- Я хотел предупредить его, что пойду в совнархоз.
Папиашвили присел на край дивана. Он был смущен, не знал, с чего начать щекотливый разговор.
- Хорошая у вас квартира, - оглядывая стены, начал Папиашвили. - В Москве, пожалуй, такую не дадут.
- Мы не собираемся переезжать в Москву, - сказала Маша, догадываясь, что Леон пришел неспроста.
И Маша прикинулась простушкой.
- Если бы в Москву, Леон Георгиевич!.. Я всю жизнь мечтаю попасть на сцену столичного театра.
Леон клюнул: он поудобнее уселся в углу дивана, стукнул по колену кулаком и почти воскликнул:
- Превосходно! Теперь вы, можно сказать, приближаетесь к цели.
- Каким образом? - Бориса Ильича тянут в Москву, предлагают высокий пост. Он вам разве не говорил?..
"Ага, вот цель твоего визита", - подумала Маша.
Она заговорила с Леоном резко, с чувством превосходства и оскорбленного достоинства:
- Скажите, Леон Георгиевич, почему вы, ваш начальник Каиров и люди, подобные вам, считаете мир своей вотчиной, а всех людей, кроме ваших единомышленников, - простаками? Вам не приходила в голову мысль, что люди много умнее, чем вы о них думаете?..
Папиашвили повернулся к Маше. Он был удивлен, озадачен - никак не ожидал от нее такого откровения.
- Но позвольте, кто вам сказал…
- Нет, вы все–таки ответьте на мой вопрос. Мне любопытно знать природу людей, с которыми судьба меня свела.
- Ваш вопрос, Мария Павловна, - заговорил он, глубоко вздохнув, - с научной точки зрения поставлен не совсем верно. Вы говорите: "люди", а я вам скажу, какие. Когда вы покупаете в магазине картошку, то и она не одинакова. Одна попадается гладкая, крупная, другая, извините, кривобока, в ямках. А посмотрите на людей: у одного интеллект на лице написан, глянешь на другого… Я вахлака за версту вижу, интеллектуала - тоже.
- Себя, конечно, относите…
- Зачем переходить на личности. Не надо, Мария Павловна, издеваться. Я с вами откровенно, а вы смеетесь.
- Нет, нет, Леон, тут не над чем смеяться. Тут плакать надо. Вы ведь и меня к "вахлакам" относите…
- Мария Павловна!..
- Подождите! Дайте мне сказать свое слово. И тоже откровенно. "Интеллектуалы" мне знакомы. Я знаю их, работала с ними в театре. На людей они смотрят вашими глазами. Каждым словом, каждым жестом эти "одаренные супермены" стараются убедить меня в творческой несостоятельности. Я верю в свой талант, люблю всей душой театр, а они отвращают меня от сцены. И вот что обидно: многих отвратили! Воспользуются слабостью человека и толкнут в спину. Я знаю вас, Леон Георгиевич, но лучше бы вас не знать.
Леон не понимал Марию, в его немигающих глазах чуть заметной тенью остановилась тревога.
Откровенность Марии Павловны, ее неожиданно резкие суждения повергли Леона в замешательство. Он хотел бы возразить, "поставить" собеседницу на место, но слов не находил. Леон не мог защищать себя - не мог, во–первых, потому, что, как ему казалось, и сам не знал себя, а во–вторых, Мария Павловна открылась для него с неожиданной стороны: поразила умом. "Надо же что–то сказать, черт побери!" - в сердцах ругнул себя Леон. И сказал первое, что пришло на ум:
- Извините, Мария Павловна, мне надо… Извините…
- За что же вас извинить? Это я вам наговорила дерзостей - вы меня извините.
- Я не обижаюсь. Вы все говорили верно. И удивительно умно. Я хорошенько обо всем подумаю. До свидания.
"К чему мой пыл?" - спрашивала себя Мария. - Зачем я ему все это говорила?.."
Глава третья
1
В последний раз Андрей прошелся по пролету цеха, в котором работала бригада сборщиков электронных машин - его бригада. Все уже знали о новом назначении Самарина. И может быть, потому были как никогда сдержанны. Ребята стояли у своих мест - кто у стола, покрытого блестящим полиэтиленом, кто в окружении серебристых ящиков со множеством обнаженных проводов, полупроводниковых пластинок, электронных ламп, а кто просто сидел без дела, опершись руками о колени.
Самарин подходил к каждому - одному пожимал локоть, другому клал руку на плечо.
Это были ребята, с которыми он собрал, смонтировал не один десяток малых и больших электронно–вычислительных машин; с ними он объездил многие страны; осматривал, принимал, а затем транспортировал оборудование, купленное у капиталистов: устанавливал машины на отечественных заводах, в институтах, академических центрах. Эти ребята, как никто другой, могут судить об электронной технике в разных странах, о степени добросовестности фирм и компаний, о талантливости инженеров, создающих электронную технику. Они и сами конструкторы и изобретатели; каждый из них творит, доделывает, изобретает "на ходу", не оформляя патентов, не требуя вознаграждений. Они начинали работу техниками, слесарями - совсем молодыми людьми. Теперь иным из них под тридцать, и почти каждый имеет диплом инженера–электроника. Бригаду хотели переименовать в группу электроников, но ребята воспротивились: "Называйте нас слесарями", - гордятся рабочим званием.
В углу пролета, у аптекарски чистого стола, придвинутого к окну, Самарин остановился, обнял за плечи двух молодых парней: Саню Кантышева и Петра Бритько. Кантышев - полный, круглоплечий парень - все эти дни сокрушался:
- Как же это, братцы?.. Самарина забирают…
Других спрашивал:
- Что будет с машиной?.. Пропадет Советчик диспетчера.
- Не пропадет, - успокаивали ребята. - Институт включит его в план, и машина встанет на все виды довольствия.
Теперь Кантышев молчал. Все трое смотрели на стол, на разложенные на нем части, узлы, детали портативной электронно–вычислительной машины, над которой бригада работала два года. Большая мечта Самарина - машина, призванная по замыслу ее создателя облегчить труд горняка. Она поступит на вооружение каждого диспетчера шахты. СД‑1 - Советчик диспетчера - не значился ни в каких планах научно–экспериментальных работ, администрация Горного института знала о затее электроников, но всерьез ее не принимала. Впрочем, в цехе и в институте не было человека, который бы не относился с сочувствием к Советчику диспетчера. А когда машиной заинтересовались москвичи–физики, в цех пришел директор института Николай Васильевич Шатилов.
- Физики, говорите? Столичные?..
Директор коснулся толстым несгибавшимся пальцем проводника.
- А что ж тут их, извините, могло заинтересовать?
- Оптимализм схемы, - важно сказал Кантышев.
Самарин неодобрительно взглянул на друга, мол, дуришь, Санька. Пояснил директору:
- Простота и надежность им по душе пришлись, Николай Васильевич.
Шатилов гладил серебристый бок ящика.
- Простота, говоришь? Одной–то простоты им, наверное, мало. Она, твоя машинка, как мне доложили, и "памятливая" будет, и "проворная". Ну–ну, дай–то бог.
Похлопал головную часть машины, сказал стоявшему тут же начальнику цеха:
- Материалы–то где берут? - Покупают, Николай Васильевич, на свои деньги. Вот только листы металлические я выдал им из рационализаторских фондов.
- А мог бы не только листы. Из сэкономленных материалов, конечно.
Самарин создавал машину не один, он был ее принципиальным творцом. Кантышев разрабатывал "память" Советчика диспетчера. В бригаде Кантышев был специалистом по звукозаписывающим устройствам, и в этой части никто с ним не мог соперничать. Петя Бритько занимался датчиками информации. Петр не был здоровяком, как друг его Александр, - наоборот, и неброским видом своим, и робостью походил на московского физика Пивня. У них и очки были одинаковые - пластиковые, с черным верхом и бесцветным низом. Как и Пивень, Бритько часто бывал на шахтах. Он излазил десятки лав и штреков, работал крепильщиком, забойщиком, сидел у пульта многоканатной подъемной машины, ездил в кабине подземного электровоза. Нередко поздними вечерами он приходил к Самарину домой, выкладывал перед ним все новые и новые варианты датчиков. По его замыслам, они должны были "просматривать" и "прослушивать" каждый уголок шахты. Где–то вздуло почву и прогнуло рельс - радиолуч, или фотоэлемент, или светочувствительный сейсмограф - мгновенно пошлют сигнал электронному диспетчеру, а он из многих вариантов выберет единственно правильное решение и сообщит о нем дежурному инженеру. Самарин и Бритько хотели видеть шахту полностью автоматизированной, они мечтали о безлюдной выемке угля. Бритько был первым помощником Самарина. Он любил подумать вслух:
- Андрей, да ты только представь нашу машину в работе. В бескрайней степи, точно маяк в море, стоит высоченная башня. Вся она из белого мрамора, вся горит и светится на сотни километров вокруг. Это наш электронный диспетчер - он уже не советчик, а диспетчер - включает и выключает угледобычные машины, посылает под землю воздух, дает сигнал передвижным крепям, включает моторы электропоездов. И уголь идет на–гора.
Сотни тысяч тонн! Миллионы!..
- Но позволь, а зачем же башня? - спрашивал Самарин. - Да еще из белого мрамора?
- Нет, нет, не мешай. Именно башня. Пусть видят все машину. Пусть все знают, как далеко шагнул человек, как высоко взлетела его мысль. Космос - что! Там пустота. "Летите, в звезды врезываясь!.." А попробуй под землей, в толще глубин. Сквозь гранитную твердь не разлетишься. "Атамана" голыми руками не возьмешь.
Да, "Атаман" не дает покоя Самарину. Самый трудный, непокорный пласт Донбасса не однажды снился Андрею.
Впервые Андрей встретился с "Атаманом" на "Зеленодольской" - крупнейшей шахте центрального Донбасса. В какой–то из лав оголился электрический провод, и током убило двух горняков. Андрей вошел тогда в состав технических экспертов. Комиссия сделала анализ: причин несчастного случая, написала техническое заключение. Но для Андрея мало было указать причину несчастья. "Нельзя ли оградить горняков от токов утечки?" - задавал он себе вопрос. А через год нашел ответ: сконструировал электронный прибор АКУ - реле утечки, автоматический контролер. Как только в шахте оголится провод - реле сообщит, где неисправность проводки. Совнархоз одобрил АКУ, приказал институту изготовить несколько опытных экземпляров. Один из них установили на "Зеленодольской".
Так и познакомился Самарин с "Атаманом". Изучая схему электропроводки на шахте, Андрей лазил по лавам, забирался в потаенные уголки подземелья. "Атаманом", "Чертом" называли горняки пласт, падавший почти отвесно. Многое тут делалось вручную. В одной только лаве работал комбайн, в остальных татакали отбойные молотки. Тогда Андреем завладела мысль: сделать для горняков электронный Советчик диспетчера.
Пусть машина возьмет на себя немногие операции: погрузку угля в вагонетки, подачу транспорта, включение–выключение подъемной машины… Пусть немного, самую малость, но, как говорят, лиха беда начало.
Идея электронного диспетчера завладела Андреем. А тут еще москвичи его подогрели. Они появились в институте неожиданно. Физик Пивень и специалист–электроник, большелобый седой мужчина - его фамилию никто не запомнил. Он был в институте лишь несколько дней. Изучал чертежи самаринской машины, рылся в каких–то справочниках и что–то записывал себе в блокнот.
Потом уехал. Остался Пивень. Этот ничего не спрашивал и не записывал. Днем он в институте не появлялся, а вечером, когда Самарин, Петя Бритько и Саня Кантышев, оставшись после работы, выкладывали на стол чертежи, панели, механизмы своего СД‑1, к Самарину подходил Пивень и просто, как будто они давно работали вместе, говорил:
- Я вам помогу.
Вначале Андрей окидывал его откровенно недоуменным взглядом.
Бритько однажды сказал москвичу:
- Сверхурочные нам не платят.
- Я знаю, - сказал Пивень.
В другой раз Кантышев сообщил: - И вообще, наши дела любительские.
- Знаю, - улыбнулся Пивень.
Москвич являлся в цех аккуратно, в один и тот же час. Подсаживался к столу, помогал ребятам наматывать катушки, паять клеммы, зачищать пластинки. Бритько и Кантышев работали до восьми–девяти, Самарин иногда задерживался до одиннадцати, и столичный физик оставался с ним до конца.
Пивень получал из московского института небольшие посылочки - в них были образцы новых сверхчистых проводников. Московский ученый испытывал их в узлах самаринской машины. Но результаты были неутешительны. Самарин сочуствовал своему другу.
- Тут все дело в схеме, это она несовершенна, - говорил Самарин москвичу, когда, закончив работу, они шли по чисто подметенным и вымытым степнянским улицам. Пивень обыкновенно молчал, было видно, что он не принимает всерьез предположений Андрея. Московский физик не хвалил схему самаринской машины, только однажды как бы между прочим заметил: "Наши ребята знают, что они делают". Под "нашими ребятами" он, очевидно, подразумевал специалистов–электроников своего института и прежде всего того, большелобого.
Они работали много месяцев, бывали вместе в кино, театре, гуляли не однажды вечером по главной степнянской улице, но, как и в первые дни знакомства, называли друг друга на "вы".
Костя, несмотря на свою внешнюю замкнутость, временами говорил горячо и даже руками жестикулировал.
- Мы, конструкторы, по сути и природе своей должны стремиться к вершинам - не тем, которые перед глазами, до которых рукой подать, а к вершинам доступным и недосягаемым для всех других. Перспектива создания машины на сверхчистых проводниках заманчива. Ведь от этого "память" ее станет сильнее в двадцать–тридцать раз!..
Самарин любил минуты таких откровений. Пивень не фантазировал, не мечтал - он рисовал картины мазками цифр. Но именно такие картины могли взволновать Сахарина, увлечь его воображение. И он, конечно, был рад содружеству с москвичами.
Петя Бритько часто спрашивал москвича:
- Скажите, Константин Иванович, а во сколько раз увеличится скорость прохождения сигналов на дозиметр, если вам удастся привить машине сверхчистые проводники?
- Пожалуй, в шестнадцать–восемнадцать.
- Ба-а! - вскрикивал Бритько. - Так это что же тогда получится?.. Братцы, так ведь наш СД‑1 не советчиком диспетчера будет, а настоящим капитаном!.. Он поведет по лавам десятки угольных стругов. По всему горизонту пласта, точно по линейке, протянутся шахты. Их будет двенадцать или пятнадцать. И ни одного человека под землей! СД‑1‑машина с гигантской памятью, с фантастической способностью фиксировать в своем "уме" миллионы значений и понятий!..
- Тебе бы, Петро, поэтом быть, а не техником, - мягко урезонивал его Самарин.
Пивень временами уезжал в Москву, изредка присылал письма, просил подробно рассказывать, как идут дела с машиной, но потом снова являлся в Степнянск и продолжал испытания своих проводников. Иногда с ним приезжали специалисты–электроники - тогда в институте настораживались: "И что там такое делает Самарин?.."
Может быть, москвичи и побудили Каирова пригласить Самарина к себе в лабораторию?..
Андрей уходил из бригады, но не прощался со своими друзьями. Он был уверен, что как раз теперь–то ему и его друзьям предстоит настоящая работа.
2
В институт Самарин пришел в девятом часу. Долго ходил по коридорам, читал таблички на дверях - названия отделов, секторов, лабораторий. Андрей явился на работу, как на праздник: он был в новом коричневом костюме, чисто выбрит, подстрижен. С волнением переступил черту, разделяющую главный корпус с левым крылом здания. Здесь, в лаборатории шахтной автоматики, ему предстояло работать. Как знать, может быть, пройдет несколько лет, и он станет таким же уважаемым человеком в науке, как, скажем, вот эта… "Старший научный сотрудник И. М. Пришельцева" или этот… "Заместитель начальника лаборатории Л. Г. Папиашвили".
Перед дверью Папиашвили Самарин остановился. Вспомнил недавнюю стычку с ним. Папиашвили пришел в экспериментальный цех и потребовал у старшего мастера техническую документацию самаринского АКУ. Ему, дескать, Папиашвили, нужно для отчета.
- АКУ давно внедрен, слава богу, работает хорошо, - сказал мастер. Лаборатория тут ни при чем.
Леон Георгиевич не стал спорить, но велел позвать Самарина. И тут у них произошел неприятный разговор.
- Я полагаю, ваш АКУ, - вежливо заговорил Папиашвили, - имеет прямое отношение к автоматизации шахт. Значит, лаборатория шахтной автоматики и вы, товарищ Самарин, решают одни и те же задачи. И нам известно, что вы охотно пользуетесь трудами нашей лаборатории. Нам только не ясно, почему при этом вы не ставите нас в известность…
Папиашвили говорил спокойно, но его черные выпуклые глаза метали холодные искры. Несоразмерно большая голова, приплюснутое со стороны щек лицо - каждая складка обнаруживала нервозность и неприязнь. Только губы, сухие и бескровные, то и дело расползались в улыбку, но и улыбка его была такой же холодной, как и глаза.
- Очевидно, тут вышло недоразумение, Леон Георгиевич, я не знаю трудов вашей лаборатории, а потому и не мог ими пользоваться.
- Возможно, голубчик, возможно, я неправильно проинформирован. Мы не собираемся вас обвинять, но и вы, и мы - работники одного института; вам, надо полагать, тоже не безразлична репутация нашей фирмы.
- Что же от меня требуется? - Техническая документация прибора. АКУ хоть и внедрен на шахтах, но он еще несовершенен, над ним надо работать - тут вам без помощи лаборатории не обойтись.
Самарин не удивился: разумеется, его прибор далек от совершенства, Андрей и сам знает многие недостатки АКУ. Вот только почему уже созданным прибором занялась лаборатория автоматики - этого он не понимал. Не мог он знать о речи, которую директор института Николай Васильевич Шатилов произнес на последнем заседании ученого совета. А говорил он буквально следующее:
- Пойдите в цех и посмотрите, что делает там Самарин. Нет–нет, вы пойдите и посмотрите, какие чудеса творит этот слесарь!..
Тут из зала подсказали:
- Он бригадир электроников!
- Вот–вот, бригадир, - подхватил директор. - Нынче не поймешь: где слесарь, где бригадир, а где инженер. Иной столько званий нахватал, что и не перечислишь, а толку с гулькин нос. Другой всю жизнь в тени ходит - фамилию не запомнишь, а дело делает.
Шатилов любил опрощать свою речь, набрасывать на себя маску добродушного мужичка. Он даже голос как–то ловко подделывал под наивного селянина. Однако каждый, кто знал директора, за его словом слышал ядовитый и вполне определенный намек. Говоря о Самарине, директор кидал быстрые взгляды в сторону Каирова. И члены совета вслед за ним взглядывали на Бориса Ильича.
Шатилов еще сказал:
- Он, этот самый бригадир–то, важный приборчик изобрел и внедрил на шахтах. Хороший приборчик, довольны им горняки. А ведь Самарин не в тресте столовых и ресторанов работает, он наш человек, институтский. Выходит, и приборчик сделан не на кондитерской фабрике, а у нас, в институте. Он и электронно–вычислительную машину сделает! А мы будем ушами хлопать и, может быть, не все догадаемся, что и эта новая машина в институте сделана.
Каиров тут встал и перебил директора:
- Николай Васильевич! Я уже все продумал. Все будет учтено и сделано.
- Вот и ладно, - закивал головой директор.