– Значит, – ответил Барнео, выпустив клуб дыма. – Воин не имел права влюбляться в Диану. Закон кочевников гласит: воин не должен обременять себя семьей. Если ему нужна женщина, он может взять ее в другом племени, – Барнео посмотрел на растерянное лицо Юджина, продолжил. – У кочевников не было детей. Они похищали мальчиков и воспитывали их, как своих сыновей, сильными, выносливыми, бесстрашными. Таким был и главный воин. Его похитили в младенческом возрасте и воспитали, как кочевника. Он ничего не знал о своих настоящих родителях, как и все похищенные дети. Попав в землю Любви, воин почувствовал странное волнение, но сумел его побороть усилием воли. Кто знает, как закончилась бы эта история, если бы воин прислушался к зову сердца, – Барнео выпустил клуб дыма, вздохнул. – Если бы… Жизнь не терпит сослагательного наклонения, мой милый Юджин. Все произошло так, как я тебе рассказал. Воин бесследно исчез, оставив нам эту легенду и множество неразгаданных загадок. Разгадывать их или нет, каждый решает сам.
– Мне захотелось отыскать землю снегов и льдов, чтобы взглянуть на зеленую верхушку чудо-дерева, – сказал Юджин.
– Отличное желание, юнга, – Барнео улыбнулся. – Ты – открытый, добрый человек, Юджин. Ты, наверняка, сможешь разгадать главный секрет, который скрыли от воина. Дерзай…
Юджин подошел к дому, остановился, посмотрел на бушующий океан. Шторм был уже рядом. Ветер завывал с неистовой силой, пригибал к земле тонкие деревья. Из черной, нависшей над островом тучи, ударил в землю трезубец молнии. Гром грянул, как выстрел.
– Я понял, почему воин проиграл, – сказал Юджин. – Он проиграл потому, что был лишен главного и самого важного чувства – любви. Любовь не мыслит зла, не превозносится, не ищет своего. Она долго-терпит, – улыбнулся. – Долготерпение – особый дар, которому нужно учиться у нашей Дианы, Дианы Вернер. Поэтому так похожи имена двух этих женщин. Воин отверг любовь, и потерял все, что имел.
Словно подтверждая слова Юджина, грянул гром, и на землю обрушился ливень.
Юджин вбежал в дом.
– Наконец-то! – проговорила Аграфена, поднявшись ему навстречу. – Вымок?
– Немного, – ответил Юджин. – Пойду переоденусь.
Он вернулся через несколько минут, сел на пол у камина, подбросил дров в огонь, спросил:
– Есть какие-нибудь известия от Дианы?
– Она поет в Риме, – ответила Аграфена. – Обещала приехать в конце месяца.
– В конце месяца, – повторил Юджин.
– У тебя какие-то планы? – спросил Ипполит Федорович, посмотрев на сына.
– Да. Хочу покорить землю снегов и льдов, – ответил Юджин.
– Ты думаешь, туда можно добраться на твоем фрегате? – Ипполит Федорович улыбнулся.
– Конечно, отец, – ответил Юджин. – У меня ведь не простой фрегат. Он оснащен парусами надежды, а это уже – полдела.
– Диана хотела тебя увидеть, – сказала Аграфена. – Она просила, чтобы ты ее дождался, если это не идет в разрез с твоими грандиозными планами.
Юджин поднялся, бросил полено в огонь. Оно вспыхнуло. Пламя запело свою жаркую песню, искры полетели вверх.
– Я дождусь Диану, дождусь, – проговорил Юджин, наблюдая за полетом искр. Обернулся, подмигнул матери. – Барнео сказал, что Диана должна стать моей Наядой. Вот и проверим, сумеет она сыграть эту роль.
– Слово "Наяда" внушает мне страх, сынок, потому что звучит так, словно кто-то предлагает тебе отраву, – Аграфена поежилась. – Прислушайся сам: на яда.
– Ну, матушка, у тебя и фантазия, – Ипполит Федорович усмехнулся. – Ты считаешь, что Диана способна отравить нашего сына?
– Нет, конечно, – улыбнулась Аграфена. – Диана любит Юрочку всем сердцем. К ней это неприятное слов не подходит совершенно. Она – ангел, сирена, в конце концов, но никак не – на яда.
– Милая моя, Фенюшка, Юрочка говорил о другом, – Ипполит Федорович обнял жену, поцеловал в лоб.
– Я знаю, знаю, – сказала она. – Юрочка хочет взять Дианочку с собой, чтобы она ему песни колыбельные пела.
– Зачем ему колыбельные песни? – удивился Ипполит Федорович. – Думаю, Юра, простите, капитан Юджин, мечтает романсы о любви послушать. Верно, сынок?
Юджин улыбнулся, кивнул. Ему было весело смотреть на седовласых родителей, рассуждающих о нем, как о ребенке.
Он-то Юрий – Юджин давно понял, что ему нужно.
Для него Диана Вернер – добрая фея, подарившая ему паруса надежды.
Без Дианы Юджин не мыслит своей дальнейшей жизни.
Вот и все…
Вот и…
Осень
Мой сон закончился.
А был ли это сон?
Так явственно звучал
Ваш голос тихий.
Был многоликим город,
Был безликим,
Безлюдным был
Полуночный вокзал.
Ваш взгляд кричал:
Я не хочу прощаться!
Мой взгляд молил
Меня за все простить.
Нить Ариадны
Мы в руках держали,
Стараясь самообладанъе
Сохранить…
Но лишь звонок раздался,
Свистнул поезд,
Мир рухнул,
Раскололся хрупкий мир…
Моя любовь –
Печальнейшая повесть,
Зачитанная публикой
До дыр…
Осень выдалась на редкость холодной и дождливой. Серое небо свисало так низко, словно готовилось свалиться на головы прохожим, бегущим по промокшим насквозь мостовым.
Дождь плакал навзрыд, нудно, монотонно, заунывно. Иногда он всхлипывал с такой силой, что люди замирали с вывернутыми наизнанку зонтами, и восклицали:
– Что происходит?
– За что природа так сердится на нас?
– Почему прохудилось небо?
– Неужели грядет новый всемирный потоп?
Слушая эти причитания, дождь ненадолго умолкал, но потом рыдания его становились еще неистовее.
Непогода не располагала к прогулкам.
Она бы ни за что не пошла на улицу, так и просидела бы весь день у камина, укутавшись в мягкий плед. Но… обстоятельства сложились так, что не уйти она не могла.
Она торопилась на вокзал. Ей нужно было успеть на поезд, идущий в Лиль.
Порыв ветра вывернул зонт. Дождь залил ее лицо своими холодными слезами. Они смешались с ее теплыми, солеными слезами, потекли за воротник.
– Скорее, скорее, мадам, прячьтесь под мой зонт, а свой закройте, – проговорил высокий господин, взяв ее под руку. – До вокзала осталась пара шагов. Вы ведь торопитесь на поезд до Лиля?
– Да.
– Нам сюда, платформа номер семнадцать, – он пропустил ее вперед. – У вас какой класс?
Вместо ответа она протянула ему свой билет.
– Вот так сюрприз! – воскликнул он. – Мы с вами попутчики.
Они вошли в вагон первого класса. Он помог ей снять пальто, шляпку, улыбнулся:
– Позвольте представиться, Ричард Львиное Сердце. Ну вот, у вас заблестели глаза. Это хорошо, а то мне показалось, что вы не барышня, а восковая кукла. Плохая погода – не повод для меланхолии, – сел напротив.
Она достала носовой платочек, стерла с лица слезы и капли дождя, повернулась к окну.
– Я дождь люблю, – сказал попутчик. – Посмотрите, как он поливает наш мир, как старается смыть с нас все наносное, ненужное. Как хочет отмыть нас дочиста, как кричит нам: "Люди, будьте собой!".
Раздался третий звонок. Поезд тронулся. Проводник распахнул двери купе, сказал с улыбкой:
– Добро пожаловать в наш скоростной поезд. Мы надеемся прибыть в Лиль через два с половиной часа. Приятного путешествия. Что-то желаете?
– Да, – сказал господин. – Мы со спутницей промокли, замерзли и проголодались. Думаю, горячий кофе…
– Чай, – сказала она, повернув голову.
– Значит, принесите нам чай и кофе, – попросил господин.
– Вернусь через пару минут, – сказал проводник и исчез.
– Итак, вы предпочитаете чай, – сказал господин, разглядывая ее бледное лицо. Она кивнула. – Вы не очень-то разговорчивая попутчица.
– Не очень-то, – подтвердила она, отвернулась к окну.
Они заговорили снова, когда проводник принес горячие напитки, бутерброды и сладости. Она ото всего отказалась. Он с аппетитом съел все, что лежало на тарелках.
– Не сочтите меня обжорой, – сказал он, вытирая рот салфеткой. – Я почти сутки ничего не ел. Вы согрелись?
– Да.
– О чем вы думаете?
– О дожде, – ответила она. – Думаю, сколько же времени ему понадобиться, чтобы отмыть дочиста человечество?
– Вечность, – ответил господин. Лицо его стало серьезным. – Беда человечества в том, что мы не умеем быть безгрешными. Нам кажется, что мы выпутываемся из сетей зла, а на самом деле запутываемся в них еще сильнее. Мы совершаем множество плохих поступков, злимся иногда безо всякого повода, лжем, предаем, лицемерим, крадем, завидуем. Трудно ответить на вопрос: что это: неизбежность или вечное противостояние добра и зла, света и тьмы? Сможем ли мы когда-нибудь уравновесить хорошее и плохое? Нужно ли это равновесие? Как вы думаете?
– Простите, я не расположена вести философские беседы. Я слишком огорчена, чтобы думать о чем-то кроме своей печали, – сказала она.
– О, простите, – он смутился. – Не стану вам больше докучать.
– Вы мне не докучаете, – сказала она. – Я рада, что вы меня отвлекаете от грустных дум. Просто, не просите меня ни о чем рассказывать. Лучше расскажите мне что-нибудь о себе. Кто вы? Зачем едете в Лиль?
Или расскажите какую-нибудь светскую историю. Я давно не интересовалась происходящим вокруг.
– О, тогда у меня для вас есть сотня сногсшибательных новостей! – воскликнул он. – Но для начала я, все же, хотел бы узнать ваше имя.
– О, да, конечно, Ричард, меня зовут…
Он рассмеялся. Она растерянно на него посмотрела.
– Что вас так развеселило?
– Простите. Я думал, вы поняли, что я вас развлекаю. Я назвался Ричардом Львиное Сердце в надежде рассмешить вас, – поднялся, поцеловал ее руку. – Мое имя Карл Элюар. А вы, похожи на испуганную серну. Я бы назвал вас – дитя долины слез, – улыбнулся. – Но вам не стоит печалиться, потому что в ваших изумрудных заплаканных глазах я вижу – великое будущее. Очень скоро ваши глаза засияют счастьем, солнцем и любовью. Серые тучи поднимутся вверх, выглянет солнце, и… – он выпустил ее руку, сел на свое место. – Хотите еще чая?
– Кофе, – ответила она.
Он приоткрыл дверь, попросил проводника принести два кофе.
– Итак, вас зовут…
– Беатрис, – представилась она.
– Беатрис, – повторил он нараспев. – У вас красивое имя. Люблю красивые женские имена, они делают своих обладательниц еще более привлекательными, добавляют им шарма, – подмигнул ей, пропел:
– Скажи, малышка Беатрис, когда со мной заговоришь?
Когда меня ты нежным взглядом одаришь?
Но ты молчишь, о Беатрис, и нежный взгляд мне не даришь Ты о своей какой-то тайне все грустишь, о Беатрис…
Простите за вольность. Я иногда сочиняю. Но это – секрет. Вы ведь никому его не раскроете?
– Никому, – пообещала она. – Вы – весельчак, Карл. С вами легко.
– О, вы заблуждаетесь на мой счет, – проговорил он. – Я – ужасный зануда. Жена бросила меня за то, что… – усмехнулся. – Ну вот, выболтал вам еще один свой секрет. Никто не знает, что великого Карла Элюара бросила жена. Вы удивлены, Беатрис? Вы не знаете о том, что я – известный человек? – она покачала головой. – Прекрасно. Забудьте о моем величии. Его не было и нет, смыло дождем. Для вас я – веселый болтун, предсказатель будущего. А дайте-ка мне вашу руку.
– Какую?
– Ту, которую я целовал, – ответил он, подавшись вперед. Она растерялась, отстранилась. Открылась дверь, проводник принес кофе.
– Очень кстати, – сказал Карл. – Аромат такой, словно мы попали в главную кофейню Лиля.
– Так и есть, – подтвердил проводник. – Мы варим кофе по тем же рецептам.
– Пейте кофе, Беатрис. Не смущайтесь. Помните о том, что я – болтун, балагур, желающий вас развеселить, – сказал он, когда проводник вышел. – Я изо всех сил стараюсь вам понравиться. Я хочу, чтобы вы рассмеялись. Вы ведь умеете смеяться?
– Да, – сказала она, взяв чашку. Но, тут же поставила ее на стол, поняв, что не сможет сделать ни глотка. В человеке, сидящем напротив, было что-то такое, что заставило Беатрис разволноваться.
– Не смущайтесь вы так, – сказал он, заметив ее волнение. – Я не буду смотреть на ваши дрожащие руки. Я буду смотреть, как дрожат мои.
Он взял чашку, но тут же поставил ее на стол, сказал:
– М-да, с этим нужно что-то делать. Я, видавший виды кавалер, не могу совладать со своими эмоциями, а всему виной юная особа по имени Беатрис. Наверно, вы владеете каким-то секретом. Вы чаруете мужчин своим взглядом.
– Вы правы, – сказала она, взяв чашку, сделала большой глоток, закашлялась.
Он вскочил, несколько раз стукнул ее по спине, сел рядом, обнял за плечи, прошептал:
– Господи, помоги мне сохранить самообладание! – поцеловал Беатрис в шею, вышел из купе.
Она прижала обе ладони к губам, чтобы не было слышно вырвавшихся наружу рыданий.
– Господи, что все это значит? Зачем все это? Господи…
Она глубоко вздохнула, успокоилась. Допила кофе, повернулась к окну. Обрадовалась, что дождь закончился. Провела пальчиком по стеклу, на котором еще дрожала жилка дождя, спросила:
– Надолго ли ты оставляешь нас?
– Беатрис, мы скоро приедем в Лиль, – сказал Карл, войдя в купе. – Хочу, чтобы вы знали, я пробуду в городе две недели. Вы сможете увидеть меня в кофейне, в главной кофейне Лиля. Я буду приходить туда каждый вечер. Я буду надеяться на нашу встречу. Помните об этом, Беатрис.
Она ничего не ответила. Она так и сидела, отвернувшись к окну, пока он не забрал свои вещи и не ушел. Лишь потом она медленно повернула голову, посмотрела на распахнутую дверь, пожала плечами.
Поезд остановился. Беатрис оделась, вышла на перрон. Ее встречал Энтони. Он поцеловал ее в щеку, забрал у нее небольшой саквояж, спросил:
– Как добралась?
– Хорошо, – ответила Беатрис. – А как у вас дела?
– Хуже, чем хотелось бы, – ответил Энтони, взяв ее под руку. – Хорошо хоть дождь закончился, а то картина была бы совершенно безрадостной. Ты выглядишь усталой. С тобой точно все в порядке?
– Да, просто я расстроилась из-за тетушки. Она…
– Ей уже лучше, – сказал Энтони.
– Но ты же сказал, что…
– Я говорил не о ней, а о наследстве. Это всегда так неприятно, – он поморщился. – Ты же знаешь, какая взбалмошная дама наша тетушка. А тут еще в дело вмешался какой-то… – он щелкнул пальцами, пробурчал что-то невнятное, махнул рукой. – Ладно, не буду опережать события, думаю, тетушка тебе сама все расскажет. Ей доставляет удовольствие повторять свой рассказ сотню раз. Порой мне начинает казаться, что она спятила, но потом я нахожу в ее болтовне особый смысл. Она задалась целью всех перессорить. Пока мне не понятно, зачем ей это понадобилось. У меня было несколько версий, но с каждым днем их становится все меньше. Дождусь, когда останется одна, и сообщу ее тебе. Идет?
– Идет, – ответила Беатрис, усаживаясь в экипаж.
Энтони сел рядом, сжал ее руку. Он всегда так делал. Это был жест защиты, поддержки, понимания. Они с Беатрис любили друг друга. Любили нежно, как любят родственные души.
– Ах, почему ты – моя кузина? – сокрушался Энтони. – Если бы не узы родства, я бы не раздумывая женился на тебе. Ты – лучшая из всех. Ты – превосходная, Беатрис.
– Не стоит меня так возвышать, – просила она. – Оставь местечко для своей будущей избранницы. Пусть она стоит на вершине, а мне позволь сидеть подле твоих ног.
Энтони был на пять лет старше. Но они никогда не замечали этой разницы. Им всегда было хорошо вместе. И даже, когда жизнь внесла свои коррективы, редкие минуты общения возвращали Энтони и Беатрис в далекое прошлое, в их юность, когда он возвышал ее до небес, а она была готова сидеть у его ног и ловить каждое его слово.
Экипаж остановился у большого дома с колоннами, одного из красивейших домов в Лил е.
– Тетушка снова перекрасила фасад. Теперь дом стал похож на золотую табакерку, – сказала Беатрис.
– Верно, – обрадовался Энтони. – А я все не мог понять, что он мне напоминает. Теперь вижу, что это – в самом деле – табакерка, старая дорогая табакерка.
– Значит, у тетушки дело – табак, – сказала Беатрис. Они с Энтони рассмеялись.
– Как же мне тебя не хватало, – сказал он, обняв ее.
– И мне тебя, – она прижалась к нему, вздохнула. – О, Энтони, если бы ты знал, как я несчастна…
– Только не плачь, – взмолился он. – Спрячь подальше свои слезы. Мы обо всем поговорим потом. Сейчас у нас встреча с тетушкой. Идем, – он потянул ее в дом.
Внутри было тепло, горел камин. Пахло березовыми дровами и чуть-чуть – осенней сыростью.
– Тетушкина прихоть, – пояснил Энтони. – Сегодня весь день двери и окна были распахнуты, мы приглашали в гости осень.
– Да, мы звали осень в гости, – сказала тетя, появившись на лестнице. – Не вижу в этом ничего предосудительного. Здравствуй, Беатрис. Ты, как всегда, неотразима. Как тебе удается год от года выглядеть моложе? Ты – юная гимназистка, а не замужняя дама. Разве можно поверить, что тебе скоро – сорок? А вот я, – она похлопала себя по щекам. – Я – старая развалина. Энтони уже сообщил тебе, что я чуть было не отдала Богу душу.
Она спустилась вниз, обняла Беатрис.
– Здравствуй, моя дорогая, Мэрил, – сказала Беатрис, поцеловав тетушку в щеку. – Я так испугалась за тебя. Я…
– Прекрати причитать, – приказала Мэрил. – Мне не сто лет, а всего лишь – шестьдесят. Я еще переживу вас всех.
– Никто в этом не сомневается, – сказал Энтони.
– Вот и прекрасно, – улыбнулась Мэрил. – Проводи Беатрис в ее комнату, и спускайтесь в столовую. А я пойду пройдусь по саду, нарву эдельвейсов, – вышла, громко хлопнув дверью.
– Тетушка ужасно выглядит, – сказала Беатрис.
– Она выглядит на свои семьдесят, – проговорил Энтони. – Возраст никого не украшает. Мэрил уменьшает свои года, но это не делает ее моложе. Да и болезнь прогрессирует. Мэрил запрещает говорить о ней. Она не желает слушать советы докторов. Она живет так, словно у нее в запасе вечность.
– А ты бы хотел иметь в запасе вечность? – спросила Беатрис.
– Только если ты согласишься стать моей, – ответил он, обняв ее. Она отстранилась, сказала с улыбкой:
– Продолжим этот разговор за ужином. Я переоденусь и спущусь вниз.
– Буду ждать, – он поклонился и ушел.
Беатрис вошла в комнату, сняла пальто, шляпку, улеглась на кровать, закинула руки за голову, проговорила, глядя в потолок:
– Тетушка права, я – гимназистка. Мне снова двадцать. Это и хорошо, и плохо, потому что я не знаю, что мне делать с моими так неожиданно возникшими чувствами. Не знаю…
Встала, переоделась, смыла с лица следы усталости и печали, подкрасила глаза, причесала волосы, пошла вниз. Она знала, что в присутствии тетушки нельзя вести себя безрассудно. Нужно выполнять все правила, заведенные в этом доме.
– Добрый вечер, – сказала Беатрис, поцеловав тетушку. Села на свое место.
– Сегодня мы ужинаем втроем, – сказала тетя. – Я распорядилось, чтобы не зажигали много света. Хочу посидеть при свечах.