Доверчивость ежа к человеку, быстрота, с которой он осваивается в его жилище, способность без видимого ущерба для себя переносить неволю - поразительны, и мне не раз думалось, что, возможно, в очень давние времена этого симпатичного зверька держали при себе наши древние предки. Он очень исправно охотился на мышей - завзятых врагов пищевых запасов человека, и, кроме того, вызывал невольную симпатию своими добродушием, веселым нравом и непосредственностью.
Выход в свет
Экономя время, мы мчимся без остановок к Балхашу, даже завтракали на ходу. Пустыня пожелтела, полыхает над нею жаркое солнце, столбик ртути термометра на ветровом стекле автомобиля переваливает за отметку сорок градусов. Местами поплавился асфальт, блестит черной жижей, и машину, влетевшую в нее, притормаживает. Угодили же в такую погоду! Водители машин отсиживаются в тени у колодцев и арыков. От перегрева быстрее выходит из строя резина. Мы же, невольники, торопимся.
Медленно и однообразно тянется путь по асфальту. Взлетит кобчик, помчится за жаворонком. Мелькнет у дороги суслик и спрячется в свою норку. По горячему асфальту пробежит ящерица, лежит раздавленная машиной змея. Какой шофер упустит случай расправиться с несчастным пресмыкающимся, оказавшимся на его пути. И вдруг на обочине сидит совсем белый суслик. Мелькнул, скрылся в своем убежище. Никогда не видел суслика-альбиноса. Трудно ему, бедняжке, такому заметному среди своего племени. Да и врагам виден.
Я рад тому, что мы едем без остановки. В такую жару невыносимо стоять на месте. Через открытое лобовое стекло обдувает ветер. Жара не спадает до самого вечера. Потом солнце зависает прямо на пути над лентой асфальтового шоссе, и отблеск его от дороги и от капота машины слепит глаза.
Темнеет. Доносится тяжелый запах сероводорода. Наконец из-за пологих каменистых горок показывается сине-зеленая полоска озера Алакуль в окружении широкой каемки белых, покрытых солью берегов. Оно когда-то было продолжением Балхаша, теперь же отделилось, и уровень его сильно упал.
Пора остановиться на ночлег. Мы съезжаем с дороги и, проехав около полукилометра, останавливаемся на вершине холма над простором безжизненного умирающего озера. Запах гниющих водорослей портит настроение. Зато как хорошо утром! Ветер изменился, отнес в сторону озерные запахи, воздух чист, свеж, и, хотя на термометре уже под тридцать градусов, жары будто нет.
Я давно заметил, что у сидящего за рулем зрение всегда работает с напряжением, не в пример разомлевшим от однообразия пустыни пассажирам.
- Посмотрите! - говорю я своим спутникам. - Сбоку дороги будто две птицы большие движутся.
- Нет никаких птиц, мерещится вам, это камни! - отвечают мне.
Машина идет быстро, и через несколько секунд, действительно, рядом с дорогой я вижу двух больших уток-пеганок. Они идут в некотором отдалении друг от друга, а между ними ровной цепочкой тянутся восемь птенчиков-пухлячков. Взрослые птицы-родители хотя и шагают степенно, но с тревогой поглядывают в нашу сторону, у пухлячков же ножки семенят с необыкновенной быстротой.
Я невольно загляделся на мирное семейство: большая жаркая и почти мертвая пустыня под синим небом, далеко за холмами - белая полоска Балхаша, и утки-пеганки со своим выводком с извечными родительскими заботами.
У птиц сейчас такое важное событие! Где-то вдали от озера, в покинутой норе лисицы, утки вывели свое потомство, и вот теперь происходит первый выход в свет молодежи, переселение ее в родную стихию.
С фоторужьем я тихо крадусь вслед за трогательной процессией, а бедные утки от волнения раскрывают красные клювы, одна из них приседает на ходу, подает какой-то сигнал опасности, и восемь пар крошечных глаз на пестрых головках, поблескивая, с тревогой смотрят на меня.
Сюжет для фотографии интересный, и мне бы подойти поближе, снимать да снимать. Но, право, совестно и жаль тревожить мирное и беззащитное семейство. Откуда им знать, что у меня самые добрые намерения. Сколько опасностей угрожает бедным птенцам, прежде чем они станут взрослыми. Вот и сейчас вдруг объявится в небе коршун, или из-за куста выскочит лисица. Подожду лучше на бугре, пока вся трогательная компания доберется до воды. Бог с ним, со временем, успею сделать все свои дела!
Орел, ежи и кобылки
Джусандала - ровная пустыня, поросшая полынью. С юга на ее горизонте виднеется синяя полоска гор Анрахай, с севера - желтые массивы песков Таукумы. Мы едем по шоссе, поглядывая на однообразный ландшафт. Пора бы остановиться на ночлег, но вокруг все та же голая равнина. И вдруг показалась темно-зеленая полоска растений. Придется свернуть, поехать к ней. И вот перед нами открылся чудесный зеленый саксауловый лес, если только можно назвать лесом полудеревья, полукустарники, растущие друг от друга на почтительном расстоянии.
На одном дереве виднеется что-то темное и большое, с ярко-белыми пятнами и черным предметом неясной формы на вершине. Направляю туда машину. Вскоре все становится понятным. Темное пятно оказывается большим гнездом, сложенным из сучьев, черный предмет превращается в орла-могильника, он поспешно взмывает в воздух, а ярко-белые пятна - его птенцы-пуховички. Их трое. Они лежат, распластавшись на плоской поверхности гнезда. Возле них два расклеванных ежа. Немало шкурок ежей валяется вокруг гнезда на земле.
Из нижней части гнезда вылетает потревоженная нами шумная стайка воробьев, с запозданием выпархивают отдельные парочки. Никогда я не видел в одном гнезде такую большую компанию пернатых квартирантов, пользующихся защитой своего покровителя. Тут их не меньше полусотни, жилище орла со всех сторон напичкано гнездами.
Захотелось сфотографировать орлят, и как можно скорее, не беспокоя родителей. Орлы, их уже оказалось двое, кружили далеко в небе, набирая высоту. Пришлось подогнать машину почти вплотную к дереву. Но птенцы не желали позировать, лежали пластами, будто мертвые. Снимок получится невыразительным. Вдруг один птенец поднялся, раскрыл клюв, зашипел. Потом растопырил голые, без перьев, крылья и замахал ими. Глаза его сурово засверкали из-под насупленных пушинок. Вид у него получился очень грозный и воинственный. Он явно решил защищаться от нарушителей покоя.
Я увлекся фотосъемкой и не заметил, что вся земля кишит полчищами кобылок. Они, будто брызги воды из-под колес автомашины, въехавшей в лужу, разлетались во все стороны. Вначале я подумал, что случайно набрел на скопление кобылок. Но весь саксаульник изобиловал ими. Это была кобылка-атбасарка. Она известна тем, что иногда сильно размножается. Кое-где взлетали из-под ног, сверкая изящными красными, синими и черными крыльями, кобылки-пустынницы. Но их было мало.
Шустрые самцы кобылок выскакивали из-под ног, совершали в воздухе сложный поворот назад, стараясь приземлиться в стороне и чуть сзади. Некоторые на скаку перевертывались кверху белым брюшком и, сверкнув им, как бы терялись из глаз, приняв на земле обычное положение и вновь становясь серыми. Самочки менее шустры и больше размером. Несмотря на кажущуюся неразбериху среди этого скопления мечущихся насекомых, каждая кобылочка, в общем, держалась своей определенной территории, в чем было нетрудно убедиться, если ходить за одной и той же из них. У кобылочек ненадолго хватало прыти. Через пять-десять прыжков они явно уставали и легко давались в руки. Скачок, оказывается, предпринимался только как способ защиты от опасности и требовал большой энергии.
Я раздумываю: отчего здесь в таком количестве размножилась кобылка? Предшествующие годы были засушливыми. Может быть, потому, что не стало врагов кобылочек ос-парализаторов? Обезжизненную ударом жала кобылочку осы закапывают в землю, отложив на нее яичко. Сами же охотницы подкрепляют свои силы нектаром цветков. В засушливые годы пустыня не цвела. Осы исчезли. Та же участь, возможно, постигла и других врагов кобылки - мух тахин, откладывающих яички под крылья взлетающих кобылок. Могли быть и неизвестные мне причины благоденствия скачущего племени. Интересно бы понаблюдать за этой кобылкой. Но мой пес, ярый охотник, вскоре находит ежа и устраивает над ним истерику. Пока я спешу на выручку, собака, обезумев от ярости, исцарапала пасть об иголки.
Ежик спасен, помещен в машину, вскоре развернулся, показал свою остроносую мордочку. Пока я рассматриваю нашего милого пленника, снова раздается злобный лай собаки: нашелся другой ежик, потом третий… Собаку приходится садить на поводок. Здесь, оказывается, немало ежей, и собрались они отовсюду в эту местность не напрасно, а ради легкой добычи. Не зря и возле гнезда орла валяются шкурки этого отъявленного истребителя саранчи. Выходит, что громадная рать кобылок косвенно выручает орлиное семейство.
Прошел месяц, и я снова на пути к Балхашу и проезжаю мимо зеленой полоски саксаульников. Вспоминаем о гнезде орла-могильника. Интересно взглянуть на птенцов, какими они теперь стали. Кстати, неплохо было бы и пообедать, заодно отдохнуть под тентом от несносной сорокаградусной жары.
Вот и гнездо, и на нем виднеется что-то большое, коричневое. Это молодой орленок. Он уже почти такого же размера, как и взрослые, стоит на краю гнезда, опустив книзу голову и закрыв глаза. Спит, наверное, обдувается ветерком. Других не видно, лежат. В кузове машины тявкнула нетерпеливая собака. Орленок встрепенулся, открыл глаза, взглянул в нашу сторону и тотчас же лег, прижался, спрятал голову.
Птенцов только двое. Третьего нет. Где же он? От него остались одни лапы с растопыренными когтями. Или сами съели своего собрата от голода, или один из родителей растерзал свое дитя и принес его в жертву двум другим.
Обычно орлы выводят двух птенцов. Быть может, третий заранее предназначался как своеобразный живой запас провизии на случай бескормицы. Жестокий обычай, но целесообразный! Лучше погибнуть одному, чем всем трем.
Орлят не удалось сфотографировать. Крепко залегли, будто мертвые. Такова у них реакция пассивной защиты. Кто же из трех погиб? Уж не тот ли, задорный и смелый!
Саксаульник изменился. Выгорели под солнцем и стали желтыми травы, хотя деревья все те же, зеленые. Исчезли кобылки, отложили кубышки и погибли. Видимо, откочевали отсюда и ежики, охотившиеся за насекомыми, и не стало орлиной добычи.
Не выручили на этот раз кобылки орлиное семейство!..
…Вспоминается одно наблюдение. На ночлег мы забрались в горы и стали так, чтобы была видна вся Сюгатинская равнина и весь большой тугай. В горах прохладно, дует ветерок, а главное, приятно смотреть на просторы обширной равнины.
Солнце быстро клонилось к горизонту, косые его лучи четко обрисовали ложбинки и холмики. Издалека виднелась крошечными светлыми точками кочующая отара овец, белой черточкой протянулась пыль за мчавшейся грузовой машиной. По мере того, как заходило солнце, равнина стала оранжевой, потом постепенно посинела.
Воздух застыл, и тишина, казалось, сковала землю. Угомонились песчанки, затихли птицы. Еще не запели сверчки. Наступили те очаровательные минуты, когда покой завладел пустыней. В это время с гор над нами пролетел орел-могильник. Он тяжело размахивал крыльями. Лететь при полном безветрии ему было нелегко. Куда он собрался, неужели на другую сторону равнины, к синеющим горам? Но орел круто снизился, сел и застыл, будто камень. Изредка его голова поворачивалась в разные стороны. Он как будто смотрел то на солнце, постепенно скрывающееся за горизонтом, то на большую и отдыхающую от зноя пустыню, медленно погружающуюся в ночную прохладу.
Я тоже сидел на вершине небольшой горы. Между нами было около двухсот метров. Орел будто не видал меня и ни разу не обернулся в мою сторону.
Солнце скрылось. Совсем потемнела равнина. Только вершины далеких гор еще золотились от его лучей. Но и они погасли. Загорелась первая звезда. И когда на землю стала быстро опускаться темнота, орел взмахнул крыльями, поднялся и полетел обратно в горы, в том направлении, откуда появился. Пора было и мне идти на бивак. Там уже давно варили ужин и мерцал огонек костра.
Пробираясь через заросли высокого чия, я думал о том, почему мы наделяем свойством чувствовать красоту только человека и этим самым ставим между ним и остальным животным миром преграду? Почему мы не допускаем мысли о том, что и у животных может быть то же ощущение прекрасного. Ведь некоторые птицы украшают свои гнезда разными блестящими предметами, звери, птицы, насекомые очень ярко окрашены для того, чтобы привлекать друг друга. Недавно мне удалось даже доказать, что рыжие лесные муравьи проявляют отчетливо выраженный интерес к блестящим и ярко окрашенным предметам и кучку разноцветного бисера растаскивают в течение нескольких минут. Почему орел-могильник не мог прилететь на эти холмы издалека только ради того, чтобы полюбоваться картиной обширной равнины, погружающейся в сумерки! Этим почти невероятным предположением и закончился день. А на следующее утро я неожиданно вспомнил, как в пустыне Сарыишикотрау находил под гнездами орлов множество шкурок растерзанных ежей. Этого зверька птица убивала, без сомнения, сбрасывая с большой высоты на землю. Уж не ежей ли, вышедших из своих убежищ с наступлением сумерек, высматривал орел?
Как часто красивые легенды разрушаются будничным фактом!
Гнездо черного грифа
Прошло полтора месяца с того времени, как я побывал на каньонах Чарына. Пожалуй, теперь можно было вновь туда поехать. В гнезде черного грифа, в котором лежало единственное яйцо, уже, наверное, вырос грифенок. Этот вид грифа обычно гнездится на деревьях, но здесь выбрал место на склоне. Интересно было бы сфотографировать потомка этой редкой птицы, а может быть, заодно получить портрет и его матери.
Путь к каньонам Чарына долог и утомителен. Но вот остались позади поселения, асфальтовое шоссе вьется в скалистом Кокпекском ущелье, потом пересекает просторы Сюгатинской равнины и упирается в горы Турайгыр. Здесь я сворачиваю с дороги и по слабо проторенному пути въезжаю на покрытую галькой пустыню с очень редкими приземистыми кустиками.
Каньоны Чарына, обрывистые, причудливо изрезанные ветрами и дождями, величественные, древние - все те же, и я встречаю их с большой радостью, соскучился по ним.
Жаркий летний день кончается. Солнце заходит за далекий горизонт, бросает лучи на каньоны, и они еще больше краснеют, становятся багровыми, будто в страшном предзнаменовании чего-то необычного.
Наступает ночь, тихая, без шорохов и звуков. Не слышно пения сверчков или кузнечиков, криков птиц. Лишь кое-когда из глубины каньона доносится далекий и слабый шум горной речки. Всходит луна, освещает молчаливую пустыню, и тогда каньон и идущие к нему овраги становятся похожими на черную бездонную пропасть.
Утро же - как всегда радостное, ясное, с синим чистым небом и свежим бодрящим воздухом. Но солнце уже основательно греет, и чудится предстоящий жаркий день.
Фотоаппарат, телеобъектив, бинокль, полевая сумка - все висит за плечами, я полон сил и жажды действий. Спускаюсь в овраг, вышагиваю по мягкому дну каньона, усыпанному мелким щебнем. Вот на пути одна пропасть. Здесь громче шум реки. За ней - другая. По этой не спуститься, ее надо обойти стороной - вверх, потом вниз. Подъем труден, ноги скользят по крутому склону. Вот и весь крошечный узкий тугайчик на виду, слышен и грохот мчащейся воды. Вблизи - знакомая скала, и на ней гнездо грифа, но… оно пустое. Нет на нем ни черной большой птицы с пронзительными глазами, нет и ее птенца. В прошлое посещение каньона я был очень осторожен, не подходил к гнезду, а только издали глядел на него в бинокль, так что по моей вине птица не могла его покинуть. Что же случилось?
В гнезде валяются кости горных козлов, их рыжая шерсть, останки песчанок и зайцев.
Голый, гладкий и оранжевый склон горы весь пронизан норками песчанок. От норки к норке проложены тропинки. Кое-где они сливаются в глубокие торные тропы. Здесь недавно была большая колония этих грызунов. Но теперь на склоне горы нет ни одного кустика или былинки. Все давно съедено, уничтожено начисто, до основания, и норки покинуты. Может быть, среди обитателей колонии развилась заразная болезнь и всех погубила? Теперь она напоминает большой вымерший городок, угрюмый и немного странный.
Таких пустых колоний возле каньона Чарына масса.
Я спускаюсь по оранжевому склону в тугай. Иногда ноги проваливаются по колено в опустевшие подземные галереи городка песчанок. В тугае еще жарче. Но приятной прохладой и свежестью веет от бурного Чарына. На его берегу я натыкаюсь на следы пожара, остатки бивака, вижу клочья бумаги, коробки из-под папирос, консервные банки, водочную бутылку, куски от сгоревшего рюкзака и грязной портянки и… толстую скорлупу яйца грифа. Здесь побывали враги природы, следы их мотоцикла еще заметны на дороге. Одурманив голову алкоголем, они разорили гнездо, лишили птицу ее единственного детища ради глупого и злого озорства. Оплошность с огнем причинила им неприятность и омрачила их разгульную прогулку. Так им и надо!
Жаль грифа, птицу ныне редкую, исчезающую. Кто знает, если она не будет взята под строжайшую охрану вместе с другими видами хищных птиц, может, через полстолетие мы уже не увидим ее, так легко планирующую в заоблачных высотах, не встретимся с гордым взглядом ее пронзительных глаз.
Хищные птицы уничтожают больных животных, истребляют вредных песчанок, несут службу оздоровителей в природе.
Тугайчик у Чарына изумителен. У самой воды разместились густой лавролистный тополь и каратуранга, стройный, чудом уцелевший с раннего четвертичного периода реликтовый ясень, изящный клен. Кое-где в пышную зелень деревьев вкраплена светлая листва лоха. Поближе к деревьям располагаются кустарники карагана, чингиль, барбарис, тамариск. Все они высокие, стройные, совсем не такие, как в пустыне. Еще ближе к горам и дальше от реки видны селитрянка, солянка анабазис и наконец, повыше к скалам на сухой земле, - прозрачный саксауловый лес. Здесь растет все, что и на больших просторах пустынь, только сочнее, здоровее и как-то приветливее.
В каждом тугае по-разному сочетаются растения, но каждое теснится друг к другу куртинками.
Иногда река образует песчаные отмели, занятые пышной порослью веселых ив. Оттуда несутся неумолчные песни соловьев.
Я перехожу из тугайчика в тугайчик, иногда перебираюсь у самой воды, иногда пересекаю поверху грозные отвесные утесы, карабкаюсь по скалам.
Каждый тугайчик обладает своим микроклиматом. В одном почему-то прохладней, каратуранга еще разукрашена, будто ягодами, зелеными шишечками неразвившихся семян, в другом - жарче и от неожиданности я замираю: вся земля покрыта толстым слоем белого пуха семян каратуранги.
Иногда послышится легкий шорох и среди кустов саксаула мелькнет заяц, или резкий запах зверя ударит тонкой струйкой, а потом прозвенят камни и по отвесным скалам проскачут сильные и грациозные горные козлы. Прокричит иволга, высоко в камнях заведут жестяные крики кеклики, угрюмо заворкует горлица.