "Откуда"! Смекнуть нетрудно! Если за деньги можно купить даже спасение души, то и все остальное труда не составит!.. Нынче вечером ты что-то наивен не в меру! Во Фландрии, говоришь, был? А впечатление такое, будто с луны свалился.
Алатристе промолчал и налил себе еще вина. Взглянул на Кеведо, который с полуулыбкой пожал плечами, как бы говоря: "Забыл, с кем дело имеешь? Принимай его, каков есть".
- Ну да дело не в том, что там написано в его коносаменте. Нам известно, что галеон контрабандой везет серебра еще на миллион реалов. Но и это не самое главное. А важно то, что в трюмах "Вирхен де Регла" едут к нам еще две тысячи золотых слитков, которые нигде не значатся. - Он ткнул в капитана мундштуком. - Знаешь, на сколько, по самым скромным подсчетам, потянет этот тайный груз?
- Не имею ни малейшего представления.
- Ну так знай - на двести тысяч золотых эскудо. Капитан посмотрел на свои руки, неподвижно лежавшие на столешнице, и, прикинув в уме, спросил:
- Это получается сто миллионов мараведи?
- Точно! - расхохотался Гуадальмедина. - Все мы знаем, сколько стоит эскудо.
Алатристе поднял голову и пристально поглядел графу в глаза:
- Тут ваша милость ошибается. Может, и знаете, да не так, как я.
Гуадальмедина открыл рот для очередной шутки, но ледяной взгляд Алатристе заставил его промолчать. Известно было, что капитан убивал людей за десятитысячную часть этой суммы. Без сомнения, в этот миллион, как и я, прикидывал, сколько армий можно набрать и вооружить на нее. Сколько аркебуз купить, сколько жизней сохранить, сколько смертей избежать.
Откашлявшись, Кеведо негромким голосом, медленно и важно прочел:
Мир - торжище. Жизнь - рынок. С давних пор
Ворье не остается здесь в накладе,
Как заповедь исполнить "Не укради",
Когда в ходу: "Не пойман, так не вор"?
А и поймают - с правосудьем спор
Ты выиграешь, если не тупица:
Сумел спереть - сумеешь откупиться.
Наступило неловкое молчание. Альваро де ла Марка разглядывал свою трубку. Потом он положил ее на стол и сказал:
- Чтобы загрузить в трюм лишние сорок кинталов золота да еще и незадекларированное серебро, капитану "Вирхен де Регла" пришлось снять с галеона восемь пушек. И все равно - корабль перегружен.
- Кому же принадлежит это золото? - осведомился Алатристе.
- Ну тут и гадать нечего. Прежде всего - герцогу де Медина-Сидония: он организовал всю операцию, снарядил корабль и получит самый большой доход. Затем - двоим банкирам: один из Лиссабона, другой - из Антверпена… Еще кое-кому из придворных. Среди них, судя по всему, - Луис де Алькесар, секретарь его величества.
Алатристе обратил ко мне изучающий взгляд. Я, разумеется, уже успел поведать ему о встрече с Гвальтерио Малатестой, хотя ни словом не упомянул о синих глазах, мелькнувших в окне одной из многих карет, составлявших королевский кортеж. Гуадальмедина и Кеведо, в свою очередь внимательно рассматривавшие капитана, в этот миг переглянулись.
- Фокус в том, - продолжал Гуадальмедина, - что корабль, прежде чем разгрузиться в порту Кадиса или Севильи, зайдет в устье Санлукара. Они подкупили командующего флотом, и тот разрешит кораблям под предлогом непогоды ли, англичан или еще чего одну, по крайней мере, ночь простоять там на якоре. И за эту ночь золото потихоньку перегрузят на другой галеон, стоящий там же. Он называется "Никлаасберген" - фламандская посудина с безупречно католическим экипажем, капитаном и арматором… Курсирует в свое удовольствие между Испанией и Фландрией под флагом нашего государя.
- И куда же доставят золото?
- Скорее всего, доля Медина-Сидонии и прочих останется в Лиссабоне, где тамошний банкир даст за нее недурные деньги… А остальное прямым ходом отправится в мятежные провинции.
- Это - измена, - сказал Алатристе.
Голос его был спокоен, рука, подносившая к губам кубок с вином, в котором он уже успел смочить усы, не дрогнула. Но я видел, как странно потемнели его светлые глаза.
- Измена, - повторил он.
И от того, как было произнесено это слово, ожили в моей памяти картины недавнего прошлого. Шеренги испанской пехоты бестрепетно шагают по равнине, окружающей Руйтерскую мельницу, и рокот барабана вселяет сладкую грусть в души тех, кто обречен здесь пасть. Славный галисиец Ривас и прапорщик Чакон гибнут на склоне бастиона Терхейден, спасая бело-синее клетчатое знамя. Рев вырывается из сотни глоток, когда на рассвете начинается штурм Аудкерка. После рукопашной в подземных галереях люди протирают запорошенные глаза… Мне самому вдруг захотелось пить, и я залпом опорожнил стакан.
Кеведо и Гуадальмедина снова переглянулись.
- Это - Испания, капитан, - промолвил поэт. - Заметно, что во Фландрии вы отвыкли от нас.
- Ныне у нас дело главней всего, - веско прибавил Гуадальмедина. - И это уже не впервые. Разница - в том лишь, что теперь король и особенно - Оливарес не доверяют Медина-Сидонии. Как ни старался он потрафить им и угодить, принимая их два года назад в своем имении Санта-Ана, как ни обходительно устраивал он эту поездку, бросалось в глаза, что дон Мануэль де Гусман, восьмой герцог Медина-Сидония, превратился в некоронованного короля Андалусии. От Уэльвы до Малаги и Севильи его воля - закон. Перед нами - мавры, по бокам - Галисия с Португалией, которые только и ждут, как бы отделиться… Это становится опасным. Оливарес подозревает, что Медина-Сидония вместе со своим сыном Гаспаром, графом де Ньебла, готовят переворот… Кто другой пошел бы за это под суд и на плаху, но уж больно высоко взлетели герцоги Медина-Сидония… Оливарес, хоть он их терпеть не может, несмотря на родство, не решится без веских доказательств устроить скандал…
- А что Алькесар?
- Алькесара сейчас тоже голыми руками не возьмешь. Он пользуется при дворе большим влиянием, его поддерживают инквизитор Боканегра и Совет Арагона. И, кроме того, Оливарес, ведущий опасную двойную игру, считает его полезным. - Граф пренебрежительно пожал плечами. - Вот он и решил действовать скрытно, сочтя, что так будет больше толку… Золото надо стащить из-под самого носа у герцога Медина-Сидонии и переправить в сундуки королевской казны. Оливарес действует с одобрения короля, и их величества предприняли сей вояж в Севилью, чтобы полюбоваться представлением. Потом четвертый наш Филипп с обычной своей невозмутимостью обнимет на прощанье старого герцога, послушав заодно, как тот скрежещет зубами… Беда в том, что план Оливареса предусматривает два этапа: первый - полуофициальный и довольно деликатный. Другой - негласный. Это дело более сложное.
- Правильней будет сказать - "опасное", - Кеведо, виднейший представитель концептизма, превыше всего ставил точность.
Гуадальмедина подался к капитану:
- Первым, как ты понимаешь, на сцену выходит Ольямедилья…
Мой хозяин медленно склонил голову. Теперь все стояло на своем месте.
- А вторым - я, - сказал он.
Альваро де ла Марка с величайшим спокойствием погладил свою эспаньолку. Улыбнулся.
- Нравится мне в тебе, Алатристе, что ты все схватываешь на лету,