- Благодарю вас, - вежливо ответил Лохвицкий. - Не имею желания. Я лучше полежу.
Высокий, сухощавый, с большими рачьими глазами, с тонкими, холеными руками, Лохвицкий учтиво поклонился своему начальнику и прилег в тени.
Лохвицкому было не по себе. Дорога, ночевки у костра в лесу или в душных избах камчадалов, незатейливые обеды, изготовленные солдатами в котелках, москиты, пустынность и дикость местности изрядно измотали его. Привыкший к удобствам, к не обремененной делами жизни чиновника военного ведомства, он совсем не предполагал, что новая его работа на Камчатке, куда его забросила судьба, окажется такой беспокойной и хлопотливой. Завойко посылал его разбирать жалобы камчадалов на купцов, на сборщиков податей, заставлял заботиться о мельницах, коровах, сенокосе, семенах для огородов…
И особенно не по душе пришлось Лохвицкому то, что Завойко пригласил его с собою объехать этим летом Камчатку. Лохвицкий пытался отговориться недомоганием, ссылался на то, что неотложные дела в канцелярии требуют его постоянного присутствия.
- Ну какие там, Аркадий Леопольдович, дела! - смеялся Завойко. - Раз в месяц оказию в Петербург отправить да полгода ответа ждать. Поедемте-ка со мной, сударь, я вам покажу, где они, дела наши…
И вот они уже четвертые сутки неторопливо путешествуют по Камчатке, удаляясь все дальше и дальше от Петропавловска. Движутся по долинам рек, переваливают через сопки, заезжают в камчадальские и русские селения, толкуют с людьми об их жизни и промыслах.
Неизведанные, лежащие втуне богатства края не давали Завойко покоя. Он все замечал, оценивал и часто просил Лохвицкого наносить на карту всё новые и новые места. Здесь отличный строевой лес, близко река - значит, можно будет наладить сплав леса в Петропавловск. За рекой Паратункой лежит необжитая долина - хорошо бы туда переселить людей, завести там скотоводство, хлебопашество…
В камчадальском селении Калахтырка Завойко увидел у местного старосты Мишугина крошечный огородик с репой, морковью, редькой. Он обрадовался, как ребенок. Значит, короткое лето и капризная погода не помеха для овощей! Надо будет помочь семенами и инвентарем камчадалам.
Много проектов и планов возникало в голове Завойко, волновало его пытливый ум и воображение.
После купанья Завойко вышел из воды бодрый, радостный, готовый хоть сейчас двигаться дальше.
- Да вы и впрямь не заболели ли, сударь? - забеспокоился Завойко, заметив недовольное лицо своего помощника,
- Пустяки, ваше превосходительство, - поспешно ответил Лохвицкий. - Жара!
- Вот, вот! Напрасно не искупались. Сразу бы на душе легче стало… Егорушка! - крикнул он сыну, все еще продолжавшему барахтаться вместе с солдатами в воде. - Егорушка, хватит. Марш на берег!
Егорушка нехотя вылез из реки.
Дав людям передохнуть после обеда, Завойко приказал двигаться дальше.
Цепочка всадников снова растянулась по равнине.
Верстах в двух от привала, где река круто поворачивала на север, Завойко заметил обнажение горной породы. Он приказал солдатам отбить кусок серого камня, пристально осмотрел его и положил в мешок, притороченный на спине у грузовой лошади.
- Да вы, ваше превосходительство, не иначе как всю Камчатку собираетесь в свой мешок положить! - усмехнулся Лохвицкий, косясь пренебрежительно на разбухшие мешки, где уже лежали собранные в пути камни, и срезы дерева, и пучки каких-то неведомых трав.
- Добрый камень, - серьезно ответил Завойко, будто не замечая иронии в тоне своего собеседника. - Такой камень пригоден на мельничные жернова. А они нам вот как нужны! Не все же нам на привозном жить! Хлеб из Сибири, лес из Канады… Жернова - и те из Кронштадта везем. Точно мы на голой земле обитаем… А кругом же нас богатства сказочные, вы только приглядитесь!
- Какие же здесь мельницы, Василий Степанович? Молоть-то что? По всей Камчатке днем с огнем хлебного колоса не сыщешь!
- Так-то оно так, да пора за ум взяться нам. Научим, сударь, камчадалов и землю пахать, и хлеб сеять, и капусту с репой выращивать. Не все же им на сушеной рыбе сидеть. Я, Аркадий Леопольдович, думаю в столицу оказию послать, просить гарнизон наш солдатами пополнить. Да чтобы поболее среди них было людей крестьянского звания. Расселю их по Камчатке, пусть они инородцев хлебопашеству поучат, к земле приохотят, к крестьянскому хозяйству… Вот тогда нам все богатства здешние сгодятся, и жернова тоже… Земли-то здесь хороши.
Завойко, все больше и больше воодушевляясь, не столько перед Лохвицким, сколько перед самим собою рисовал заманчивые планы освоения богатейшего края.
Сбивая плетью головки цветов, Лохвицкий с неприязнью думал о Завойко: "Сам беден, как церковная мышь, а рассуждает о богатствах Камчатки, как о своих собственных!"
Егорушка, посвежевший после купанья, все порывался ускакать на своей лошаденке далеко вперед или махнуть к синеющим в стороне сопкам. Но отец запретил ему удаляться от отряда. Непрерывный шорох и свист неведомых птиц, копошившихся в траве, тревожили и распаляли воображение мальчика. Ему рисовались картины, одна причудливее другой. Вот из того густого кустарника на тропинку выскочат разбойники, завяжется жаркая схватка. Егорушка врежется в самую гущу, поймает атамана… То ему казалось, что страшный зверь притаился в зарослях и ждет того момента, когда Егорушка подъедет поближе, чтобы одним прыжком вскочить на круп лошади… Представлялось ему, как он приедет домой и будет рассказывать о приключениях, которые пришлось пережить, путешествуя с отцом.
Точно качаясь на зеленых волнах травы, то шагом, то переходя на рысь, всадники продвигались вперед без всяких происшествий.
Глава 2
Миновав горячий сернистый источник, путники встретили группу камчадалов. На плечах они несли связки шкурок. Заметив вооруженный отряд, камчадалы сошли с тропинки, остановились и низко поклонились.
- Здравствуйте! - ответил на приветствие Завойко и сдержал коня. - Куда путь держите?
Камчадалы поклонились еще раз, но продолжали молчать, поглядывая то на Завойко, то на плечистого, с маленькими, глубоко запавшими глазами камчадала, одетого в камлейку из оленьей кожи, - как видно, этот камчадал был у них за старшего.
- Спроси, Силыч, - кивнул Завойко проводнику.
Гордеев обернулся к камчадалу в камлейке из оленьей кожи, и они заговорили на местном языке, сопровождая речь мелкими торопливыми движениями всего тела.
- Да он сам по-русски горазд, - сказал Гордеев и подтолкнул камчадала в камлейке к Василию Степановичу.
- К вашей милости собрались, в Ниякину - неуверенно заговорил тот. - Заступничества просим, ваша милость. Вызвольте из беды, совсем камчадал оскудел.
- Что ты хочешь, братец?
Камчадал в камлейке кивнул на своих спутников, увешанных мехами:
- Помогите добришко сбыть мало-мало…
- А что же купцы? - нахмурился Завойко. - Не покупают?
Камчадал в камлейке замялся, просяще посмотрел на Гордеева и торопливо заговорил на своем языке.
- Ну что там, выкладывай, не бойся! - нетерпеливо проговорил Завойко. - Что, обижают купцы?
- Обижают, морят голодом, - торопливо заговорил камчадал. - Совсем нет житья… Зверя бить нечем - купец пороха не дает. Купец водку дает, бусы дает. Бусы кушать не будешь… Что бедному камчадалу делать? Пропадать! Камчадал говорит - в Ниякине большой начальник купцов в руках держит, камчадалу помогает.
Завойко соскочил с седла, подошел к камчадалам, молча потрогал шкурки зверей. Были тут голубоватый дымчатый соболь, огненная куница, палевая белка.
- Ах, ушкуйники! Варвары! Как торгуют! - бормотал сквозь зубы Завойко. - За такой товар тысячи загребают, а людям копеечные бусы привозят! Да таких купцов надо отсюда взашей гнать! Такой торговлей они мне весь край опустошат, не хуже чумы. А нам здесь жить, строить, как на исконной русской земле. - Он обернулся к Лохвицкому: - Аркадий Леопольдович, я же распорядился: купцов должны сопровождать особые чиновники с солдатами, и обязаны они смотреть, чтобы торговля шла честно, по людским законам.
- Осмелюсь доложить, Василий Степанович, - заговорил Лохвицкий, не отрывая глаз от соболиной шкурки на шее камчадала: - купцы и без того в большой обиде на вас. Жалобу в Петербург отправили - якобы стесняете свободу коммерции.
- "Свободу коммерции"! - возмутился Завойко. - Спаивать народ, забирать у инородцев последние средства существования, не давая ничего взамен, - это, что ли, "свобода коммерции"? Нет, грабить Камчатку никому не позволю, законов человеческих не преступлю! Пусть шлют хоть тысячи доносов!
Он в волнении несколько раз с силой хлестнул нагайкой по высокой траве, потом, успокоившись, сказал Лохвицкому:
- Напишите немедля Максутову - пусть он поможет камчадалам продать меха да проследит, чтобы из Петропавловска ни один купец без чиновника и солдатского дозора не выезжал.
- Слушаюсь, ваше превосходительство! - с почтительной готовностью ответил Лохвицкий и, достав из кожаной сумки бумагу и перо, принялся писать.
Когда письмо было готово, Василий Степанович передал его камчадалу в камлейке:
- Дойдешь до Петропавловска, братец, вручишь эту бумагу капитану Максутову. Он тебя в обиду не даст. Получите порох, муку… А домой вернешься - скажи камчадалам: пусть промышляют безбоязненно. Государству от этого польза великая.
Камчадал спрятал записку, низко поклонился и, обернувшись к Гордееву, что-то скороговоркой сказал ему. Тот одобрительно кивнул головой.
- Еще вот желаю сказать, большой начальник, - осмелел камчадал.
- Что такое? - насторожился Завойко.
- Опять наших сивушей чужие охотники бьют. Каждый день, разбойники, на наш берег приходят, будто здесь и хозяина нету.
- Где это было?
- У Черной губы, ваша милость. Я с сыновьями на медведя ходил. Вышли к морю и видим - чужой китобой стоит. А охотники с того китобоя на нашем берегу сивушей бьют. Мне сыновья и говорят: "Давай пальнем, батя, авось страху нагоним, спугнем!" Да разве таких заморских разбойников нашим ружьишком напугаешь! - Он, усмехнувшись, показал самодельный дробовик. - Их пушкой бить надо.
- Да, - сумрачно проговорил Завойко, - совсем обнаглели наши соседушки, руку к нам запускают, как в свой карман… А самое обидное, что мы их проучить достойно не можем. А следовало бы! Ох, как следовало бы! Интересы государства нашего и престиж того требуют. Сегодня сюда лезут, завтра подалее руку протянут… аппетит-то с едой приходит… Богатства наши заморским соседям спать не дают. Велика Россия, а все же растащить ее по кускам могут, коли силы не будет.
Горечь и гнев чувствовались в словах Завойко. То, что он слышал от камчадала, не было для него новостью. Храбрый, бывалый моряк, участник знаменитого Наваринского сражения 1827 года, он последние годы своей жизни служил на Дальнем Востоке. Сначала управлял факторией Российско-Американской торговой компании на берегу Охотского моря, учредил здесь новый порт Аян, потом принял на себя управление Камчаткой, которая входила тогда в состав Восточно-Сибирского края.
Завойко деятельно взялся за переустройство Камчатки. Он первый в этих местах стал строить корабли, насаждать хлебопашество, завез на Камчатку молочный скот, старался упорядочить меновую торговлю с камчадалами.
Не раз Завойко извещал русское правительство о бесцеремонном и возмутительном хозяйничанье чужеземных промышленников в русской части Тихого океана. Китоловы бесчинствовали: били сивушей, вырубали леса, разоряли юрты туземцев. Но царское правительство смотрело сквозь пальцы на разбой иностранных моряков, а сам Завойко был бессилен остановить ретивых соседей - вооруженные силы Петропавловска были ничтожны.
Пользуясь каждым удобным случаем, Завойко посылал губернатору Восточно-Сибирского края генералу Муравьеву и в Петербург донесения, в которых описывал богатства Камчатки, выдвигал проекты хозяйственного преобразования и доказывал, какое большое военное значение, как аванпост на Тихом океане, имеет порт Петропавловск. Завойко просил прислать ему корабли, солдат, чтобы иметь возможность укрепить порт. Много бессонных ночей провел он над разработкой проекта укрепления Петропавловска.
Но далекая северная столица отвечала молчанием. Чиновники в Петропавловске потихоньку посмеивались над упорством Завойко, считали его чудаком, возомнившим себя преобразователем самого дикого и запущенного края великой империи. В то время немало замечательных областей, находившихся в самом центре страны, пропадало без пользы. И кому в Петербурге было дело до далекой Камчатки!
Зато на чиновников столица не скупилась. Краю нужны были землепашцы, кузнецы, плотники, а приезжали опившиеся писаря да искатели легкой добычи, мечтавшие нажить в этом далеком и диком крае приличное состояние и поскорее убраться восвояси.
Расстроенный беседой с камчадалами, Завойко сел на лошадь и поехал дальше.
Вечерело. Контуры сопок обозначились явственней. За ними угадывался беспокойный бескрайный океан. Над лугами уже поднимались туманы. Лошади пошли быстрее, непрерывно фыркая и отмахиваясь от наседавшей мошкары.
Завойко торопился до ночи добраться до селения Старый острог, где решил сделать привал. Неожиданно до слуха путников донеслось ржанье лошади. Кто-то торопился им вслед. Гордеев обернулся и в свете догорающей зари заметил быстро приближающегося верхового.
- Что, Силыч? - спросил Завойко. - Что увидел?
- Человек едет, - ответил Гордеев. - Коня больно гонит.
- В самом деле, - проговорил Завойко. - Подождем…
Все спешились. Держа коня под уздцы, Завойко направился навстречу гонцу.
- Пакет вам, ваше превосходительство! - хрипло проговорил верховой, на ходу соскакивая с лошади и передавая Завойко запечатанный конверт. - От капитана Максутова.
Завойко быстро прочел письмо.
- Что случилось? - не в силах сдержать нетерпеливое любопытство, спросил Лохвицкий.
- Максутов извещает, что из устья Амура прибыл военный транспорт "Двина" с солдатами, - взволнованно ответил Завойко. - Это неспроста… Надо срочно возвращаться в город.
- Куда же сейчас! - взмолился Лохвицкий. - Ведь уже ночь наступает. Да и Егорушка устал.
Этот довод, очевидно, больше всего подействовал на Завойко:
- Ночуем в Старом остроге, а завтра чуть свет - в Петропавловск…
Долго в эту ночь не спал Василий Степанович. Далеко, за тысячи верст отсюда, Россия уже вела войну с Турцией. До Завойко доходили слухи, что Англия и Франция, очевидно, в скором времени тоже выступят против России. А ведь война может захватить и тихоокеанское побережье. И вот, наконец, в Петропавловский порт прибыл военный транспорт… Может быть, действительно проект освоения и защиты Камчатки получил высочайшее одобрение в Петербурге, и Петропавловск из убогой, глухой деревни может стать неприступной крепостью на Тихом океане, на самом краю русской земли.
Едва дождавшись рассвета, Завойко приказал седлать коней и выехал в обратный путь, в Петропавловск.
Глава 3
Авачинская губа, отделенная от Тихого океана узким проливом, раскинулась просторной, вместительной чашей. Берега ее изрезаны большими и малыми бухтами. Одна из этих бухт, Петропавловская, более удобна для стоянки кораблей, так как из моря поднимается длинный и узкий скалистый кряж - Никольская и Сигнальная горы. Этот кряж тянется параллельно берегу, отделяет Петропавловскую бухту от широкого Авачинского залива и образует спокойную естественную гавань.
Кроме того, Петропавловская бухта имеет еще как бы хорошо выстроенный мол. От берега по направлению к Сигнальной горе отходит узкая коса, именуемая Языком. Между оконечностью Языка и горой остается небольшой, но глубокий пролив, достаточный для прохода самых крупных океанских кораблей.
На северном берегу бухты и раскинулся город Петропавловск.
С первого взгляда казалось, что жизнь в Петропавловске шла своим обычным чередом. С утра солдаты под треск барабана выходили на работу: одни достраивали казармы - тесали бревна, возводили стропила; другие строили мельницу на реке; третьи ехали на сенокос - запасали корм на зиму для гарнизонных лошадей и коров.
Группа солдат погружалась на бот, чтобы ехать на охоту. Охотились здесь же, в окрестностях Петропавловска, в лесистых сопках и болотистых низинах. Били уток, чирков, горных баранов, зайцев, нередко диких кабанов. В речках глушили лосося, горбушу, чавычу.
Подъезжая к пристани, Завойко заметил необычное оживление. В бухте стоял транспорт "Двина". От него то и дело отходили шлюпки и лодки с солдатами. На берегу суетились незнакомые Завойко офицеры, в отдалении толпились любопытные горожане, чиновники, купцы.
Высадкой солдат на берег руководил сам начальник гарнизона, правая рука Завойко, капитан Максутов. Лет тридцати, подтянутый, русоволосый, светлоглазый, он уже третий год служил на Камчатке, втянулся в жизнь этой далекой окраины государства и делал то, что от него требовала солдатская служба. Максутов относился к той категории людей, которые, не мудрствуя лукаво, стараются выполнять свои обязанности, куда бы их ни забросила судьба, и делают они эту свою работу усердно, не жалея сил. Со стороны могли бы сказать о нем, что живет этот человек, как рабочая лошадь. Но такой наблюдатель ошибся бы. Свою службу Максутов выполнял с незаметным для постороннего наблюдателя душевным рвением. Он всецело разделял заботы своего начальника об освоении Камчатки и не гнушался никакой работой: укреплял порт, мостил дороги, строил жилища… Узнав о возвращении Завойко, Максутов, пригласив с собой старшего офицера с транспорта "Двина", явился к начальнику.
- Здравствуйте, господа! - приветливо встретил их Василий Степанович. - Что случилось? Зачем это вы меня с пути вернули, я и половины своих дел не выполнил.
Старший офицер вручил Завойко пакет.
Генерал-губернатор Восточно-Сибирского края извещал, что Англия и Франция порвали с Россией дипломатические отношения и, очевидно, в скором времени могут начаться военные действия.
Муравьев сообщал также, что он посылает для укрепления петропавловского гарнизона резерв солдат и офицеров, артиллерию, боеприпасы, снаряжение и провиант. Помощь, правда, небольшая, но это все, на что может рассчитывать Завойко. Ведь основные силы нужны для защиты устья Амура и других русских портов на Тихом океане.
- Война! - невольно вырвалось у Максутова. Воцарилось молчание. Завойко, теребя свою жесткую бороду, еще и еще раз перечитал эстафету от Муравьева, точно хотел увидеть нечто большее, чем было сказано в скупых строках официальной бумаги.