- Беда, ребята! - шепнул купцам на палубе Васька. Али стоял возле каморки посла бледный, стиснув губы. Озабоченный Юсуф торопливо провел русских к Хасан-беку, встал у дверки, запустив пальцы в короткую бородку.
В каморке коптил светильник, сиротливо ютилась на краю ковра шахматная доска с попадавшими фигурками. Видно, ее резко отодвинули. Против Хасан-бека сидел на корточках давешний татарин в высокой шапке. Низкий лоб татарина рассекал багровый шрам. Плоское, с реденькими усами, угрястое лицо басурманина было бесстрастно.
Хасан-бек сделал знак рукой садиться, нагнулся в сторону татарина:
- Повтори все…. они знают язык.
Татарин приложил руку к сердцу, оскалил мелкие собачьи зубы:
- Да будет с твоими друзьями благословение аллаха, мудрый хан! Говорю ждет вас на Бузани султан Касым с тремя тысячами войска. Грабить будет, товары брать будет. Очень худой султан… Может, уже скоро на Бузани встречать будет.
Татарин опять приложил руку к сердцу, поклонился и умолк. Посол, морща лоб, покосился на русских.
- Откуда знаешь такое? - спросил Никитин.
Татарин повернулся к нему, в один миг ощупал цепким взглядом, прикрыл красноватые веки.
- Я бедный пастух, немного коней пасу, езжу, слушаю, вижу…
- Где твой табун?
- Зачем не веришь? Я добра тебе хочу. Коней на Итиль оставлял, купцам навстречу с братьями скакал…
Никитин переглянулся с Рябовым, оказал Юсуфу по-русски:
- Объясни послу - без татарина совещаться надо.
Хасан-бек, которому Юсуф быстро нашептал на ухо, кивнул.
- Ступай, подожди! - велел он татарину.
Пастух спокойно поднялся, сгибаясь, вылез из каморки. Юсуф тоже вышел и притворил дверцу.
- Опасная весть! - сказал Хасан-бек.
- Может, врет! - усомнился Рябов.
- Может быть, врет, а может быть, и нет! - возразил Никитин. Остерегаться-то надо…
- Он обещает провести караван ериками незаметно, - сказал посол. Говорит только - плыть надо ночью.
- Если уж плыть, так ясно - ночью! - ответил Никитин. - В темноте уйти легче. Только подвоха бы какого не случилось.
- Какого? - спросил Хасан-бек.
- А наведет, черт косоглазый, на своих нехристей! - в сердцах выругался Рябов и тут же смущенно закашлял. Посол-то ведь тоже был и нехристь и косоват. Хасан-бек пропустил брань мимо ушей, но догадка Рябова показалась ему вероятной.
- Да, и это возможно. Как же быть?
Помолчали.
- Так ли, сяк ли, - первый начал Никитин, - выпускать вестников нельзя. Возьмем на борты всех троих. Подарки посулим. Пусть подумают - верим. Но самим надо начеку быть. В худом разе - боем идти.
- Так, - согласился Рябов.
- У Меня одна пищаль! - пожаловался посол. - Одна пищаль, и только пятеро стреляют из лука. Струг беззащитен.
- Ништо, - успокоил его Никитин. - Тут быстро решать надо. Сколь человек еще струг возьмет?
- Еще пять поместим.
- Добро. Вот что, Матвей, одну ладью бросать придется.
- Зачем?!
- Сам суди: на трех кораблях пойдем - силу распылим. А если вправду бой? Все потеряем. Да на двух и проскочить сподручнее, шуму меньше, неразберихи меньше…
- Жаль мне ладью.
- Ладно. Я свою оставлю. Товары возьмешь себе?
- Могу…
Хасан-бек вмешался:
- Великий шах заплатит за ладью, только сохраните струг, сохраните подарки вашего князя.
- Так и решили… Стало быть, на струге две пищали и восемь лучников да у тебя, Матвей, пищаль и луки… Думаю, пробьемся. Огненного боя у татар, может, нету.
- Дай бог!
- Да поможет аллах!
Позвали татарина, объявили: пусть ведет караван, получит подарки.
Плосколицый закивал, закланялся, потом забормотал:
- Я - бедный человек, братья - бедные люди. Все могут обидеть. Кому скажешь? Ай, плохо!
Догадались, что вестник торгуется, просит дать подарки сразу. Хасан-бек, распорядился выдать каждому татарину по однорядке и куску полотна.
Татарин оскалился:
- Ай, добрый хан! Хороший хан! Не бойся! Так проведем, как рыбка поплывешь. Прямо поплывешь!
И захихикал.
- Все трое с нами поплывете! - предупредил татарина Афанасий, пристально глядя ему в глаза.
Татарин не отвел взгляда.
- Якши! Трое так трое!
…Обеспокоенный известием, караван гудел. Еще недавно смеявшийся бронник смотрел растерянно и виновато.
- Сглазил! - прошипел ему Микешин, и никто не вступился за Илью. Может, повернем? До Сарая-то дошли…
- Я плыву! - твердо сказал Никитин. - Вы как хотите. Упрека на вас не будет.
Копылов ткнул ладью сапогом:
- Вместе шли доселе, вместе и дальше идти. Ништо. Дружба шкуры дороже.
Илья Козлов спросил Никитина:
- Может, кольчужки мои оденете?
В голосе его было столько сердечного недуга, что Афанасий смягчился:
- И то польза. Вынимай.
Бронник принялся хлопотливо разрывать веревки на своих тюках, даже левую ладонь ожег.
Вместе с москвичами перетащили товары в их ладью, уложили, укрепили. Тверская ладья, с которой содрали парус, вдруг осиротела, стала жалкой.
Все тверичи, кроме Микешина, после долгих колебаний залезшего к московским, перешли на струг, разместились кто где: и под палубой - в сыром, вонючем нутре корабля, и наверху, среди клеток.
Васька бродил по палубе, где сразу стало тесно, и просил:
- Вы, робя, осторожней с птицей!
Хасан-бек велел поворачивать. Торопливо, оглядываясь на Бузань, вернулись в Ахтубу, чтобы другим путем, ериками, проскользнуть мимо Астрахани.
Послу стало не до шахмат и сказок. Он тоже стоял наверху, беспокойно осматривал людей, берега.
Никитин подошел к нему:
- Астрахань покажется на закате, так надо бы пристать где, дождаться ночи.
Все поглядывали на небо, стараясь угадать, не изменится ли погода. Чистое небо не радовало. Вот бы сейчас дождь! Говорили приглушенно. Возбужденный Иван Лапшев, лежа у борта с луком в руках, улыбаясь, старался поймать взгляд Никитина.
Никитин присел рядом.
- Не боязно?
- Нет, дядя Афанасий…
- Молодцом… Будет бой - хоронись за борт. Стреляй, как близко подпустим. Зря стрел не трать.
- Ага.
Копылов тихо сказал:
- Жалко ладью. Рябов-то, черт, свою не бросил.
- Господь с ним! - озабоченно отозвался Никитин. - И ладью не пожалею, если пройдем…
Если пройдем! Об этом думал каждый, и каждому становилось страшно при мысли, что могут и не пройти.
- Гляди за татарвой! - шепнул Афанасий Копылову. - Чуть что стреляй…
- Ясно…
Илья Козлов, чувствуя себя виноватым в грозящем несчастье, стоял возле татар, нелюдимо сидевших, на носу, готовый в любую минуту броситься на них.
Вышли в Волгу, пустились по ней меж оголенных солончаковых берегов и, ближе к вечеру, тихо пристали возле небольшого заливчика.
Здесь долго ждали темноты. Нынче вечер не торопился. Время тянулось невыносимо медленно. Тонкий, словно клочок ваты, месяц поднимался в редких облаках. На закате неуклюже, нехотя громоздились тучи. Закроют они месяц или не закроют? Поди угадай! Ветер как будто свежел, тянул настойчивее.
- Господи! - вслух сказал Никитин. - Помоги!
Наконец стемнело. Тучи все-таки наползли, надвинулись на месяц, его легкий, предательский свет погас.
Никитин подошел к Хасан-беку:
- Плывем!
Хасан-бек изменился. Вместо обычного халата на нем была теперь кольчуга, у пояса короткий меч. Горбоносое, толстое лицо уже не выглядело добродушным, глаза кололи.
- Плывем.
Никитин негромко крикнул:
- Весла! - и перешел на нос, к татарам. Кривоногий, со шрамом на лбу, кивнул ему:
- Слушай меня, купец… Сейчас - в левый ерик.
Тихо всплескивают весла, тихо идет струг, еле слышен за кормой стук весел на московской ладье. Татары сидят тихо. Никитин стоит так, чтоб никто из них не мог броситься на него. Рядом сопит бронник Берегов не видно. Они скрыты ночным мраком. Что берега! С каждой минутой мрак плотнее, уже не видно воды, скорее угадываешь, чем видишь, и товарищей.
- Лева, лева! - шепчет татарин.
Струг уходит еще левее, в новый ерик. Похоже, что татарва не обманула, Астрахань-то справа должна быть.
- Права!
Никитин хмурится. Может, все-таки обманули? Но вскоре он начинает терять представление о том, где находится караван. Эти повороты влево и вправо путают его.
Слышен шепот Юсуфа:
- Хасан-бек спрашивает, где мы?
Никитин молчит, держа руку на кинжале. А струг медленно плывет в неизвестность, то задевая бортом за камыши, то царапая днищем по песку.
Ночь. Тишина. Плеск весел. Шуршание водяных трав.
- Лева… Права…
Да, вот она, дорога! Все было так спокойно, и сразу - в один миг! может кончиться удача. Господи, пресвятый боже, не покарай! Оленушка, помолись за нас! Ведь если… Конец тогда. Броннику что? У него товар свой. Кашин долга не простит. Выплывем, пожертвую на храм господень… Как там Иванка?
Мысли отрывочны, а в груди все сильней нарастает ярость на татар. Только грабят! Одним грабежом живут! Ну, если и эти обманщики, пусть не ждут добра!
- Права… Права…
- Как там ладья? - прислушивается Никитин. - Ведь весь товар на ней… О господи!
А тучи внезапно начинают редеть, месяц выскальзывает из-за них, и в ровном свете его становится видна узкая протока, кусты по берегам и какие-то темные возвышения вдали справа. И внезапно Никитин догадывается: Астрахань! Но он не успевает окликнуть татар, как они неуловимыми тенями скользят за борт, раздаются всплески воды, а из-за кустов возникают силуэты конных и раздается протяжный крик:
- Качма!
Конники скачут слева и справа. Протока узка. Ладьи хорошо видны в лунном свете. Страшно ругается Копылов. Растерянно встал во весь рост Иван. Что-то свистит и втыкается в палубу… Стрела!
- Измена, посол! - крикнул Никитин. - Ребята, греби!
Всегда в роковые минуты Афанасий ощущал в себе властную силу, упорное желание взять верх. Он и теперь решил мгновенно: уходить, чего бы это ни стоило!
Струг рванулся вперед. На берегу закричали сильней. Густо запели стрелы.
- Бей! - приказал Афанасий, растягиваясь на палубе и пристраивая пищаль. - Серега! Копылов! Вперед гляди, ищи проход!
Неудобно сыпать порох на полку, трудно целиться с качающегося борта, но вот ствол находит кучку всадников. Щелкает кремень, желто-красным огнем освещается часть борта, раздается грохот…
- Ал-ла-ла-ла! - истошно визжат на берегу. Гремит вторая пищаль. Брань, выкрики гребцов.
- Влево, черти! - надрывается Копылов, и видно, как он натягивает лук, чтоб пустить и свою стрелу.
Слышен гневный голос Хасан-бека, грозящего кому-то… Кому? А, ладно! Пуля не лезет в ствол, дьяволица! Надо другую… Скорей… Скорей… Эх, ладья бы проскочила! Она же легче!.. Ну, вот… Теперь порох… Ага!
Опять вспышка, и опять визг на берегу.
Встав на колено, Иван Лапшев бил из лука по мчащимся конникам. Сначала, когда свистнули татарские стрелы, руки его дрогнули. Потом он увидел, как стреляет Никитин, как бьют по врагу товарищи, спустил тетиву сам, вытащил вторую стрелу, и страх его прошел. Бояться было некогда. Он стрелял и стрелял, стараясь лучше выцелить татарина, сильнее натягивая упругую тетиву.
Видно, русские стрелы и пули настигали ворогов: на берегу слышались болезненные выкрики. Это доставляло Ивану злую радость.
- На, жри! На, жри! - кричал он, посылая свои стрелы. Совсем забыв об опасности, Иван поднялся во весь рост. Так казалось удобнее…
Он не почувствовал боли, только изумленно ощутил, что не может крикнуть, и с удивлением увидел, как летит на струг огромный и ослепительно яркий месяц. Потом под его руками что-то затрещало, он услышал тихий крик и догадался: клетка. Олена Кашина, кланяясь, поднесла ему чару вина, но он не мог оторвать рук от прутьев клетки и растерянно, жалобно улыбнулся ей, и сразу уронил голову за борт, уже ничего не видя и не слыша. Одна стрела вошла ему в сердце, вторая пробила горло…
- Уходим! - услышал Афанасий голос Копылова.
Никитин оторвался от пищали, оглянулся. Левый берег перерезала широкая протока. Струг сворачивал в нее. Левобережный отряд татар заметался: видно, им не было дороги дальше.
- Нажми! - резко крикнул Никитин. - Весла, нажми! Парус ставьте! Ветер наш!
В поднятом парусе закачалось несколько стрел, но струг сразу прибавил ход, и крики татар стали удаляться.
- Где ладья? - крикнул Никитин.
Ему никто не ответил. Он повторил вопрос. Откуда-то с кормы пробрался Юсуф. На нем не было шапки, курчавые волосы шемаханца падали на лицо.
- Ладья на мель села, - задыхаясь, выговорил он.
- Что? - поднялся Никитин. - Врешь! - и тут же увидел лицо Копылова.
- Ваньку… - сказал Серега.
Никитин повел глазами по палубе и увидел перевесившееся через борт тело. Бросив пищаль, Афанасий ринулся к нему.
- Иванка! Иван!
Парень не отозвался. Никитин легко поднял обвиснувшее в руках тело, заглянул в лицо убитого. Растерянная улыбка окаменела на приоткрытых губах Ивана, в открытых глазах холодно сверкнул месяц.
Копылов, бережно подхватив труп, помог опустить его на палубу, закрыл Ивану веки.
- Не поможешь ему, - сказал он. - А умер хорошо.
Никитин шумно выдохнул из груди воздух, отвернулся. Копылов положил ему на плечо руку:
- Афанасий, не первый раз плывешь… Ты подумай лучше, как с ладьей быть?
- Парень-то какой… Моя вина!
- Эх-ма!.. Не тебе одному жалко. О живых думать надо! Ведь уходим, а наши там…
Никитин очнулся. Струг, качаясь, шел угоном. Гребцы с хриплым уханьем били веслами. Поросшие густыми зарослями берега рывками кидались назад.
- Как же воротишься? - спросил Афанасий Копылова. - Так мы и струг потеряем… Да, может, еще и проскочила ладья-то?
Копылов помолчал, потом опустился возле борта, положил голову на клетку:
- Разор, значит.
И заскрипел зубами.
Хасан-бек торопил, менял гребцов, ни разу не сошел с палубы до рассвета, когда, наконец, показалось, что отплыли далеко и опасность миновала.
Но тут, едва стало развидняться, случилось непоправимое. Струг, уже выходивший в устье, с разбегу налетел на мель. Его словно выкинуло из воды. Задрав нос, он резко завалился на левый борт. Покатились клетки, попадали и закричали люди. Весла правой стороны повисли в воздухе. Гребцы по привычке еще раза два взмахнули ими, - со стороны струг напоминал подбитую птицу, бьющую в агонии крылом.
- Снимать! Сходи в воду! - закричали на палубе. Но снять струг не довелось. Татарский отряд возник на берегу внезапно и бесшумно, словно и не пропадал никуда.
Копылов первый увидел астраханцев и опустил руки… Татары, грозя луками, хлопая плетями, окружили струг, согнали всех на берег, опутали судно веревками, впрягли коней и потащили корабль вверх.
Русских и шемаханцев заставили помогать лошадям.
- Зачем бежал? - нагибаясь в седле, спросил Никитина угрястый, со шрамом на лбу татарин, в котором тот сразу признал их проводника. - Сказали, как рыбка плыть будешь… А рыбка в загородь плывет!
Татарин тонко захохотал, завизжал, довольный своей шуткой, а потом поднял плеть и сильно, со злобой ударил Никитина по голове…
Корабль тащили недолго. Известными татарам протоками добрались до главного отряда быстро. Здесь же стояла и ладья, засевшая, как теперь увидели, на езу. Ее уже разграбили. На берегу, в траве, валялись распоротые тюки, выпотрошенные сундучки. Пленных сбили в одну кучу. Окровавленный Матвей Рябов шепнул:
- Все взяли… Мы думали - хоть вы ушли…
Хасан-бек принялся требовать, чтоб его провели к хану, достал свой фирман, тыкал в нос страже. Татарин в богатой шубе остановился, послушал посла, принял фирман, подержал вверх ногами, а потом разорвал и швырнул по ветру.
- Чего смотрите? - затопал татарин на стражу. - Бери!
Хасан-бека ловко повалили на землю, выдернули из шубы, надетой на кольчугу, из сапог, содрали тюрбан. Он только покряхтывал и через минуту уже сидел на росистой траве в одном исподнем, босой, без перстней и ошеломленно открывал и закрывал рот, как выброшенная на сушу рыба. Другие татары сноровисто обшаривали русских и шемаханцев, вывертывали карманы, лазили за пазухи, снимали кафтаны и халаты, какие глянулись им.
Со струга тащили ковры, ларцы, клетки с птицами, мешки.
Тело Ивана бросили с размаху в воду. Оно упало возле берега с тупым всплеском.
Никитин не удержался, когда грабитель ухватился за Оленин науз, ударил татарина по руке. Его тотчас повалили, стали избивать, но науз остался у Афанасия.
Потом вдруг татары кинулись в сторону на крик Васьки.
Сокольничий словно одурел. Он и во время боя и во время бегства только об одном пекся - о своих кречетах, а тут совсем рассудок потерял. Налетел на татар, тащивших клетки, стал отнимать птиц. Мордовали Ваську до полусмерти.
Вскоре грабеж кончился. Татарин в богатой шубе опять появился возле пленных, объехал их на коне, стал тыкать рукой то в одного, то в другого русского.
Тех, на кого он указывал, оттаскивали прочь. Выдернули из кучки Илью-бронника, трех московских.
Потом татарин, ломая язык, крикнул:
- Нечестивые убили нашего брата… Четырех берем себе ваших… Уходите вниз!.. Вверх не пустим, весть подавать в Сарай не пустим!
- Ладьи отдай! - попросил кто-то.
- Ладьи не дам, себе берем. Вам лодки даю. Вон стоят. Уходи!
- Товарищей взять надо! Убитых-то…
- Бери, уходи!
Из группки пленных раздался крик бронника:
- Жене скажите… сыну! Братцы! Скажите… спасете, может…
Галдевшие татары погнали пленных прочь. Несколько коней потянули струг и ладью к Астрахани. Еще через несколько минут ускакали остальные воины. Ограбленные остались одни… Никитину бросился в глаза сундучок Ивана. Возле него валялись две иконки, какое-то тряпье. Афанасий поднял иконы. Одну он уже видел. Со второй, которой так восхищался генуэзец, на него посмотрело нежное, улыбающееся лицо Олены…
Могилу Иванке рыли на бугре, каких немало уходило здесь от Волги в Астраханскую степь. Земля была плотна, поддавалась с трудом. Приходилось поначалу рыхлить ее корягами. Яма углублялась медленно. Микешин дернул Афанасия за рукав:
- Побыстрей бы, ребята! Уйдут шемаханцы одни, куда мы тогда сунемся?
Афанасий промолчал, продолжая рыть. А Серега Копылов не выдержал, сорвался:
- Что ж, воронью на расклев товарища кинуть?
Микешин задергался, зашипел, брызжа слюной:
- О вас пекусь!