Неубедительные возражения Германа остались без последствий. Мы не обязаны заниматься съемками с применением сжатого воздуха. Если уж на то пошло, искусственное освещение тоже не понадобится. И вместе с компрессором на берег отправились тяжеленные аккумуляторы и подводные светильники Германа, груда мексиканских сувениров и предметы личного обихода, которые в таком плавании были ни к чему. Все эти вещи заколотили в ящики и отправили по его домашнему адресу. Такой же чистке подвергся каждый из остальных. Впрочем, ревизоры были достаточно снисходительными, да и сами ревизуемые не брали с собой почти ничего лишнего. Главное разорение началось, когда Юрий взялся за деревянные запасные части. Я чувствовал себя так, словно он меня раздевает догола. Все мы четверо знали, что дерево - наиболее уязвимое звено камышового судна. Рангоут, мостик, но особенно - веретена рулевых весел. Где камыш под нагрузкой гнется, дерево ломается. Тугие, как толстая резина, связки камыша практически невозможно сломать. Иное дело - дерево. Оно не выдерживает поединка со стихиями.
А потому я, как и на "Ра II", взял на борт балки, рангоутное дерево, бруски твердой древесины для сращивания сломанных частей. Теперь Юрий, к удивлению и без того озадаченных новичков, предложил оставить все это. Наши друзья на балям с великой охотой приняли драгоценный дар, под весом которого их суденышко чуть не ушло под воду.
Мне с трудом удалось отстоять длинные гребные весла общим числом двенадцать штук. А также несколько брусков для аварийного ремонта.
Лучше сразу восстановить душевное равновесие, если кто-то уже сейчас начинает тревожиться. И ведь я сам не свободен от беспокойства.
Восемнадцатиметровый "Тигрис" был в полтора раза длиннее, чем "Ра II". Зато в команде одиннадцать человек вместо восьми. И запас воды и провианта рассчитан не на два месяца, как это было на "Ра I" и "Ра II", а на куда более долгий срок. А мнению ученых, как уже говорилось, мы могли противопоставить только слова болотных арабов. Если не считать, что вместо папируса взят камыш берди, вся разница между новой экспедицией и двумя предыдущими сводится к тому, что материал заготовлен в августе, а не в декабре.
Нельзя сказать, чтобы осадка "Тигриса" заметно уменьшилась оттого, что мы сняли несколько сот килограммов груза. Впрочем, надводный борт все равно казался невероятно высоким. Нельзя запросто нагнуться и выловить проплывающую мимо щепку или помыть руки в море; последнее обстоятельство даже раздражало тех из нас, кто в прежних плаваниях привык совершать утренний туалет не прибегая к помощи брезентового ведра.
Тяжелая рея поднялась к топу двуногой мачты, парус расправился, и в нем словно отразилось румяное утреннее светило. Изображенное на парусине красное солнце поднималось из-за ступенчатой пирамиды. Настоящее парило в небе над мглистым морем.
Большие ожидания... Мы рассчитывали на сильный ветер со стороны оставшегося за кормой Ирака. На просторах залива южнее приливпо-отливных низменностей для ветра нет помех. Так где же он?
Странно. Второй день декабря. Обычно всю зиму в заливе господствует устойчивый северный ветер. У нас задумано, если ладья будет держаться на воде, выйти из залива в океан. Желательно с заходом на лежащий чуть ли не прямо на нашем пути Бахрейн. Поскольку шумеры ввозили лес для строительства деревянных судов, ученые полагали, что зимой они с попутными ветрами покидали родные берега, а с грузом возвращались летом, когда ветер менял направление на обратное.
Однако в последние годы погода явно изменила своим привычкам. Как будто стихии решили, что век парусного мореплавания все равно кончился. В самом деле, зимние дожди застигли нас в Садах Эдема на месяц раньше положенного срока. В Фао мы услышали от арабов, что последние два года ветры точно с ума посходили. И вот пожалуйста - словно мы вдруг застряли в экваториальной штилевой полосе.
Оставалось приноравливать курс ладьи к недолгим порывам слабых ветров. Вот где нам пригодился бы какой-нибудь современный Синдбад! Пока мы спускались по реке, я все не терял надежды найти опытного парусника, который согласился бы пойти с нами. Какого-нибудь старожила, знающего мели и течения у здешних берегов. Но такие знатоки исчезли вместе с ветром. Перед выходом из устья мы увидели напоследок у иранского берега целую флотилию ярко раскрашенных старых дау. И на всех них мачта уступила место мотору.
Да, мир шумеров изменился - что на суше, что на море. Пески поглотили шумерские поля и города, засыпали судоходные каналы. Наносы ила нарастили берега, преобразив их очертания. И морские просторы перестали быть ареной для различных парусно-гребных судов. Моторы. Машины. Не завися больше от ветров и рифов, арабы, а также соседи и гости арабов спокойно плавали на своих суденышках среди нефтяных эстакад вдоль побережья, смело пересекали сеть современных торговых путей. Некогда безмятежные воды у берегов Двуречья стали отнюдь не подходящей областью для новичков, пытающихся освоить управление камышовой ладьей.
Нам надо было следить за тем, чтобы не оказаться на дороге у других судов. Надо было поскорей выбираться с огромной акватории, отделяющей Аравийский полуостров от остальной Азии. Будем прижиматься к аравийскому берегу, насколько позволят рифы и мели. В этой полосе мы сможем маневрировать, не опасаясь встречи с непрерывным потоком больших пароходов.
Наши штурманы внимательно изучили карты в поисках наилучшего маршрута подальше от судоходных линий, островов и нефтяных эстакад. Норман предложил курс 135°. Детлефу больше нравился курс 149°. В это время чей-то голос с мачты посоветовал нам сперва как следует осмотреться. Мы послушались. Утренний туман еще не рассеялся, но в бинокль можно было рассмотреть стоящие на якоре суда. Со всех сторон суда! Ведя биноклем слева направо, я насчитал четыре десятка пароходов, потом уперся взглядом в какое-то страшилище: высоченную нефтяную эстакаду с причаленным к ней танкером - и бросил считать. Повсюду впереди торчали мачты; некоторые из них медленно уползали во мглу.
Какой курс ни выбери, нас везде подстерегало беспорядочное скопление больших судов; одни стояли на якоре, другие двигались тихим ходом. Приблизившись, мы увидели, что преобладают сухогрузы. Мало того, что тут происходила загрузка танкеров нефтью, здесь находилась также известная якорная стоянка для многочисленных судов, ожидающих своей очереди идти вверх по реке и разгружаться в портах Ирана и Ирака, вплоть до Басры.
Из мглы возник высокий нос японского танкера. Могучий корпус проплыл совсем рядом с нашей кормой. Я стоял на одном рулевом весле, Юрий - на другом. Из-за слабого ветра ладья плохо слушалась руля, и нам приходилось трудиться вовсю, чтобы не столкнуться даже с неподвижно стоящими судами.
Норман и Детлеф пришли к согласию, что сейчас лучше всего ориентироваться на буй под номером 23. Поглядев в ту сторону, я еле-еле рассмотрел красное пятно в тумане за скоплением кораблей.
Постепенно мы начали разбираться в окружающем хаосе. Танкерный фарватер и заправочная станция теперь были справа от нас. Слева стояли только сухогрузы. Ветер был такой слабенький, что нам понадобилось целых два часа, чтобы миновать пароходы. До большого красного буя оставалось метров сто, и я хорошо видел выведенный черной краской номер "23". Мы решили выждать у этого буя, когда подует ветер посильнее. Вон он, совсем близко. Кстати, минуту назад он был еще ближе... Ветер стих. Нас относило течением. Относило туда, откуда мы пришли. Отлив сменился приливом, и течение стало разворачивать сухогрузы на их длинных якорных цепях. Раньше мы видели левый борт, теперь они повернулись к нам правым бортом. Нос и якорные цепи смотрели в противоположную сторону от берега.
Парус совсем не работал. Было яснее ясного, что приливное течение увлекает нас обратно к устью Шатт-эль-Араба, которое сейчас качает воду вверх по реке. В это время мы заметили, что примерно в миле от нас с одного из сухогрузов спускают на воду какой-то оранжевый предмет. Он стал приближаться к нам, и я рассмотрел необычную спасательную шлюпку. Она скользила по воде бесшумно, словно призрачное видение. Без мотора, без паруса, даже без весел. Мы впервые видели такую шлюпку. Она была набита битком дюжими мужчинами; большинство - голые по пояс, голова обвязала платком. Сидя вдоль бортов лицом к лицу, они равномерно вращали длинный коленчатый вал, явно соединенный с винтом. Никакого горючего. Лишь отменно согласованные движения работающих рук. Словно некое морское животное ползло по воде, перебирая множеством ног. Ритмично нагибались и выпрямлялись обнаженные торсы. Впереди высунулась чья-то голова:
- Юрий! Юрий Александрович Сенкевич!
Это были русские. Они знали Юрия.
Крепкие рукопожатия. Карло живо подал на шлюпку трос, и Юрий попросил своих соотечественников закрепить конец на буе, до которого теперь было около трехсот метров. Они тотчас сели по местам и принялись дружно крутить рукоятку, направляясь к бую. Тащить нас им было не под силу - только наш швартов. Разматывающийся трос все сильнее тормозил ход шлюпки. Карло поспешно наращивал швартов, пока не кончились наши запасы троса. К его великой досаде, последний кусок вырвался из рук и скользнул за борт. Мы стали махать русским, чтобы возвращались с нашим швартовом. Они лишь приветственно махали нам в ответ и продолжали изо всех сил крутить привод винта. Вконец измотанные, дотащили длиннющий швартов до цели и надежно закрепили на буе 23. После чего начали сигналить нам знаками, чтобы мы выбирали слабину. А нас уже порядочно отнесло от улизнувшего конца. Так далеко, что мы больше не различали номер буя.
Замешательство русских длилось недолго. Впрочем, нам в эти минуты было не до них и не до потерянного троса - "Тигрис" мог вот-вот сесть на мель. Мы поспешили приготовить оба малых якоря. Правда, наши якорные тросы коротковаты, но авось один, а то и оба якоря все же зацепятся за грунт раньше, чем нас прибьет к мелям. Да только что это за грунт - рыхлый ил, принесенный рекой! У пароходов длинные якорные цепи, в любом месте залива достанут до крепкого грунта. Хорошо еще, что между нами и берегом не было ни скал, ни рифов.
Смотрите! Стоя на крыше рубки, Норрис показывал на большой черный сухогруз, который покинул стоянку и шел прямо на нас, направляемый оранжевой шлюпкой.
И вот уже нам подают конец непокорного швартова. Другой конец был закреплен на шлюпке, а шлюпку повел за собой на буксире пароход, возвращаясь к месту якорных стоянок. Руководил операцией коренастый крепыш в шортах, который стоял на носу оранжевого суденышка. Широко улыбаясь, он попросил разрешения посетить нашу ладью. С легкостью кенгуру прыгнул на камышовую палубу и представился: капитан Игорь Усаковский. Средних лет, румяный, веселый моряк, командир 17000-тонного советского сухогруза "Славск", приписанного к Одессе. Ощутив под ногами упругие связки, наш гость пришел в восторг, точно мальчуган, оседлавший деревянную лошадку. Проверил прочность двуногой мачты и тростниковой стены, постоял на рулевом мостике, полежал на полу в рубке, посидел на дощатых скамейках. А спустя несколько минут вся наша команда уже сидела за двумя длинными столами в кают-компании командного состава на "Славске", уписывая русский борщ и любуясь ожидающими своей очереди блюдами, а также двумя статными блондинками, которые их приносили. Водка, вино, советское шампанское. Свиная отбивная, пирожки с мясом, капустно-морковный салат, сыр, масло, свежий русский хлеб. Капитан Игорь встал и произнес тост, потом встал я, по очереди вставали все ребята с "Тигриса". Наш хозяин был большой оратор, юморист и едок. Пить он тоже умел. Родился в Грузии, куда судьба занесла его отца, польского революционера. В начале обеда он величал меня "капитан", потом я стал "отец".
- Будь здоров, отец мой, - говорил он всякий раз, поднимая бокал.
Когда же я стал подсчитывать, действительно ли гожусь ему в отцы, он пояснил, что не в возрасте суть, а в опыте.
- В таком случае вернее называть меня внуком, - возразил я.
И правда, кто я такой? Сухопутный краб, который пристрастился дрейфовать на доисторических плотах, проверяя, сколько они могли продержаться на воде. То ли дело капитан Игорь - настоящий морской волк! Начал молодым парнем на китобойце в полярных водах. Позже, став капитаном, избороздил все моря.
Вечер закончился в просторном салоне, где собрались все сорок человек команды и офицерского состава. В ночном воздухе далеко разносилась режущая ухо громкая музыка с ближайшего соседа "Славска" - греческого сухогруза. Нелегко давалось долгое ожидание сотням томящихся бездельем моряков, которые застряли в этой плавучей железной деревне. Некоторые суда стояли здесь уже больше месяца. Капитан "Славска" рассчитывал, что еще неделю-другую придется ждать своей очереди идти вверх по реке до Басры.
В приподнятом настроении возвращались мы сквозь ночной туман к "Тигрису", крутя ручной привод. Моторная шлюпка "Славска" лежала на палубе: ремонт.
До восхода солнца оставался еще не один час, когда мы забрались в спальные мешки, но я проснулся затемно, ощутив прохладное веяние, которое проникало сквозь тростниковую стену. Ветер. Я разбудил остальных. Ветер! Протирая глаза, мы побрели к парусу и рулевым веслам. Протирая глаза, обнаружили, что ветер - хуже не придумаешь. Сила есть, да направление не то: юго-восточный. Прямо противоположный обычному для этого времени года. У нас задумано идти на остров Бахрейн, а ветер как раз оттуда.
Все против нас. Тем не менее лучше сделать попытку, чем торчать на одном месте. "Славск" отвел ладью за пределы рейдовой акватории, и мы снова подняли единственный наличный парус. Тонкая парусина, рассчитанная на попутный ветер. Парус для лавировки, с кренгельсами и ликтросом, по-прежнему лежал на крыше рубки, распоротый на части. Полнейший идиотизм! Чтобы ставить его, надо было сперва дойти до Бахрейна и найти опытного мастера, знающего, как сшивать такие полотнища. Ладно хоть у тонкого паруса площадь больше - прибавит нам скорости!
Со времени спуска на воду прошло три недели, а осадка нашей ладьи была совсем незначительной, если сравнивать с обеими "Ра". И под широким легким парусом мы стали быстро удаляться от рейдовой акватории и танкерного фарватера. Ветер усилился. Заодно он еще больше отклонился к югу. При нашем парусном вооружении оставалось лишь идти перпендикулярно к ветру, курсом 240-250°. Любая попытка править круче к ветру привела бы только к сильному сносу.
Волны курчавились белыми барашками; суда и суша скрылись из виду. "Тигрис" шел в сторону острова Файлака у берегов Кувейта. Ход был приличный, и курс нас вполне устраивал. Так и так нам надо отклониться на запад, сторонясь оживленных торговых путей в средней части залива. Пойдем пока поближе к берегам Саудовской Аравии, а когда ветер переменится и подует, как положено, с севера, мы при таком ходе за четыре дня доберемся до Бахрейна.
Однако ветер не желал вести себя как положено. Он все сильнее дул с юга, и мы с нарастающей скоростью шли на запад. Поднятая свежим ветром частая волна с глубокими ложбинами вызывала сильную бортовую качку. Чтобы устоять на мостике, надо было широко расставлять ноги. Кое-кого укачало. Асбьёрн, болезненно улыбаясь, извинился и полез в носовую рубку, чтобы лечь. Длинные колена двойной мачты начали подпрыгивать с громким стуком. Карло затянул потуже крепления, притягивающие их к башмакам.
Нам встретилось несколько дельфинов; других признаков жизни мы не наблюдали. "Тигрис" продолжал идти западным курсом в сторону Кувейта. Если южный ветер - не на один день, придется бросить якорь где-нибудь у Фай-лаки и ждать перемены погоды. Возможно, так поступали древние мореплаватели. Им недоставало многих современных удобств, но времени у них было вдосталь.
При таком направлении ветра следовало искать укрытия у северного берега Файлаки. Однако навигационная карта не сулила нам ни гаваней, ни подходящих стоянок. В широкой полосе, отделяющей с севера остров от материка, вообще не было обозначено никаких деталей. Картографы ограничились пометкой, что этот район не пригоден для судоходства из-за сплошных мелей. Правда, плоское днище, тугие бунты и умеренная осадка ладьи позволяли нам рисковать там, где другим риск был противопоказан. Норман обратился за справкой к изданной годом раньше в Лондоне "Лоции Персидского залива" и прочел вслух:
"...Эти берега редко посещаются европейцами. Обширные области здесь вовсе не заселены, и выходить из городов на материке без вооруженной охраны, судя по всему, рискованно".
Ветер еще прибавил. Наша скорость возросла. День подошел к концу, и солнце погрузилось в изрезанное волнами море впереди нас. В той самой стороне, где находился остров Файлака с его мелями.
В наши планы не входило забираться так далеко на запад. Мы нацеливались на остров Бахрейн, лежащий по пути к выходу из залива, а вместо этого теперь держали курс на Файлаку. Словно судьба вознамерилась подшутить над нами. В трудах специалистов по древнейшей истории шумеров эти два острова выступали в роли соперников. Лично я был не против того, чтобы взглянуть на Файлаку до того, как мы покинем залив. Мы плыли в исконно шумерских водах, а этот остров лежал ближе всех к древним шумерским портам. На совещании в Багдадском музее иракские ученые не один раз упоминали его. Видный исследователь Фуад Сафар склонялся к тому, что Файлака и есть упоминаемый на шумерских глиняных плитках Дильмун. Бахрейн, считал он, расположен слишком далеко.
Но стремительно приближаясь на "Тигрисе" к Файлаке, мы уже вечером первого дня спрашивали себя: не слишком ли он близко расположен? Большинство ученых помещают легендарный Дильмун на Бахрейне, потому-то мне так и хотелось туда попасть.
Одно не вызывало сомнения: в темноте прямо по нашему курсу таился бесплодный клочок суши, способный поведать немало интересного о деятельности древнейших мореплавателей. Песчаники низкого островка длиной семь миль и шириной три мили, говорил я своим спутникам, сохранили множество следов доисторической активности покорителей моря.
Сам Александр Великий наименовал остров "Икария", когда около 325 года до нашей эры здесь проходили греческие парусники, построенные в далекой долине Инда. Голая ныне земля тогда была еще лесистой, а местоположение острова делало его удобной базой для эллинов при захвате территорий по берегам залива. Хотя поблизости располагалась на материке огромная страна, названная ими Месопотамией, они воздвигли крепость и храм Артемиды на крохотном островке. Древние греки, как это было заведено у европейцев и восемнадцать-двадцать веков спустя, почитали себя открывателями, приходя в страну с другими богами и другой культурой. И только недавние раскопки показали, что, когда Александр Великий более двух тысяч лет назад приплыл на Файлаку, остров еще за две с лишним тысячи лет до него был освоен шумерами.
Эллины, давшие имя стране между реками-близнецами и островам в заливе, никогда не слышали про Шумер. Шумеру как государству пришел конец после разрушения Ура около 2050 года до нашей эры. И люди его вместе с их языком и культурой были забыты, пока засыпанные песком развалины и клинописные анналы не были раскопаны и расшифрованы в прошлом веке учеными, которые возродили к жизни шумеров.