Как будто обо всем переговорено. Подробно обсудили маршрут, которым Чирков повезет арестованных, наметили пункты для остановок. Можно ехать. Чирков поднимается, пожимает руки товарищам. Мельников дружески хлопает его тяжелой ручищей по плечу:
- Счастливо добраться!
Лепин, сдержанно, как обычно, желает доброго пути. Семенов спрашивает:
- Все ясно? Смотри не упусти бандитов. Случится что - ответишь головой.
Плохая у Семенова привычка пугать людей. Комбриг, почувствовав обиду Чиркова, пытается загладить неловкость шуткой. Он надвигает Чиркову на глаза толстую меховую шапку, похожую на опрокинутый вверх дном башкирский казан. Стукнув по шапке рукой, приговаривает:
- Не ершись. Ишь какой сердитый. Ну, бывай здоров!
И провожает Чиркова в сени. Махнув на прощание рукой, Данилка сбегает с крыльца.
В докладе Башкирскому обкому партии, написанному по горячим следам тех знаменательных событий, Семенов сообщал:
"Я приказал Чиркову выделить конвой для сопровождения арестованных, задержанных при разоружении кавдивизиона. Среди них были некоторые командиры эскадронов и прислужники ярого националиста Унасова, которых по просьбе населения нужно было изолировать и выслать из пределов кантона. Чирков был мною предупрежден, что арестованные очень важные, предупредите конвоиров, что они способны на побег. Кроме того, разбежавшиеся бандиты могут узнать о сопровождении арестованных и дорогой отбить их. Будьте осторожны! А если побегут, то не останавливайтесь перед употреблением оружия".
За день до отъезда мятежники, прежде не скрывающие своей злобы, то и дело вызывающие для объяснений кого-нибудь из командиров бригады, внезапно утихомирились. Им объявили, что они будут отправлены в Стерлитамак. Комбриг ожидал бунта, но мятежники смиренно приняли приказ.
В ночь отъезда, выйдя из избы, где их содержали под стражей, они спокойно и безропотно уселись в сани. Правда, один из них попытался затеять разговор по-башкирски с охраной, но конвоиры ничего не ответили. Молча двинулся в путь по скрипучему снегу небольшой отряд.
Впереди несколько верховых, за ними сани. На санях - арестованные укутались от мороза в меховые дохи. Сидят неподвижно.
Только из-под бровей блестят настороженные, внимательные глаза.
Сзади тоже верховые-башкиры из отряда Чиркова. На всадниках через плечо - короткие карабины. Сбоку - шашки. Едут молча, покачиваясь в седлах. Холодно. А впереди большой путь.
О чем думают сейчас эти застывшие в санях в покорном безмолвии люди? Вспоминают ли свои опустошительные набеги на деревни и села, свою полную опасностей, но по-прежнему заманчивую для них жизнь бандитской вольницы, не ведающей закона, не подчиняющейся власти, знающей только право сильного? Может быть, мерещатся им степи, зарева пожаров, поднимающиеся ночами над горизонтом, дымные пепелища, быстрые марши конницы и схватки? Вспоминают ли они кровь и жертвы исстрадавшейся Башкирии, готовятся ли к ответу за свои злодеяния, сожалеют ли о содеянном или копят злость, лелеют планы мщения, намечают новые жертвы? А может, просто дремлют, не думая и не вспоминая ни о чем?
Глядя на укутанных в дохи мятежников, таких мирных сейчас, трудно поверить, что еще совсем недавно эти люди были грозной силой, страхом и несчастьем для своего народа. Кто- кто, а Чирков, едущий на своем низкорослом выносливом коньке позади отряда, чтобы весь он был на виду у него, знает хорошо - это так.
Не будь этих людей с их ненасытной злобой, мир и тишина давно бы встали над городами и селами уставшей от распрей земли. Данилка задумывается. Теперь, когда уже виден конец войне, мысли его все чаще возвращаются к мирной жизни. Может, причиной тому то, что он скоро должен стать отцом? Данилка почему-то стыдится этих мыслей. Он ни за что не признался бы никому, что иногда помимо воли уносится в мечтах в тихое послевоенное время. Нет, рано еще мечтать о тишине. Вокруг - война.
Так и сейчас: поддавшись на секунду наплывшим на него мечтам, он встряхивается, пришпоривает лошадь.
Луна выплыла из-за деревьев, встала над зубчатыми верхушками, светит на сугробы, на молчаливых всадников, на неподвижные фигуры в санях. С присвистом выводят свою песню полозья. Фыркают заиндевевшие кони.
Ночное безмолвие, мерный скрип саней усыпляют. Кажется, дремлют всадники, дремлют арестованные в санях.
Но это только кажется.
Во время гражданской войны в Башкирии выработался особый тип главаря мятежников. Дикий всадник, прекрасно владеющий оружием, неприхотливый в быту, способный на длительные лишения, он был опасным врагом. Жестокий в бою, он мог творить кровавую расправу и в мирных селениях. Был он хитрым и изворотливым, когда этого требовали обстоятельства. Малокультурный, а чаще и вовсе не знающий грамоты, он становился умелым демагогом, как только возникала необходимость обманом, посулами или угрозами увлечь за собой крестьян.
Много раз этим людям удавалось уходить от справедливой расплаты. Они давали клятвенные заверения в своей верности Советской власти и при первой возможности нарушали их.
Чирков уже столкнулся с такими людьми в Баймаке. Оставшись без своего разбежавшегося войска, они как будто присмирели и даже пошли на сотрудничество. Некоторые из них предлагали свои услуги для карательных набегов на повстанческие деревни. Но Чирков наотрез отказался от подобной "помощи". Он вовремя разгадал провокационный характер этих планов. Покрутившись в Баймаке и увидя, что втереться в доверие не удается, баймакские главари мятежников ушли в леса.
Арестованные командиры кавдивизиона были из числа таких же закоренелых и цепких врагов.
Поэтому и решено было отправить их в Стерлитамак, подальше от района недавних жарких схваток, где еще не остыли страсти. Но по этой же причине арестованные, не терявшие надежды вырваться на свободу с помощью своих сподвижников, любыми средствами хотели избежать отправки.
Они ухитрились передать верным друзьям: "Требуйте, чтобы нас оставили здесь. Угрожайте восстанием". Но друзья уже не могли помочь. Угрозы только убеждали в необходимости скорее вывезти арестованных из Темясово.
Убедившись, что на этот раз ни обманом, ни хитростью на свободу выбраться не удастся, мятежники решили бежать.
- Все равно погибать, - говорил Садык, низкорослый угрюмый человек, старый валидовец, имевший особые причины опасаться суда в Стерлитамаке. - Там всех расстреляют. Для этого туда и везут.
- Если б хотели расстрелять, могли бы и здесь, - неуверенно возражали другие.
- Здесь боятся. Узнают об этом башкиры, снова начнутся волнения.
Сговорились бежать по дороге в Стерлитамак. Когда въедут в лес, Садык остановит сани, попросится по нужде.
- А дальше ждите сигнала. Как только крикну - разбегайтесь в разные стороны. Ночь - в лесу не переловят. Там недалеко овраг - спрячемся. А если и поймают кого- нибудь, так остальные уйдут.
Вот почему так блестят глаза под меховыми шапками и малахаями главарей мятежников и так внимательно всматриваются они в дорогу. Скоро ли лес?
Дорога вбегает в лес. Огромные вековые сосны, обсыпанные снегом, обступили, сжали ее. Становится сумрачно - луна едва видна из-за деревьев. Потихоньку, чтобы не заметил конвой, арестованные распахивают дохи. Надо приготовиться.
Тишину нарушает голос едущего в передних санях Садыка. Он просит, чтобы остановили сани, неуклюже сходит на снег. За ним тянутся и другие, разминают затекшие от долгого сидения ноги, медленно бредут к соснам. Конвоиры, пользуясь остановкой, достают кисеты, закуривают. В темноте мирно попыхивают огоньки их цигарок.
И вдруг отчаянный поросячий визг. Это подал сигнал Садык.
Внезапный и странный в ночном лесу крик. Всадники цепенеют, стараясь понять, что произошло. На это и рассчитывают мятежники. Черные фигуры, под соснами побросав дохи мгновенно исчезают в лесу.
- Стой! Стой! - пытается остановить беглецов Чирков.
Всадники спрыгивают с лошадей, стаскивают с плеч карабины, пускаются в погоню. Звуки голосов заглушает беспорядочная стрельба.
Пытаясь во что бы то ни стало скрыться, мятежники все дальше уходят в лес. Началась погоня по глубокому снегу в темном лесу.
Так начался заключительный эпизод борьбы с мятежниками. Оставшиеся на свободе националисты, чувствующие, как ускользает из-под ног почва, попытались дать последний бой.
На этот раз им снова приходилось действовать под маской друзей и сторонников Советской власти. Верные методам своего бежавшего главаря Валидова, они лишь ждали случая, чтобы затеять новую провокацию и заставить своих разбежавшихся сторонников снова взяться за оружие. Когда в Темясово стало известно о происшедшем в лесу, они решили: вот этот случай. И цепкими руками опытных политиканов ухватились за него.
Собравшись в это утро в избе Сагитова, одного из главарей националистов, они быстро наметили план. Действовать решили без промедления. Были среди них и члены вновь избранного местного ревкома, они отправились к Семенову. Остальные разошлись по избам, чтобы, прячась от коммунистов, злобствуя и извращая факты, на свой лад рассказать крестьянам о том, что случилось в лесу.
Только под утро Чирков вернулся обратно в Темясово. Отяжелела голова, ныло тело. Хотелось спать. Решил, что с докладом Семенову обождет час-другой - комбриг, очевидно, еще не проснулся. А пока немного отдохнет.
Он присел на кровать, голова потянулась к подушке, через минуту Данилка спал, даже не сняв сапог.
Проснулся он от голоса, раздавшегося над его ухом:
- Чирков! Вставай, товарищ Чирков!
Вскочив и протерев глаза, Данилка не сразу сообразил, где он. В комнате толпились вооруженные красноармейцы, и один из них, разбудивший его, сказал:
- Собирайся. Пойдем к комбригу.
- Идите. Я умоюсь, приду сам, - с досадой ответил Данилка.
- Пойдем… Ты арестован.
- Что?!
- Приказ. Ты арестован.
Данилка от неожиданности снова присел на кровать. Мелькнула странная мысль: уж не спит ли он?
- Вы что, шутки шутите, ребята? - неуверенно спросил он.
- Какие шутки! Комбриг велел привести. Путаница какая-нибудь. Там выяснишь.
- Хорошо. Пойдем!
Конвоиры ввели Чиркова в кабинет к Семенову. Комбриг порывисто поднялся навстречу, приказал конвоирам выйти. Обернувшись к Чиркову, укоризненно покачал головой:
- Нарубил ты дров, товарищ Чирков.
- Говори яснее, я не понимаю! - резко потребовал Чирков.
- Нет, сперва ты говори. Расскажи, как дело было. Ты понимаешь, что ты натворил?
- Выполнил твой приказ.
- Не юли. Не пытайся скинуть с больной головы на здоровую.
В первую секунду Данилка даже опещил. Ударила кровь в голову, застучала молоточком в висках.
- Так вот ты какой, товарищ Семенов…
Комбриг пристально посмотрел на Данилку, начал что-то говорить, но запнулся. Сел на табурет, закурил, устало сказал:
- Ладно. Садись. Рассказывай. Выкладывай все, как на духу. Не ври.
Трудно сказать, был ли искренен комбриг в своих нападках на Чиркова в эти первые минуты их встречи или только прощупывал его, предвидя возможный поворот событий.
Он молча слушал, пока Данилка подробно рассказывал обо всем, что произошло: как въехали в лес, как арестованные попытались бежать, как охрана вынуждена была пустить в ход оружие и семнадцать трупов остались лежать в снегу.
- Да, заварил ты кашу, - выдавил наконец из себя Семенов. Он встал, прошелся по комнате. - Ты знаешь, что говорят в ревкоме?
- Что? - встрепенулся Данилка.
- Говорят, что ты сам, без всякого повода, расстрелял людей.
Так вот в чем дело! Теперь все становилось ясно. Данилка знал, что в ревкоме есть люди, еще недавно боровшиеся на стороне восставших. Их ввели в ревком для того, чтобы успокоить страсти, гарантировать безопасность разоружившимся бандитам. Не удивительно, что они клевещут на него. Но как мог комбриг, его товарищ, поверить им!
- Я знаю, кто говорит в ревкоме. Ты тоже знаешь этих людей…
- Знаю. Да не в этом дело… Очень жаль, Чирков, но я вынужден арестовать тебя.
Данилка вскочил возбужденный, красный:
- Этого я тебе, комбриг, никогда не забуду. Пошел на поводу у контры, поверил сволочам…
- Молчать! - возвысил голос Семенов. - Ты что - угрожаешь?
Вызвав конвой, жестко бросил:
- Арестованного увести!
Положение создалось действительно трудное. Слух, пущенный в Темясово, быстро пополз по деревням всей округи. "Расстреляли людей без суда, - говорили шептуны, переходя от одного к другому. - Вот как большевики держат слово. Смотрите, завтра и с нами то же будет". Участники мятежа, разоруженные и отпущенные на свободу, настороженно вслушивались в провокационную болтовню.
Возбуждение росло, волнами докатываясь до ревкома. А там были люди, жадно ловящие всякую возможность обострить обстановку, а заодно и отомстить Чиркову - еще свежи были у них воспоминания о Баймаке, при взятии которого он отличился.
Валидовцы, пробравшиеся в ревком, рассылали своих агентов в деревни и села. "Расскажите людям, кто истинный защитник их интересов, - наказывали они. - Пусть готовятся и ждут сигнала. Будем бороться с большевиками до конца". В ревкоме они требовали крови Чиркова.
- Надо расстрелять Чиркова, чтобы успокоить массы.
Особенно упорно уговаривали они Семенова:
- Если не накажешь Чиркова, ни за что поручиться не можем. Смотри, как бы не началось все сначала.
Угрозы и резкие обвинения обрушились и на голову Семенова: зачем без ведома ревкома отправил арестованных в Стерлитамак?
Семенов ссылался на чрезвычайные полномочия, но это только подогревало страсти. Комбрига, удачно руководившего боевыми операциями против повстанцев, ненавидели не меньше Чиркова. От него настойчиво добивались, чтобы он отдал под суд товарища. Расчет был ясен: этот поступок подорвал бы авторитет Семенова и Советской власти в массах.
"Вы дали слово никого не карать за участие в восстании, а сами расстреляли семнадцать человек! - говорили ему. - Где гарантия, что завтра мы не услышим о новых жертвах?" - "Но ведь их бы и пальцем не тронули, если б они не попытались бежать. Нельзя этого забывать, товарищи! Не виноват Чирков! Каждый из вас на его месте вынужден был бы поступить так же", - защищался Семенов. "Пойди теперь докажи, что не виноват, когда все только и говорят, что Чирков саблями порубил арестованных". - "Кто это говорит - повстанцы, бандиты?" - "Да хоть бы и повстанцы. Ты смотри в корень, Семенов. Некогда теперь дискуссии разводить. Мы тут разговариваем, а там сабли точат…"
Три дня заседал ревком. Много было высказано резких слов, угроз и проклятий. "Пусть одна голова погибнет, хоть и лучшая, чем сотни, а то и тысячи в братоубийственной войне", - говорили враги, пробравшиеся в ревком. Они не жалели слов, чтобы добиться своего, пускались на всякого рода хитрости, взывали к революционной совести и сознательности. Их фальшивые доводы начинали казаться кое-кому убедительными. Только что утихомирившийся район, казалось, снова может вспыхнуть пожаром гражданской войны. Этой угрозой шантажировали, и наименее стойкие начинали поддаваться.
"Мы не мещане, а революционеры, - рассуждали они. - Мы должны исходить из расчета. Что выгоднее для революции? Пожертвовать одной головой и добиться мира с повстанцами, возвратить их в общую советскую семью или же спасти эту голову, но потерять сотни других?" - "Мы воюем с врагами, а не со своими!"- возражал Семенов. "Ну да, с врагами, - отвечали ему. - Но иногда, чтобы победить врага, нужно пожертвовать своим".
Пока ревком заседал, контрреволюционная пропаганда все шире распространялась среди башкир. Слухи, один фантастичнее другого, ползли по деревням. "Все башкирские земли будут отобраны и переданы русским, башкир выселят из Башкирии в Туркестан". Кто-то усердно распространял эту ложь.
Ревком, занятый спорами, никак не боролся с провокационными слухами. Не была противопоставлена этой лжи встречная волна разъяснений и агитации. Повстанцы все громче и громче начинали бряцать оружием.
- Медлить нельзя, - говорил комбригу Сагитов. - Видишь, что происходит? Надо принимать решение.
Говоря это, Сагитов охотно соглашался, что Чирков не виновен и поступил так, как должно.
- Бывают моменты в революции, когда требуются жертвы для пользы самой же революции, - ораторствовал он.
Сагитов хорошо знал, что эта аргументация лишь затрудняет принятие решения. Как отправить на смерть товарища, если знаешь, что он не виновен! И все-таки слабые поддавались уговорам Сагитова. В ревкоме продолжались споры. А это и было на руку валидовцам.
Вести, одна тревожнее другой, приходили из дальних и ближних деревень. И каждая из них усиливала тревогу, расшатывала уверенность Семенова.
"Того и гляди, все усилия последних месяцев пойдут прахом. Снова война, снова кровь. Что же делать? Как избежать кровопролития? Неужели пойти на сделку с совестью, отдать Чиркова? Неужели прав Сагитов и этого требуют интересы революции? Но разве можно верить в искренность Сагитова?"
И еще: что скажут товарищи из обкома партии в Стерлитамаке, если он, Семенов, заслуженный комбриг, не справится с порученным ему делом и снова вспыхнет мятеж?
Семенов не был трусом, водил свою бригаду в лихие атаки, не боялся смерти. Но подвигами своими он любил прихвастнуть. Резкий, а часто и грубый с подчиненными, он рисовался своей удалью и считал, что за заслуги ему должны прощать все. В штаб и в обком он писал обширные докладные о своих успехах и без должной скромности приписывал главную роль в победах бригады себе. Он надеялся, что эти докладные будут способствовать продвижению по службе.
Отсутствие скромности часто толкало его на необдуманные поступки. Вот и сейчас - вместо того чтобы посоветоваться с товарищами из Стерлитамака, Семенов решил "не выносить сор из избы".
Чем больше накалялись страсти в Темясово, тем мрачнее становился комбриг. Один неосторожный шаг - и опять мятеж, польется кровь, погибнет его репутация удачливого командира.
"Нет, надо взять себя в руки, надо действовать", - внушает себе Семенов. Перед его глазами стоит кряжистая фигура властолюбивого и речистого Сагитова. Этот примазавшийся националист знает, чего хочет. Окажись он прав сейчас в деле с Чирковым, того и гляди, еще придется Семенову где-нибудь ходить под его началом.
Эти мысли и сомнения целиком захватывают комбрига. Он уже не в состоянии трезво оценить обстановку.
Бессонной ночью Семенов вспоминает недавние споры по поводу Брестского мира. Эсеры упрекали его, что, выступая за мир с немцами, он невольно протягивает руку тем, кто хочет погубить революцию. А партия тогда сознательно шла на жертвы, покупая передышку, спасая тяжелой ценой революцию. Не всегда победишь наскоком. Тактика должна быть гибкой.
Из этих правильных мыслей рождается неожиданный вывод, успокаивающий бунтующую совесть комбрига. Он ищет и находит в них оправдание для своего созревающего уже решения. "Нет, правы ревкомовцы: приходится лавировать и идти на жертвы, - решает он. - Не сегодня-завтра начнется заваруха, и тогда, наверное, не только Чиркову не сносить головы, но заодно и всем нам. Можно ли допустить до этого? И так слишком много времени потеряно. Чирков сознательный коммунист, проверенный товарищ. Он поймет.
Комбриг внезапно решает: попробую объясниться с ним начистоту.