Ночью заскрипели телеги. Обоз снимался с места. Обозные громко понукали лошадей. Совсем рядом послышались пьяные голоса, что-то тяжелое упало на солому, и через секунду послышался храп. Очевидно, пьяный шел мимо, уткнулся носом в солому и, свалившись, тут же уснул. Потом послышались чьи- то спотыкающиеся шаги. Данилка затаив дыхание вслушивался, как человек неуверенно ходил вокруг скирд, ругаясь и через каждое третье слово вспоминая какого-то Мишку. Нащупав спящего мертвецким сном в соломе, - это, очевидно, и был исчезнувший неизвестно куда Мишка - он стал трясти его и поднимать на ноги. Пьяный только мычал в ответ и валился обратно на солому. На секунду возня стихла, затем послышались те же петляющие шаги. Звякнула дужка ведра, и по недовольному громкому фырканью Данилка понял, что Мишку вытрезвляют по всем правилам, обливая холодной водой. По-видимому, лекарь и сам не меньше нуждался в лечении тем же способом. Он громко хохотал, ругался и гремел ведром. Наконец все стихло. Пьяные солдаты ушли. Перед рассветом Данилка, проделав в соломе дыру, выглянул. Вокруг было пусто, село еще спало. Данилка выбрался из соломы и впервые за сутки глубоко вздохнул. Перед глазами плыли круги, ноги подгибались от слабости. Он присел и, немного передохнув, пошел задами на край села. Отыскав хлев, где зарыл свой браунинг, тихонько пробрался туда. Как ни опасно было задерживаться в селе - ведь где-то тут, рядом, жили выдавшие его подводчики, - но Данилка и подумать не мог, что уйдет отсюда без оружия. Вырыв браунинг и бережно обтерев платком, Данилка обрадовался ему, как живому существу. Теперь браунинг, не раз выручавший его в беде, был с ним.
До Уфы Данилка добрался благополучно и ранним солнечным утром въехал в город на телеге. Он весело озирался по сторонам. Маленькие, скособоченные домишки окраины казались ему в это утро особенно уютными. Как были они далеки в своей мирной тишине и устоявшейся жизни от всего того, что довелось пережить Данилке по пути в Уфу. За окнами, на которых стояли горшки с цветами, угадывалась простая налаженная жизнь с обычными человеческими радостями и печалями. И Данилку вдруг потянуло к этим простым радостям, в тишину домиков с цветами на окнах. Он представил себе, как в этот ранний час мог бы сидеть в комнате за столом рядом с кипящим самоваром и чья-то заботливая рука наливала бы ему чай… Представил - и усмехнулся. До того этот привидевшийся ему человек, распивающий по утрам чаи из самовара, был не похож на Данилку. Нет, Данилка, пожалуй, и дня не смог бы пробыть в этих, домах с низкими потолками, с маленькими окнами, с комнатами, заставленными шкафами, сундуками, фикусами и кроватями. Нет, ничья рука не смогла бы удержать его здесь - потянуло бы на волю, к товарищам, к жизни беспокойной, опасной, неуютной, но милой сердцу Данилки.
Из подворотни домика вышел мальчишка в. большом отцовском картузе, в рваной рубашонке и любопытными глазами посмотрел на Данилку. А тому и картуз, и рубашонка, и бледная рожица мальчугана напомнили давнее детство.
- Дяденька, подвези! - без всякой надежды крикнул мальчишка вслед подводе. Данилка потянулся было остановить телегу, но хозяин, взявшийся подвезти его, что-то бормоча в бороду, стегнул лошадь. Телега затарахтела по булыжнику. Они подъезжали к центральным улицам города.
Расплатившись с бородатым угрюмым подводчиком, Данилка дальше отправился пешком. Он помнил наказ Чеверева - не расспрашивать прохожих о том, как найти улицу и дом, где живет Алешин.
Адрес, записанный на бумажке Чеверевым, он вытвердил наизусть еще в начале пути, а бумажку разорвал и выбросил. Поплутав по городу, Данилка нашел наконец нужную улицу. Вот и дом номер 14.
Каменный одноэтажный дом с заколоченным наглухо парадным входом. Данилка вошел во двор и, минуя собачью конуру, возле которой метался и рвал цепь злой мохнатый пес, поднялся на крыльцо. Позвонил, дернув за торчащий из двери металлический штырь. Где-то вдалеке звякнул колокольчик. Дверь неожиданно распахнулась. Перед Данилкой стоял невысокого роста еще крепкий старик с белой небольшой бородкой и подстриженными в кружок седыми волосами. Он был в белой полотняной рубахе без пояса, спускавшейся до колен. От всей фигуры старика веяло чистотой и приветливостью. Так и казалось, что сейчас вслед за ним выбегут внучата, с которыми нянчится этот старичок-боровичок. Ясными, словно промытыми в десяти водах, глазами он смотрел на Данилку.
В первое мгновение Данилка решил, что ошибся адресом: до того этот человек, стоявший перед ним, не был похож на большевика- подпольщика. Но отступать было поздно. Данилка неуверенно осведомился, здесь ли проживает пчеловод Алешин. Старик посмотрел на него внимательно и в свою очередь спросил:
- А что надо, милый?
- Я от Савоськина за медом, - произнес Данилка, как наказывал ему Чеверев.
- А меду-то нет, расторговались, - дружелюбно ответил старик.
Это и была та фраза, которой должен был ответить Алешин.
- А коли меду нет, так бражкой медовой не богаты?
Старик посторонился, жестом пригласил зайти. Он ввел Данилку в чистую большую горницу. Сразу же бросилась в глаза тарелка с аккуратно нарезанными сотами, полными меду. Захотелось впиться зубами в эти мягкие пахучие соты. Данилка вдруг почувствовал, что страшно устал, изголодался и пропылился за эти дни, пока добирался до Уфы. Поесть бы, помыться да поспать. Он с трудом оторвал глаза от тарелки.
- Вы и есть Алешин? - спросил он старика.
- Я самый. Никодим Петрович Алешин. А тебя как звать?
Знакомство состоялось. Старик вышел и через минуту вернулся с кружкой молока и ломтем хлеба. Пододвинул к Данилке тарелку с сотами:
- Ешь, подкрепляйся. А потом поговорим.
Данилка отодвинулся от стола, чтобы не задеть кружку и не пролить молоко, снял с ноги правый сапог, вынул из кармана маленькую отвертку и отвинтил шурупы, скрепляющие две подметки. Вынув из своего тайника завернутое в бересту письмо, бережно протянул Алешину. Тот взял его и вышел из комнаты. Данилка, как был в одном сапоге, придвинулся к молоку и хлебу и наклонился над столом.
Весь остаток дня он проспал в маленькой комнатке без окон, служившей в прежние времена, по-видимому, чуланом. Сейчас здесь стояла железная кровать, на которой, надо полагать, уже не раз находили прибежище и отдых временные постояльцы Алешина.
В доме было тихо. Старик ушел куда-то и вернулся только под вечер. За чаем он расспросил Данилку об отряде и о Чевереве, которого знал.
Да, не вязался этот чистенький седенький дед с образом подпольщика, который сложился у Данилки с давних пор. Но стоило ли удивляться этому? Время меняло жизнь, меняло людей. Разве еще недавно Данилка мог думать, что так вдруг нежданно-негаданно изменится его судьба! Или взять, например, Азина. Был офицером царской армии - стал красным командиром. Вот и дед - возился с пчелами, продавал мед, жил потихоньку, а теперь у него на квартире большевистская явка. Данилка с почтением взирал на седины старика, слушал его негромкий голос.
- Денек-другой поживешь у меня, - говорил Никодим Петрович, - отдохнешь, отоспишься и - обратно. Только вот что, парень. - Старик почесал ногтем указательного пальца переносицу, помолчал. - Будешь сидеть в той темной комнатке, и оттуда ни шагу. Не дай бог, увидит кто. Тут, понимаешь, какая карусель… Следят за мной, вьются вокруг дома какие-то хлюсты, прямо в окна вчера заглядывали. Тебя-то никто не видел, как ты пришел?
- Да нет, кажется, никто.
- Ну, бог даст, обойдется. Только неспроста-то вьются. Задерживаться тебе здесь не следует. Составим ответ Чевереву - и езжай назад.
Старик попивал из блюдца чай, подливал Данилке, утирал платком испарину со лба.
В этот вечер старик рассказал Данилке о двух своих сыновьях, покинувших Уфу вместе с красными. С тех пор о них ни слуху ни духу. Живы они или нет? Если живы - обязательно воюют где-то. Ребята боевые, отсиживаться в тихом углу не будут. Очевидно, старик надеялся, что человек, пришедший оттуда, где должны быть сейчас его сыновья, знает их. Он описывал их внешность и выжидательно смотрел на Данилку. Нет, как ни напрягал Данилка память, не мог припомнить, встречал ли он сыновей старика.
Весь следующий день Данилка не выходил из комнаты. А поздно вечером, когда, потушив свет, старик и Данилка укладывались спать, кто-то тихо постучал три раза в окно кухни. Старик пошел отпирать дверь и вернулся с высоким человеком. Пока зажигали лампу, пришелец топтался нетерпеливо у стола. Комната осветилась, и Данилка увидел молодое широкое лицо с выступающими скулами и раскосые темные глаза, сразу же впившиеся в него. Крепко пожав руку Данилке, парень спросил:
- Ты-то и есть Чирков? Тут о тебе рассказывают такое! Думал, богатыря увижу, плечи - во, руки - во, - парень показал, какие именно плечи и руки, он полагал, должен иметь
Данилка, и рассмеялся. - А ты, оказывается, и в форточку пролезешь, если сильно приспичит, а? Ай, молодец, молодец!
Непонятно было, к чему относится эта похвала: то ли к тому, что он знал уже о разведчике, то ли к тому, что сейчас увидел. Но это не имело значения. Данилка, любивший веселых, шумных людей, сразу же почувствовал симпатию к парню. Через несколько минут они сидели рядом на кровати в маленькой комнате, куда попросил их перейти Никодим Петрович. Старик перенес сюда лампу, плотно прикрыл дверь.
- Ведь сказано было не ходить ко мне. На примете я - это тебе известно?
- Знаю, знаю. Тебе просили передать: заколачивай дом, на время перейдешь ко мне. У меня пока все в порядке. Чисто. Поживешь у меня.
Парень быстро повернулся к Чиркову, вынул из внутреннего кармана пиджака письмо:
- А это отдашь Чевереву. Лично. В руки. Тут все сведения, которые просил штаб. Чеверев переправит кому нужно. Ну, желаю счастливо добраться. Завтра пораньше и отправляйся. Тут задерживаться нельзя - засекли нашего старика. - Секунду подумав, он спросил - Может, сейчас ко мне пойдем ночевать? Недалеко.
- Ладно, не шуми. Тут переночуем, а завтра видно будет, - сказал старик.
Парень быстро попрощался, до боли сжал Данилке руку и, чуть не опрокинув на ходу лампу, вышел.
Данилка тут же спрятал письмо в подметку, накрепко завинтил шурупы. Засыпая, он слышал, как за стеной кряхтит и что-то бормочет Никодим Петрович.
Спал он неспокойно, ворочался, просыпался, выходил в соседнюю комнату посмотреть, не рассвело ли. Под утро заснул крепко и открыл глаза от света, ударившего в лицо. Дверь в соседнюю комнату была распахнута. Данилка вскочил с кровати и увидел Никодима Петровича, стоявшего над ним. Старик строго смотрел на Данилку.
- Не хотел тебя будить, думал, пусть выспится парень перед дорогой. Да нехорошо у меня. Одевайся живее.
Пока Данилка натягивал сапоги, старик рассказал ему, что сейчас к дому подходил какой-то хлюст, что-то вынюхивал, стучался в дверь, да он не открыл. Следил за ним через окно. Тот потоптался и ушел. Но не верится, чтобы надолго.
Он сунул Данилке кусок хлеба, завернутый в бумагу:
- Вот, возьми, поешь потом. А сейчас иди!
- А вы как же, Никодим Петрович? Оставаться и вам нельзя.
- Иди, иди, некогда разговаривать. Ну, будь здоров. С богом!
Старик вывел Данилку на крыльцо и наскоро объяснил, как выбраться задами на соседнюю улицу. Данилка прошел между ульями, стоявшими в строгом порядке на пасеке возле дома, и скрылся в кустах сирени, огораживающей участок старика. Перед ним были огороды, через которые он должен был пройти. Он оглянулся. Никодима Петровича на крыльце уже не было, а к дому подходили трое - впереди развинченной походкой быстро шел какой-то молодой человек, а за ним едва поспевали два солдата. Чирков видел, как они поднялись на крыльцо и солдат кулаком забарабанил в дверь.
"Эх, пропал старик", - с досадой и закипавшей в душе злобой подумал Данилка. Солдат барабанил кулаками в дверь. Пробираясь через кусты, удаляясь от дома, Данилка слышал этот стук.
Долго потом Данилка вспоминал Никодима Петровича, пытался разными окольными путями узнать что-либо о нем, но никто ничего о старике не знал. Известно было только, что белые арестовали и замучили многих уфимских большевиков-подпольщиков. Вряд ли и старик остался цел.
Через некоторое время, попав в Уфу, Чирков первым делом отправился на тихую улицу, где стоял дом с пасекой. Когда он был здесь в прошлый раз, во дворе цвели цветы, глянцевито блестела под солнцем зелень. Сейчас он увидел через низкий заборчик оголенные кусты сирени - осенний ветер сбил листву. По всему двору валялись ульи, рассохшиеся, грязные. Какой-то незнакомый человек озабоченно ходил между ними, пиная то один, то другой ногой и, выбрав наконец подходящий, стал сноровисто раскалывать его топором на дрова.
Чирков, поколебавшись, - он понимал, что лучше не делать этого, - все же крикнул через забор:
- Эй, друг-приятель!
Человек, оторвавшись от своего занятия, хмуро посмотрел на него:
- Что нужно?
- Тут один старичок жил, медом торговал…
- Ну, жил…
Острые глаза из-под кустистых бровей внимательно ощупывали Данилку.
- А ты что - родственник ему или как?
- Какой родственник! Медку хотел купить. А вы медом не торгуете?
Человек, ничего не ответив, повернулся круглой полной спиной к Данилке, снова замахал топором.
Да, видно, не миновал Никодим Петрович подвалов белой контрразведки. Не думал в эту минуту Данилка, что и ему вскоре придется побывать там.
…С горных вершин Урала в уфимскую долину спускались партизаны, или, как их называли в народе, красные орлы. Недаром они заслужили высокую честь называться так. Бесстрашные бойцы - рабочие южноуральских заводов и казачья беднота из Оренбургских степей - прошли тысячи верст с боями, отразили бесчисленные атаки белых, сплотившись в крепкое, как сталь, ядро.
Тысячи их рвутся в Советскую Россию через заслон, выставленный на пути белым казачеством и чехами. Утомленные и потрепанные в боях, они должны прорвать фронт, чтобы соединиться с Красной Армией. Идут они по неприятельской территории, и каждый день - бой, раненые, убитые. И все же каждый день - еще один рывок вперед.
В штабе 2-й армии получена из Москвы "секретка", адресованная руководителям уральских партизан, испытанным вожакам красных орлов. В "секретке" указывается путь, по которому они должны идти. Это путь на соединение с Красной Армией. Это путь спасения. Нужно срочно вручить письмо Блюхеру и Ка- ширину. Но как разыскать их? Ведь находятся они где-то в тылу белых, за линией фронта. Как бы там ни было, но разыскать их нужно. И вот снова снаряжается в путь Чирков.
В штабе армии, где Данилка получал задание, какой-то незнакомый командир, вручая ему письмо для Блюхера и Каширина, испытующе посмотрел на разведчика:
- Вы понимаете, что теперь в ваших руках тысячи жизней?
Данилка ответил:
- Понимаю.
Но в душе обиделся. Он вообще не любил внушений, нотаций, громких слов. И если выслушивал спокойно и с беззлобной покорностью обычное напутствие Чеверева, то только потому, что то был Чеверев - верный друг, а правильнее сказать, старший брат Данилки. А чего не выслушаешь от старшего брата, да еще если любишь его!
Правда, Данилка тут же понял, что обиделся зря. Не обязан же был этот незнакомый командир знать, что стоящий перед ним молодой боец больше времени провел за последнее время в белом тылу, чем среди своих, что не в первый и не во второй, а, может быть, в десятый раз несет он через линию фронта, секретные письма, адресованные партизанам и подпольщикам. Вот и сапоги с двойной подметкой давно уже подготовлены Данилкой. Сейчас он упрячет в свой тайник и полученное от командира письмо.
- Ну, прощайте! - протягивая ему руку, улыбаясь, говорит командир.
- Не прощайте, товарищ, а до свидания! - уже с улыбкой, крепко пожимая протянутую ему руку, отвечает Чирков.
Снова, но на этот раз минуя Шарыпово, где счастливо ушел однажды от расправы, Данилка добрался до Уфы.
Сведения, полученные им здесь, были разноречивы. Пожалуй, наибольшее доверие внушали данные, которыми располагал один большевик-железнодорожник. Он сказал Чиркову, что по его наблюдениям белогвардейские части сосредоточиваются на станции Иглино, недалеко от Уфы. Здесь белые, должно быть, готовят встречу красным орлам, собирают ударный кулак. Железнодорожник считал, что в районе Иглино и развернутся бои. Покинув Уфу, Данилка на паровозе, куда пристроил его железнодорожник, доехал до Иглино.
Он привык видеть на станциях толпы мешочников, осаждающих поезда, мужиков, бегающих с растерянными лицами по платформе, баб, уговаривающих плачущим голосом пустить их в вагон. На станции Иглино не было этой обычной мечущейся толпы.
Платформа была заполнена военными, из теплушек солдаты выводили лошадей, раздавались слова команды. Мимо Данилки проходили подтянутые, озабоченные офицеры. Видимо, сюда подбросили свежие, еще не потрепанные в боях части.
Прежде чем двинуться дальше, нужно было найти подходящее место, где можно перейти линию фронта. Данилка решил потолкаться в Иглино, присмотреться к тому, что здесь происходит. Инстинктом разведчика он почуял, что сможет раздобыть сведения, за которые ему скажет спасибо Блюхер. Вот где бы пригодился Данилке его короб со всяким галантерейным товаром. Иглино - торговое местечко. Здесь привыкли к коробейникам, запасающимся на иглинских базарах товаром. Никого бы не удивил и не привлек внимания разбитной малый, предлагающий солдатам кольца, платки или бусы для невест и жен. Но короба нет. Данилка бродил по улицам, останавливал солдат. Спрашивал, не знают ли они Степана Бусыгина, - это, дескать, его брат. Получил от него письмо, пишет, приезжай в Иглино, а точно как найти - не написал. Это был старый прием, уже не однажды испробованный Данилкой. Степана Бусыгина никто не знал. Завязывался разговор, и Данилка исподволь выпытывал, давно ли солдат в Иглино, надолго ли. Если видел, что простачок попался, то, как бы между прочим, спрашивал номер части, где служит солдат.
Не знал Данилка, что в тот день, когда он попал в Иглино, белая контрразведка решила провести операцию по "очистке" города. Так называлась на языке контрразведчиков очередная кампания арестов, когда хватали и бросали за решетку всякого мало-мальски подозрительного человека. Искали шпионов, партизан, подпольщиков. Страх перед красными орлами не давал офицерам покоя. В каждом бедно одетом человеке им чудился партизан или подпольщик. Много ни в чем не повинных людей пострадало тогда в Иглино. Но среди арестованных были и большевики.
Чирков, бродивший по улицам Иглино и заговаривавший с солдатами, обратил на себя внимание белогвардейских ищеек, рыскающих по городу. Некоторое время за ним следили. Данилка, не подозревая об опасности, продолжал поиски "брата". Он остановил солдата и только собрался рассказать историю о письме, как перед ним неожиданно вырос человек в штатском костюме. Офицерская выправка сразу же подсказала Данилке, с кем он имеет дело.
Расспросив Данилку, что он делает в городе и кого разыскивает, офицер сказал:
- Очень хорошо. Я как раз знаю Степана Бусыгина. Тебе здорово повезло. Ну что ж, пойдем, отведу тебя к брату.
Через час Данилка сидел в переполненной камере тюрьмы, снова и снова перебирая в уме все подробности ареста.