И ведь они правы: разница большая. Нам предстоял совершенно новый эксперимент. Только сладковатый запах да рыхлая сердцевина сближает все три материала. У тоторы и папируса сердцевина плотно обтянута тонкой водонепроницаемой кожицей; от корня до зонтиковидного соцветия наверху тянется прямой трехгранный стебель. А у берди кожица и сердцевина свернуты в несколько слоев, как у луковицы; овальный в основании стебель раскрывается кверху длинными острыми листовыми пластинами. Правда, глянцевитая кожица такая же водонепроницаемая, как у папируса, но у берди есть то преимущество, что нет нужды обрезать верхушку, так что вода может просочиться только с нижнего конца, тогда как обрезанные внизу и вверху стебли папируса и тоторы впитывают воду с обоих концов.
Под вечер, когда поунялась жара, индейцы спустились из своей комнаты, чтобы еще раз взглянуть на камыш. У сеньора Себальоса уже был опыт посредничества, и с его помощью мы с Гатаэ сумели убедить титикакских мастеров, что от них требуется только проследить за сборкой корпуса из готовых элементов, а болотные арабы сами подготовят по их указаниям связки нужной величины.
Едва ли не самыми радостными за весь экспедиционный период были для меня эти дни, когда на моих глазах между индейцами и болотными арабами, как только они вместе взялись за работу, сразу возникла дружба и взаимное уважение. Сеньор Себальос и четверо титикакцев с явным удивлением и одобрением смотрели, как арабы, отбирая лучшие стебли, туго-натуго связывают их в такие ровные и плотные пучки, что получается нисколько не хуже пучков из отборной тоторы. Наши аймара пришли к выводу, что иракские арабы в работе с камышом явно превосходят марокканских - недаром они прямые потомки Адама!
Первый день индейцы обращались со своими пожеланиями к сеньору Себальосу на языке аймара, он переводил мне на испанский, я - мистеру Шакеру на английский, а уже Шакер объяснял арабам, что от них требуется. Однако эта громоздкая система функционировала недолго. Выйдя на другое утро из гостиницы, я увидел, что индейцы в пончо и вязаных шапках и арабы в бурнусах и халатах сидят на корточках вокруг длинного мата, который плели вместе. Они переговаривались, кивали, улыбались, передавали друг другу веревки, стебли и прочие вещи - словом, царило полное взаимопонимание, как будто те и другие вдруг овладели в совершенстве эсперанто. Я постоял под пальмой, не веря своим глазам, потом подошел ближе и прислушался... На каком это языке они так свободно объясняются? Мой слух не улавливал ни одного знакомого слова. Дождавшись Себальоса и Шакера, я выяснил, что индейцы говорят на языке аймара, а арабы - на своем арабском. Между этими двумя языками столько же сходства, сколько между китайским и английским, но наших мастеров объединяли житейский опыт, камыш и живой ум.
Гости с озера Титикака объявили, что с такими отличными ребятами, как болотные арабы, они готовы построить судно любых размеров. А Гатаэ, сияя от удовольствия, сказал, что его землякам в жизни не доводилось работать с такими приятными и знающими людьми, как эти южноамериканские джентльмены. Прошел еще один день, и я увидел, что степенный рослый Гатаэ щеголяет в коротком коричневом пончо и вязаной шапочке, а Себальос и его коренастая бригада облачились в белые халаты и чалму - привидения, да и только, смеху не оберешься! Индейцы непрестанно путались в полах длинных одеяний; Гатаэ без конца чесался, томясь от жары. Мы постарались добыть в Басре соломенные шляпы для индейцев, но на другой же день они опять напялили свои шерстяные шапочки с длинными наушниками.
В день первого знакомства индейцы без всяких переводчиков научили арабов плести особые маты, которыми предстояло туго обтянуть два главных бунта - две половины корпуса нашей ладьи. Гладкие маты длиной во весь корпус были сплетены так, что стебли смотрели в одну сторону и ни один кончик не торчал наружу. Это важно и для обтекаемости, и для большей водонепроницаемости. Когда было изготовлено несколько таких матов длиной восемнадцать метров и шириной около метра, три десятка рабочих осторожно один за другим отнесли их и уложили на стапели. Теперь эти огромные "колбасные шкурки" предстояло набить начинкой из плотных связок. Я подсчитал, что на корпус уйдет тридцать восемь связок шестидесятисантиметровой толщины; просветы между ними заполним тонкими пучками. Арабы и индейцы работали так споро, что в день вместо одной, как предполагалось, поспевали делать по три большие связки. Каждая из них длиной намного превосходила собственную длину корпуса - ведь концы должны были загибаться кверху, образуя подобие серпа.
Немало поломали мы голову над другим вопросом: применять или не применять асфальт? Ученые напирали на то, что найденные в Уре модели шумерских судов густо обмазаны асфальтом. Духовные лица напоминали мне, что Моисей был найден в обмазанной смолой корзине на реке Нил, а Ной спас своих пассажиров, промазав таким же способом камышовую обшивку своего корабля. Но Гатаэ. как и старик Хаги до него, уверял меня, что бунты и без того будут отлично держаться на воде. Мы изготовили на пробу две одинаковые связки 3,5-метровой длины и отвезли одну из них в деревню лодочных мастеров Хуваир, к рыжеволосому голубоглазому арабу, который славился своим умением промазывать машхуф. Просто диво, до чего быстро и искусно он работал, обходясь теми же приемами и таким же инструментом - деревянной лопаточкой и скалкой, - какими пользовались его братья по ремеслу пять тысяч лет назад! Асфальт для промазки добывался в природном месторождении выше по течению Тигра.
Мастер смазал нашу связку по всем правилам, и мы установили, что к ее собственному, не такому уж значительному, весу прибавилось около шестидесяти килограммов черного битума. После этого обе экспериментальные связки - с защитным покрытием и без него - погрузили рядом друг с другом в реку, придавив кирпичами и железным ломом. Им предстояло лежать на дне около полутора месяцев, пока не будет готова ладья.
Одновременно с этим экспериментом Эйч Пи произвел свой собственный опыт. Срезав верхушку у нескольких прозрачных пластиковых бутылок, он наполнил одни пресной, другие соленой водой, засунул в них торчком обрезанные куски берди и поставил в моей комнате. Некоторые стебли он туго связал вместе бечевкой. Тростинки плавали так хорошо, что даже целый трехметровый стебель стоял в воде прямо, не касаясь дна. Нельзя, однако, сказать, чтобы результат опыта внес какую-то ясность. На третий-четвертый день кое-какие стебли начали вылезать из бутылок, видимо потому, что разбухло основание. Эйч Пи сразу воодушевился и предположил, что под конец плавания мы будем парить над океаном не хуже дирижабля. Правда, через несколько недель тростинки все же малость погрузились; только те, что стояли в соленой воде, остались на прежнем уровне.
Более сложная проблема с водой возникла на суше, как только индейцы начали собирать корпус ладьи.
- Маку маи! (Нет воды!)
Первые арабские слова, которые я заучил. В ответ с крыши гостиницы раздавался радостный голос нашего арабского друга, инженера Рэмзи:
- Аку маи! (Есть вода!)
Без воды хрупкие, как спичка, стебли берди ломались при сгибе. А зеленый берди и вовсе не годился для строительства, потому-то камыш сперва высушивали на солнце, потом смачивали сверху, чтобы он стал гибким и можно было делать из него маты и связки. Находящиеся выше по течению Тигра Багдад и другие большие города настолько загрязняли реку, что мы боялись испортить высушенный камыш этой водой. Первые дни мы все же пользовались ею, но затем мистер Рэмзи нашел выход. По его распоряжению из Басры доставили две цистерны и установили с великими трудностями на крыше гостиницы. Насос накачивал в них очищенную питьевую воду из Эль-Курны, и теперь сеньор Себальос мог с утра до вечера спрыскивать стебли и связки. Однако те же цистерны питали гостиничный водопровод, а потому работающая с полной нагрузкой кухня и перенаселенные номера соперничали с тонким резиновым шлангом в руках Себальоса.
- Маку маи! - отчаянно кричали мы, когда у нас под ногами начинали хрустеть сухие стебли.
- Аку маи! - доносилось минутой позже с крыши, где орудовал разводным ключом коротышка-инженер.
Сразу после этого радостного известия нередко можно было услышать яростный вопль какого-нибудь журналиста или телерепортера, который в это самое время стоял, весь в мыле, под бастующим душем. Я так боялся потерять мистера Рэмзи, что однажды утром, когда он задумал на денек укатить в Басру, буквально вытащил его из машины.
Перед нашим въездом в "Сады Эдема" Министерство информации великодушно предложило вообще закрыть гостиницу для всех, кроме членов моей экспедиции. Я не согласился, зная, что просторный зал ресторана и терасса с видом на реку - любимое место здешнего люда. По вечерам и в дни мусульманских праздников приходили сюда мэр и другие деятели из Эль-Курны, собиралось множество учителей из болотного края, чтобы выпить холодного иракского пива или чашку чая. А для туристов страна и без того была закрыта, но я забыл про десятки тысяч иностранцев, работающих в Ираке по межправительственным соглашениям на промышленных объектах в районе Багдада и Басры, на нефтяных промыслах. Стоило местному телевидению показать, что в Садах Эдема работают южноамериканские индейцы, как на нашу лужайку повалили' толпы гостей. Русские, японцы, немцы, поляки шли в гостиницу освежиться холодным пивом; Али и Мухаммед выключали воду в уборных, а Рэмзи переключал ее на наш шланг, и начинался нескончаемый внутренний конфликт.
- Маку маи! Аку маи! Аку маи!
В такой вот сумятице под знойным солнцем рождалась наша ладья. Тридцать рабочих взваливали на плечи очередную восемнадцатиметровую связку, и длинное шествие наподобие китайского фестивального дракона извивалось между пальмами и штабелями камыша. Поднимут связку на ажурные стапели и запаковывают в огромный плетеный чулок.
Жара пошла на убыль. С прибытия индейцев в начале октября прошло три недели, и могучий корпус ладьи из двух параллельных бунтов был в основном готов. В широкий просвет между двумя бунтами незримым хребтом должен был лечь третий - главный секрет хитроумной конструкции необычного судна.
И с каждым днем все сильнее ощущалась нужда в трех специалистах по дау, которые давным-давно должны были прибыть из Бомбея. Без них нельзя было начать изготовление специфического паруса из припасенного мной материала. Дау ходят в здешних водах с незапамятных времен, и паруса их напоминают поставленный наклонно египетский парус. Речь идет, несомненно, о переходной форме между древнейшим доисторическим типом и современным латинским парусом. Было очень важно располагать такой конструкцией для нашего эксперимента, однако гамбургский мастер не знал, как ее шить.
Я проехал по берегам реки вплоть до Аравийского залива, побывал даже в Кувейте в поисках кормчих, которые, во-первых, помогли бы нам оснастить ладью, во-вторых, провели бы нас через частокол рифов и танкеров в открытый океан. Увы, все владельцы дау давно срубили мачты и поставили моторы, поскольку горючее в странах по берегам залива сравнялось в цене с ветром. Всюду мне отвечали одно и то же: в наши дни только индийские и пакистанские дау ходят под парусом.
Двадцать лет назад и Шатт-эль-Араб, и Тигр белели парусами открытых дау, доставлявших в Басру финики с плантаций. Теперь эти гордые парусные суденышки увидишь только на фабричном знаке, украшающем коробки с иракскими финиками.
Когда я впервые приехал в Ирак, индийские парусные дау совершали регулярные рейсы между Бомбеем и Басрой, однако это сообщение временно остановили, борясь с контрабандой. Индийский консул в Басре обещал мне раздобыть трех кормчих дау через профсоюз моряков в Бомбее, но не успел довести дело до конца, как его отозвали из Ирака. Я решил было сам отправиться в Бомбей и подобрать нужных людей, но куча неотложных дел не позволяла оставлять строительство. В конце концов представители Би-би-си вызвались найти для меня специалистов по дау через Бомбейское агентство по найму моряков. Мне требовалось три человека, досконально знающих условия плавания в Аравийском заливе, и чтобы по меньшей мере один из них объяснялся по-английски.
Из Лондона телеграфировали, что три человека наняты и вылетели из Бомбея. Прошло две недели, а индийских кормчих нет как нет. Новая телеграмма сообщила, что они застряли в Нью-Дели в ожидании иракской визы.
Пока Би-би-си и Бомбейское агентство разыскивали пропавших, начали прибывать основные члены экипажа. Они должны были помочь со спуском ладьи на воду и монтажом надстроек. Пока Эйч Пи вылетел в Норвегию, чтобы передохнуть и охладиться перед стартом, роль моей правой руки на верфи взял на себя Детлеф Зоицек, молодой капитан торгового флота, с которым я познакомился в ФРГ. После него прибыли три опытных мореплавателя, ходившие вместе со мной на "Ра I" и "Ра II": штурман экспедиции Норман Бейкер из США, врач Юрий Сенкевич из Советского Союза и итальянский альпинист Карло Маури. Еще через несколько дней мы встретили остальных новичков: специалиста по подводным съемкам Тору Судзуки из Японии; моего друга вечного бродягу Германа Карраско, который успел возвратиться в Мексику после того, как доставил индейцев из Боливии в Ирак; молодого датчанина из Всемирных колледжей Асбьёрна Дамхюса и совсем незнакомого мне американца Норриса Брока - кинооператора, прикомандированного к нам Национальным географическим обществом США в качестве, так сказать, независимого наблюдателя. Все как один - отличный, крепкий народ.
Во второй день ноября, когда мы, сидя в ресторане за большим общим столом, смаковали превосходный ужин, вошел Али и сообщил, что нашлись пропавшие индийские кормчие, стоят все трое со своими вещами в гостиничной конторе. Бросив еду, мы радостно поспешили в контору, чтобы приветствовать своих долгожданных товарищей по первому этапу намечаемого плавания. Наконец-то! Смуглые, самые настоящие кормчие из Индии! Я воспринял их как давних знакомцев и представил своим друзьям: Салеман Тайяб Чангда, Ибрахим Харун Содха, Абдул Алим Васта. Помыли руки с дороги - и в ресторан. Мы приставили еще один столик, и новоприбывшие вместе с нами принялись воздавать должное аппетитным блюдам, подаваемым Али и Мухаммедом. Преодолев начальное смущение, индийцы обрадовались такому дружескому приему. Положили себе по половине жареного цыпленка и стали открывать пиво банку за банкой. Салеман, говоривший по-английски, переводил для своих товарищей.
К языкам аймара, арабскому, японскому, русскому и целому набору западноевропейских теперь добавился индийский, и кто-то предложил, чтобы мы бросили всю эту затею с камышовой ладьей, а вместо этого занялись восстановлением Вавилонской башни, благо до нее недалеко. Отстроим башню заново и откроем наверху школу эсперанто. Наша интернациональная компания веселилась от души, и Мухаммед еле поспевал приносить полные банки пива и выносить на террасу пустые. Куда он их там девает? Проследовав за ним, я увидел, что он выбрасывает пустые банки в реку.
- Мухаммед, - сказал я, - вы тут, как я погляжу, весь мусор отправляете в Тигр. И куда же, по-твоему, доплывут эти банки?
Он весело улыбнулся:
- В Америку?
Трое новоприбывших устали с дороги, к тому же успело стемнеть, и мы решили перенести на завтра их знакомство с нашим судном. Все гостиничные номера и даже вестибюль с прилегающим к нему баром были заполнены кроватями и матрацами, и пришлось уложить индийскую троицу на раскладушках, втиснутых между горами стреляющего бамбука и бухтами канатов в нашей кладовке.
На другой день я разбудил их чуть свет. Прямо в пижамах они поднялись вместе со мной по лестнице на плоскую крышу гостиницы. Здесь открывался великолепный вид на реку и на лужайку. В бледном свете занимающегося дня наша серповидная ладья смотрелась изумительно - словно золотистый месяц на время приземлился на берегу Тигра, чтобы вскоре снова тронуться в путь. Под руководством индейцев в последние дни была завершена самая трудная часть всей работы: две огромные половины корпуса соединены в одно целое. Оба бунта из множества связок, туго обтянутых камышовой оплеткой, сохраняли круглое сечение, а разделявший их просвет, из-за которого каждая половина казалась отдельным челном, теперь заполнила тонкая связка, своего рода позвоночный столб всей конструкции, соединенный с двумя бунтами от носа до кормы непрерывной спиралью из полудюймовой пеньковой веревки длиной в несколько сот метров. Спиральными витками центровую связку скрепили сперва с одним, потом с другим бунтом. Затягивали веревку общими усилиями всех рабочих, с применением блоков и талей, и боковые бунты, постепенно сближаясь, стиснули среднюю связку так крепко, что она совсем скрылась между ними. Получилось нечто вроде катамарана из двух спаянных вместе корпусов.
Трое невыспавшихся кормчих из Индии долго смотрели с крыши на красавец корабль, которому недоставало только надстроек и рангоута с такелажем. Казалось, они не находят слов, чтобы выразить свой восторг. Наконец Салеман медленно вымолвил:
- А где же мотор?
- Мотор? - удивился я. - Никакого мотора не будет!
- А как же лодка пойдет? - полюбопытствовал Салеман.
- Под парусом, разумеется. Разве вы не ходите на дау под парусом? - спросил я, глядя на смуглую тройку, созерцавшую мою ладью.
- Мы ходим на дау, - спокойно подтвердил Салеман. - Но наши дау - моторные.
Ни один из них не умел плавать под парусом! Вот так так... Ладно, хоть будут лоцманами, помогут провести ладью через Аравийский залив. Сколько раз доводилось им ходить от Бомбея до Басры?
До Басры? Салеман поглядел на Ибрахима, Ибрахим - на Абдула. Никто из них не ходил до Басры.
Ну что тут поделаешь! Придется отсылать их обратно в Бомбей. Индийцы с видимым облегчением восприняли мое решение; глаза их выражали явный ужас, когда они напоследок еще раз посмотрели с крыши на камышовое суденышко.
Однако прежде, чем отправить всю троицу в обратный (увы, не такой уж дешевый!) путь, меня осенило, что Салеман с его английским языком еще может нам пригодиться. В Басре мы видели стоящие на якоре большие индийские дау, да только все наши попытки наладить контакт с их праздными экипажами ни к чему не приводили, потому что эти люди не знали арабского языка, не говоря уже о европейских. Может быть, кто-нибудь из них знаком с парусным делом, тогда Салеман послужит переводчиком.
В тот день вечером члены экспедиции были приглашены в Басру на званый обед, устроенный в нашу честь ректором университета, а наш штурман Норман Бейкер вызвался еще до обеда съездить вместе с индийцами в гавань Басры, чтобы там потолковать с их соотечественниками. Советское Генеральное консульство предоставило Юрию замечательную новую русскую машину, и Шакер сказал, что отвезет Нормана, а мы отправились в университет на микробусе.
Долго мы ждали Нормана и его четверых спутников в университете, наконец сели за стол без них. Одно арабское пряное блюдо сменяло другое; внезапно озабоченный официант ввел в зал какого-то странного человека, смахивающего на привидение. На сплошном белом фоне - два красных пятна: ухо и нос, притом красные от ссадин. Это был Норман. Весь обмотанный бинтами, он остановился в дверях, ожидая, когда его представят хозяевам.
- Что случилось?! - в ужасе воскликнул я.