Через час с небольшим зайдет солнце. Эти дау - последний шанс для нас выйти на глубоководье, прежде чем окружающий мир снова канет во тьму. Капитан Игорь никак не хотел мириться с мыслью о сделке с гангстерами. Я не знал, как и быть. На мне лежала двойная ответственность. Мои ребята добровольно вызвались пойти на риск, связанный с нашим экспериментом. Ладья сконструирована так, что нам не страшно напороться на подводный камень, лишь бы волны не прибили ее к отвесным скалам. Но ведь мы тащим за собой на рифы шлюпку с русскими моряками, меж тем как их корабль без капитана кружит где-то за пределами опасной полосы.
- Капитан Игорь, - сказал я. - Теперь я согласен быть твоим отцом. Стало быть, командую я. Будем платить.
По лицу Игоря было видно, каких усилий ему стоит покориться. Он безмолвно наблюдал, как Рашад передавал толстяку на подушках мое согласие. Забравшись в рубку, я скатал матрац, чтобы достать деньги из моей скудеющей казны. Кувейтских динаров у меня не было. Но пиратов устраивала иракская валюта. Хорошо еще, осталось что-то на расходы в дальнейшем плавании через залив.
Эти разбойники отказывались уступить хотя бы один динар, больше того, они потребовали, чтобы Рашад оставался у них заложником, пока мы не внесем выкуп, дойдя до кромки отмелей. Рашад без тени страха согласился.
Хотя ветер несколько умерился, заставить "Тигриса" двигаться в нужном направлении оказалось не так-то просто. Наконец вереница из трех суденышек - впереди дау, за ней на буксире шлюпка, у шлюпки на буксире мы - медленно пошла против ветра. "Славск" был где-то за горизонтом.
И снова ночь. Такая же темная, как предыдущая. Ничего не видать кроме наших керосиновых фонарей да электрических фонариков. На острове - ни огонька. Маяка не видно. "Славска" не видно. Где остальные две дау - удаляются или приближаются, - мы могли только гадать.
Капитан Игорь оставался с нами на "Тигрисе" и при начале буксировки сказал, что до "Славска" примерно миль семь. Судя по тому, как нас качало и бросало, место было совсем мелкое. В лучах наших фонариков мелькали кустики водорослей, и вода была такая мутная, словно в пей полоскали белье. В кромешном мраке возглавившие нашу процессию негодяи уверенно шли вперед. Семь миль - не шутка. Но вот наконец Норрис крикнул с мачты, что справа по курсу видит огни парохода. Огни приближались. Это был "Славск".
У края отмели, где кончилась буксировка, бесновались высокие волны. Внезапно из тьмы рядом с "Тигрисом", озаренная керосиновым фонарем, возникла дау. Не слишком ли близко они подошли? Одно суденышко взмывает на гребень волны, второе в это время скатывается в ложбину - того и гляди, деревянный планшир дау пропорет наш камыш. Очень уж лихая пляска, и ничего не поделаешь - надо ведь как-то передать выкуп и заполучить обратно Рашада. Стоя на бортовой связке "Тигриса" и держась одной рукой за штаг, я протянул над водой другую руку, в которой крепко сжимал толстую пачку пятидинаровых ассигнаций. Навстречу протянулась рука темнолицего арабского моряка; в это время члены обеих команд вооружились бамбуковыми шестами, чтобы не дать столкнуться двум суденышкам. Схватив деньги, араб вручил их восседающему на подушках главарю. Толстяк не спеша пересчитал ассигнации при свете фонаря, который кто-то держал над его чалмой, наконец кивнул, и Рашад одним прыжком перемахнул на борт "Тигриса". Освещенный яркими огнями, к нам подходил "Славск". Команда дау задула свой фонарь и пропала в ночи, словно Аладдинов дух. Больше мы их не видели.
Волны немилосердно качали ладью и оранжевую шлюпку, качали они и "Славск", и надо было соблюдать предельную осторожность, чтобы не врезаться в мелькающий перед глазами бок железного великана, то черный, то - ниже ватерлинии - красный. К этой опасности добавились еще две, когда мы сблизились. Во-первых, водоворот, образованный могучими вращающимися винтами. Во-вторых, нижняя площадка спущенного сверху трапа, которая металась в воздухе вверх-вниз, будто поршень. То взлетит выше наших голов, то с плеском нырнет в бурлящие волны. Не так-то просто было ребятам на шлюпке уловить момент, чтобы вскочить на взбрыкивающую площадку. Еще труднее пришлось четверке, которая перебиралась с "Тигриса" на "Славск" через резвящуюся шлюпку. Затаив дыхание, смотрели мы, как готовятся к прыжку капитан Игорь и его старпом. Игорь чуть не сорвался в море, потому что шлюпка взмыла вверх на волне в ту самую секунду, когда он прыгнул. Сразу за ними тот же маневр проделали Юрий и Карло, и все четверо пропали в кромешном мраке. Мы увидели их снова, когда они пересекли луч света, быстро поднимаясь по длинному трапу на палубу "Славска".
Перед прыжком на шлюпку Юрий успел сказать мне по секрету, что у Карло неладно с ногой - серьезная инфекция, нужно воспользоваться случаем, чтобы тщательно обработать язву и сделать перевязку.
Отталкиваясь от борта длинными шестами, чтобы не попасть в водоворот у винтов, мы зашли за корму парохода и продолжали следовать на длинном буксире за шлюпкой, которая, в свою очередь, шла без людей на тросе за "Славском". Нас основательно дергало каждый раз, когда корабль, шлюпка и "Тигрис" начинали качаться не в лад. Игорь сказал, что ни за что не отпустит нас, пока не отведет подальше от бандитской дау. Я объяснил ему, что для камышовой конструкции нет ничего опаснее буксировки в открытом море, буксирный трос хуже всякого урагана способен раздергать по частям бунты, и он обещал идти на самых малых оборотах. Мы с Норманом, единственные оставшиеся на борту ветераны, несколько раз хватались за ножи, готовые обрубить трос, чтобы спасти носовые связки. Но всякий раз тревога оказывалась напрасной, и мы решили лечь, разделив между оставшейся девяткой ночные вахты.
Очень уж странно было слышать, как волны с грохотом разбиваются о нос камышового судна.
Глава V. В страну Ноя - Дильмун
Мы шли через воды Ноя. А началось наше плавание в Садах Эдема. Адам с его садами и Ной с его ковчегом стоят в одном ряду: это от них мы все произошли, согласно древним верованиям, которые принесли с собой из Ура иудеи. Мы находились в тех самых водах, где родилось предание о ковчеге. За тысячу лет до того, как Авраам услышал его в Уре, шумеры в том же портовом городе рассказывали это предание своим детям. В этих водах, говорили они, прародитель всего человечества некогда построил большой корабль, исполняя волю милосердного бога, который пожелал спасти род людской от полного уничтожения страшным потопом.
Дома и поля исчезли под водой, но скользящий по волнам корабль устоял против ярости беснующихся стихий. В иудейской версии строитель корабля потом возблагодарил всевышнего, который озарил небо радугой в знак своего союза с уцелевшими. В шумерском варианте он простерся ниц перед Солнцем, когда оно вновь явило свой лик.
Море волновалось в меру, когда все то же древнее шумерское солнце взошло над бывшими шумерскими водами, и первые лучи, просочившись сквозь щели в плетеной стене, пощекотали мои сомкнутые веки. Я проснулся со смешанным чувством и посмотрел через дверной проем на лучезарный диск, который величаво, не спеша поднимался в небо после морского купания. Изумительно! Великолепно!
Чистый, девственный свет нового дня. Я жадно впитывал восхитительное зрелище, чувствуя, как солнечные лучи пробуждают новую надежду в сумраке моей души. Как-никак мы в безопасности, и мы свободны. Свободны начинать все сначала, и наше судно в полном порядке.
Ночь выдалась неприятная, беспокойная. Буксирный трос немилосердно дергал "Тигриса". Когда рывки становились слишком уж грубыми, мне чудилось во сне, что меня больно дергают за волосы. Я вылезал на палубу проверить, цел ли нос. И каждый раз со смешанным чувством безопасности, тревоги и разочарования смотрел на безмятежные огни идущего впереди корабля. Добрый "Славск" уверенно бороздил море, и капитан Игорь, Юрий и Карло, надо полагать, крепко спали в каютах железного великана, не ощущая жестоких рывков соединяющего нас буксира.
Перегрузки, которым подвергался "Тигрис", порой принимали угрожающий характер. Скрип, скрежет и треск веревок, дерева, бамбука и берди терзали мой слух. Огромные веретена рулевых весел болтались и бились в деревянных уключинах так сильно, что все судно содрогалось и толчки отдавались через ящики под нами. В конце концов мы с Детлефом выбрались из рубки и в темноте туго-натуго закрепили весла. После этого жуткий стук прекратился.
А еще мы с Норманом выходили ночью на палубу, чтобы, стоя на носу, бросать в воду светлые кусочки берди и провожать их лучом фонарика до отметки "10 метров" сбоку на бунте. Таким способом мы проверяли, как механик "Славска" выдерживает обещанную капитаном Игорем скорость не больше двух узлов - именно с такой скоростью шли мы сами под парусом к Файлаке. Вид огней "Славска" неизменно внушал мне смешанное чувство облегчения и разочарования. Облегчения, потому что я освободился от тяжелого бремени ответственности за людей, которое так угнетало меня на отмелях Файлаки. С каждой минутой проходимцы на дау и коварные рифы уходили все дальше в ночной мрак. Но ведь нас буксируют! Мы не смогли обойтись своими силами, не сумели выбраться под парусом из опасной зоны. И не будь таящихся во тьме стервятников в человеческом облике, может быть для нашей серповидной скирды было бы лучше уткнуться носом в илистую банку. Лучше, чем идти на буксире против ветра, каждые пять секунд врезаясь носом в скат встречной волны.
Солнечный диск поднялся весь над горизонтом. Кто-то весело насвистывал на камбузе. Сквозь тысячи щелей в тростниковой стене различалось какое-то движение и доносился вкусный запах то ли лепешек, то ли блинов. Очевидно, Эйч Пи занялся стряпней. Его спальный мешок был пуст. Остальные, не считая вахтенных на мостике, все еще спали. Небось только рады, что нас ведут на буксире. Хотя Норман вряд ли радуется. Все его помыслы направлены на то, чтобы научиться управлять камышовым судном.
На этот раз вся суть нашего эксперимента заключалась не в том, чтобы просто держаться на воде и дрейфовать, а в том, чтобы судно слушалось нас. В этом смысле начало плавания обернулось полным провалом, что мы и отмечали со смехом, садясь завтракать. Начали с того, что пахали ил на реке рулевыми веслами, потом застряли в приливно-отливной зоне. Не успели выйти в залив, как потеряли оба якоря, и "Тигрис" понес, точно взбесившийся конь, пока не застрял на отмелях Файлаки. Анекдот да и только.
По-прежнему дул встречный южный ветер, поначалу умеренный, потом все сильнее. Нам пришлось даже надеть штормовки, чтобы не продрогнуть за столом на открытой палубе.
- А ты уверен, что древние лучше нас справлялись с ладьей? - допытывался Эйч Пи. - Может быть, они в таких случаях стояли на одном месте и дожидались более благоприятного ветра.
- В конце концов и мы ведь можем идти любым курсом в пределах ста восьмидесяти градусов, - заметил Асбьёрн.
Что верно, то верно: мы вполне могли идти под углом 90° к ветру.
Внезапно мы заметили, что толчки и рывки участились. Нос ладьи окутался каскадом брызг. Скорость явно возросла. Мигом взобравшись на крышу рубки, мы отчаянно замахали руками, чтобы "Славск" сбавил ход. Это же безумие какое-то! Но на корабле то ли не видели, то ли не понимали наши сигналы. Пустая шлюпка между нами и кораблем прыгала еще почище "Тигриса" - ведь тросы дергали ее и вперед и назад.
Не успел я решить, что вернее: то ли обрубить буксир ножом, то ли попытаться вызвать "Славск" по радио, как трос от мощного рывка лопнул сам. "Тигрис" тотчас пошел медленнее, а "Славск" продолжал движение, увлекая за собой шлюпку.
Асбьёрн осмотрел нос снаружи и доложил, что дюймовый трос оборвался у самого корпуса ладьи. Но больше всего потрясло нас то, что он увидел огромную дыру в носовой скуле. Да мы и сами уже заметили проплывающие мимо куски камыша. Скрепляющая всю конструкцию веревка свободно болталась над зияющей полостью величиной с собачью конуру. Неприятное открытие! Мы подергали пальцами витки в носовой части палубы, проверяя, не ослабла ли вязка над поврежденным местом. Но веревка все так же плотно прилегала к камышу, словно приклеенная. На наше счастье, набухшие от воды бунты крепко-накрепко сжали веревку. Даже такая ямина в носовой скуле не грозила нам катастрофой. И все же надо было чем-то заделать брешь, пока не разрослась еще больше. А то ведь так и будут стебли отделяться один за другим, пока бунты совсем не развалятся.
"Славск" описал широкую дугу и вернулся к нам. Появился капитан Игорь с электромегафоном в руках и сообщил, что не может нас отпустить. Он уже связался со своим мореходством в Одессе и получил "добро". Больше того, он передал радиограмму в Москву, в Министерство морского флота, и министр Гуженко лично разрешил "Славску" отбуксировать камышовое судно "Тигрис" в безопасную зону.
"Безопасная зона", по словам капитана Игоря, начиналась где-то у самого Бахрейна. И его ребята стали забрасывать нам новый буксир сверху, с палубы корабля. Но, сколько ни бросали, трос с привязанным к нему спасательным кругом засасывало под корму могучими винтами. Засасывало и нас. А останавливать винты нельзя: железный великан стал бы таким же неуправляемым, как мы без паруса. Даже при работающей машине "Славск" мотало из стороны в сторону, и его высоченный борт нависал над пляшущей на волнах ладьей. Пытаясь выудить буксир из водоворота, мы каждый раз рисковали, что корабль прихлопнет нашу мачту и торчащие вверх нос и корму.
Два часа трудились мы без толку, наконец нам удалось забросить линь на палубу "Славска" и подтянуть привязанный к нему трос. Капитан Игорь объяснил, что механик, к сожалению, вынужден был прибавить обороты, потому что, идя при такой волне самым малым ходом, можно повредить гребной вал. Тем не менее они будут держаться в пределах двух узлов. Мы условились, что поставим парус и пойдем своим ходом, как только подует нормальный ветер, позволяя нам взять курс на Бахрейн.
Команде "Тигриса" не терпелось посмотреть наше место относительно Файлаки и Бахрейна, и Норман развернул живописную карту, полученную нами от Национального географического общества. Карта была скорее историческая, озаглавленная "Библейские страны сегодня". Обозначен путь, которым следовал Авраам, выйдя из Ура; нанесены другие данные, почерпнутые из библейских текстов и археологических исследований. Красиво смотрелся голубой "Персидский залив" с желтыми островами. Норман указал наше примерное местонахождение. И прочитал вслух напечатанный рядом текст:
- "Древнейшие шумерские источники упоминают судостроителей и мореходов. Морские предприятия человека в Персидском заливе относятся к самым древним в мире".
Эти слова разожгли любопытство ребят. Что за источники? Я их читал? Читал. Не все, разумеется, но из переведенных на европейские языки, наверно, все, в которых говорится о мореходстве. Похоже, я недооценил интерес моих спутников к вопросам, лежащим в основе экспедиции. Теперь, когда "Славск" вел нас со скоростью свободного хода мимо судов и нефтяных вышек, выдался самый подходящий случай для спокойной беседы. Я нырнул в рубку и вынес оттуда полную сумку маленьких блокнотов, испещренных сведениями, которые я собирал в ходе собственных исследований. Описания музейных экспонатов и предметов, хранящихся в запасниках, выписки из научных трудов и периодики, в том числе сделанные в библиотеке Багдадского музея. Я листал блокноты, останавливаясь на строках, подчеркнутых красным.
Вот выписка из статьи "Купцы-мореплаватели Ура", опубликованной в научном журнале видным авторитетом по вопросам шумерской культуры А. Л. Оппенгеймом. По его мнению, наиболее интересная информация на некоторых плитках Ура "касается роли города Ур как "порта ввоза", через который во времена династии Ларсы в Двуречье поступала медь. Ее ввозили на судах из страны Тельмун (т. е. Дильмун), ныне - остров Бахрейн в Персидском заливе. Заведовала "Тельмунской торговлей" группа купцов-мореплавателей, называемая алик Тельмун. Они сотрудничали с дельцами Ура, получая от них предметы одежды, за которые на острове щедро платили медью. Поскольку Бахрейн вряд ли располагал какими-либо рудами, но говоря уже о топливе, необходимом для выплавки металла, перед нами ситуация, типичная для международной торговли на примитивном уровне: Тельмун играл роль "ярмарки", нейтральной территории, где представители разных областей, примыкающих к заливу, встречались, чтобы обменять пли продать продукты своей страны".
И дальше: "Поскольку Тельмун выступал только в роли торжища, представляются две возможности: приобретаемая здесь купцами из Ура слоновая кость поступала либо из Египта по каким-то неведомым коммерческим каналам, либо из Индии на парусных судах, пересекавших Индийский океан с муссоном. В пользу второго варианта говорят хорошо налаженные связи между Южной Месопотамией, особенно самим Уром, с одной стороны, и цивилизацией Индской долины - с другой. Найденные при раскопках Месопотамии индские печати... и специально обработанные сердоликовые бусины... убедительно свидетельствуют о наличии торговых сношений. К перечню свидетельств вполне можно добавить слоновую кость, поскольку месопотамские источники только упоминают ее, тогда как в Мохенджо-Даро найдены гребни из этого материала..."
Дешифровка записей на плитках позволила ученым, в том числе и Оппенгейму, нарисовать нам яркую картину жизни портовых городов Двуречья во времена шумеров. В хозяйстве древнего Ура судостроение, мореходство и морская торговля занимали второе место после земледелия. Они были великолепно организованы и служили базисом экономики Ура. Из этого порта товары перевозились дальше на север вверх по двум рекам, вплоть до нынешней Турции, Сирии и Ливана. Гавани и сеть транспортных каналов постоянно расчищались и содержались в надлежащем состоянии под наблюдением сановников, непосредственно подчиненных царю. Портовые власти взымали пошлину за ввоз; при капитанах были документы с печатью, содержащие сведения о судне и грузе. Оппенгейм цитирует документ, запечатленный клинописью на плитке из Ура, в котором говорится об ответственности капитана: "...он возвратит корабль и все его оборудование в полной сохранности владельцу в гавани Ура..."
Корабли играли в повседневной жизни шумеров такую видную роль, что это отразилось даже в пословицах. "Корабль, что вышел в плавание с достойной целью, Уту <бог Солнца> приведет в достойный порт. Корабль, что вышел с дурной целью, он выбросит на берег".