Американский писатель Брет Гарт знаменит своими рассказами из жизни золотоискателей в Калифорнии. Рассказы Гарта рисуют с самых разных сторон жизнь старателей и пестрого люда, населявшего Калифорнию в пору золотой лихорадки.
…Первая красавица поселка Фор-Форкс довольна собой и собирается замуж. Но визит давнего знакомого ее отца в один вечер изменяет всё.
Содержание:
Глава I 1
Глава II 3
Примечания 7
Брет Гарт
Туолумнская Роза
Глава I
Время приближалось к двум часам ночи. В доме Робинсонов, где весь вечер шло веселье и танцы, погасли огни, и луна, поднявшись высоко в небо, посеребрила темные окна. Всадники, еще час назад пугавшие торжественный покой сосен смехом и песнями, ускакали кто куда. Один влюбленный кавалер направил своего коня на восток, другой - на запад, третий - на север, четвертый - на юг, а юная особа - предмет их поклонения, "Роза Туолумны", удалившись в свой будуар в доме на Чемисалском перевале, мирно укладывалась в постель.
Мне жаль, что я лишен возможности описать последовательно весь процесс. На двух креслах уже воздвиглись беспорядочные нагромождения чего-то белого и воздушного, предназначенного служить покровами, сама же юная особа, мгновение назад полускрытая шелковой завесой золотистых волос и слегка напоминавшая кукурузный початок, теперь уже была облачена в одно из тех длинных, бесформенных одеяний, которые уравнивают всех женщин, делая их похожими друг на друга, а ее округлые плечики и тонкая талия, еще час назад производившие столь роковое воздействие на души и умы обитателей Фор-Форкса, сделались недоступными для взора. Оставалось открытым личико - чрезвычайно привлекательное; да внизу из-под края одеяния высовывалась ножка, безукоризненная по форме, хотя и не отличавшаяся миниатюрностью.
- Там, где я ступаю, цветы уже не поднимут головок, чтобы поглядеть мне вслед, - с восхитительной прямотой сказала она как-то одному из своих поклонников.
В этот вечер личико "Розы" выражало полное довольство и безмятежность. Она не спеша приблизилась к окну и, раздвинув шторы на самую-пресамую малость, заглянула в эту крохотную щелку. Неподвижная фигура всадника все еще маячила на дороге с тем чрезмерным упорством преклонения, вытерпеть которое может только заядлая кокетка или без памяти влюбленная женщина. "Роза" в эту минуту не принадлежала ни к той, ни к другой категории, и, постояв у окна не больше чем положено, она отвернулась, пробормотав довольно отчетливо, что это прежде всего нестерпимо смешно, и вернулась к своему туалетному столику, причем внимательный наблюдатель мог бы заметить, что ступает она уверенно и твердо, без изнеженных ужимок и не прихрамывая, как те, кто не привык разгуливать босиком. Да ведь и в самом деле всего лишь четыре года минуло с тех пор, как голенастая, словно жеребенок, босоногая девчонка в бесформенном ситцевом платьишке выпрыгнула из отцовского фургона, когда он остановился у Чемисалского перевала. И кое-какие дикие повадки "Розы" сохранились и после переселения и пересадки на культурную почву.
Стук в дверь застал ее врасплох. Она быстро юркнула в постель и из этого надежного убежища вопросила, слегка нахмурив брови:
- Кто там?
Из-за двери донеслось неуверенное бормотание.
- Это ты, па?
Бормотание стало утвердительным, настойчивым и задабривающим.
- Обожди минутку, - сказала "Роза". Она встала, отперла дверь, проворно улеглась обратно в постель и крикнула:
- Войди!
Дверь робко приотворилась. В образовавшуюся щель просунулась седеющая голова и широкие, чуть сутулые плечи, принадлежавшие мужчине довольно преклонного возраста; после некоторого колебания за плечами застенчиво последовала пара ног, обутых в ковровые шлепанцы. Когда появление призрака полностью завершилось, он тихонько притворил за собой дверь и остался возле порога, проявляя крайнюю неуверенность в себе и чрезвычайную даже для призрака боязнь вступать в разговор. Это вызвало со стороны "Розы" нетерпеливый и, боюсь, не слишком вразумительный протест.
- Ну же, па, тоже мне!
- Ты уже легла, Джинни, - неуверенно сказал мистер Макклоски, поглядывая на кресла и наваленные на них предметы со странной смесью опасливого мужского благоговения и отцовской гордости, - ты уже легла и разделась?
- Да, уже.
- Понятно, - сказал мистер Макклоски, присаживаясь на самый краешек кровати и мучительно стараясь запрятать ноги куда-нибудь подальше. - Понятно. - Помолчав, он потер ладонью короткую жесткую бороду, похожую на долго бывшую в употреблении сапожную щетку, и добавил: - Хорошо повеселилась, Джинни?
- Хорошо, па.
- Они все там были?
- Да, и Рэнс, и Йорк, и Райдер, и Джон.
- И Джон! - Мистер Макклоски постарался придать глазам, робко взиравшим на дочь, лукаво-вопросительное выражение, но, встретив прямой взгляд широко открытых глаз, в котором не сквозило ни тени смущения, учащенно заморгал и покраснел до корней волос.
- Да, и Джон был, - сказала Джинни, ничуть не меняясь в лице и не отводя в сторону взгляда больших серых глаз. - И провожал меня домой. - Она умолкла, закинула руки за голову и поудобнее устроилась на подушке. - Он опять задал мне этот вопрос, па, и я сказала: "Да". Это совершится… довольно скоро. Мы поселимся в Фор-Форксе в его доме, а на следующую зиму переедем в Сакраменто. По-моему, это правильно, да, па? Как ты считаешь? - И она подкрепила свой вопрос легким пинком ноги под одеялом, выведя таким способом Макклоски из задумчивости.
- Да, конечно, - растерянно сказал мистер Макклоски, возвращаясь к действительности. Потом, ласково похлопав по одеялу, добавил: - Ты не могла бы сделать лучшего выбора, Джинни. Ни одной девушке в Туолумне никогда не залететь так высоко, даже если очень повезет. - Он снова примолк, потом сказал: - Джинни…
- Да, па?
- Ты уже легла и разделась?..
- Ну да!
- А ты не могла бы, - продолжал мистер Макклоски, беспомощно оглядываясь на стулья и медленно почесывая подбородок, - а ты не могла бы одеться снова?
- Что такое, па?
- Ну, понимаешь, нацепить на себя все это обратно, - торопливо пояснил он. - Ну, может, не все, а хотя бы кое-что. А я помог бы тебе… Ну, может, подал чего, или, может, пряжку какую застегнул, или бантик завязал, или зашнуровал ботинок, - продолжал он, не сводя глаз с кресел и храбро стараясь не спасовать перед тем, что было на них навалено.
- Ты в своем уме, па? - вопросила Джинни, внезапно садясь на постели и величественно встряхивая своей золотистой головкой.
Мистер Макклоски нервно почесал бороду с того бока, где она имела наиболее изношенный вид - должно быть, от неоднократного повторения этой операции, - и увильнул от прямо поставленного вопроса.
- Джинни, - сказал он, нежно поглаживая одеяло. - Видишь ли ты, какое дело. Там у нас внизу один незнакомый человек… То есть он для тебя незнакомый, детка, но я-то его знаю издавна. Он тут уже целый час прохлаждается и будет прохлаждаться еще до четырех часов, до дилижанса. Так вот, мне бы хотелось, Джинни, голубка, чтобы ты спустилась вниз и вроде бы помогла мне принять его. Нет, нет, не выйдет, Джинни, - поспешно сказал он, поднимая руку, чтобы предупредить возражение, - не выйдет! Он не ляжет в постель. И не станет играть со мной в карты. И виски его не берет. Сколько я его знаю, второго такого неудобного гостя еще свет не родил…
- Зачем же тогда он тебе нужен? - решительно спросила мисс Джинни.
Мистер Макклоски опустил глаза.
- Видишь ли, он специально завернул сюда, чтобы оказать мне большую услугу, иначе я не стал бы беспокоить тебя, Джинни. Ей-богу, не стал бы! А тут мне подумалось, что раз уж я никак не могу ничем его занять, так, может, ты спустишься вниз и управишься с ним - ведь ты всегда здорово умеешь с ними управляться.
Мисс Джинни пожала красивыми плечиками.
- Он молод или стар?
- Он еще совсем молодой, Джинни, но, между прочим, знает пропасть разных вещей.
- А чем он занимается?
- Да вроде ничем, по-моему. Получает доход с рудника в Фор-Форксе. Путешествует, ездит повсюду. Я что-то слыхал, Джинни, будто он поэт… Ну, знаешь, пишет эти самые стихи. - Мистер Макклоски сказал это не без тайного умысла. Он вдруг вспомнил, что его дочь частенько получает отпечатанные на бумажке чувствительные стишки, именуемые "стансами", с приложением других, не менее сахаринных предметов.
Мисс Джинни надула хорошенькие губки. Все эти возвышенные фантазии вызывали в ней легкое чувство сострадательного презрения, естественное в таком юном и обладающем превосходным здоровьем организме.
- Впрочем, - продолжал мистер Макклоски, задумчиво почесывая голову, - впрочем, я не советую тебе, Джинни, говорить ему что-нибудь насчет стихов. Я только что сам пробовал. Я подал ему виски в гостиную. Завел музыкальную шкатулку. А потом говорю этаким, знаешь, светским тоном: "Располагайся, как дома, и прочти мне что-нибудь из своих сочинений, что тебе самому больше по вкусу". А он, ты знаешь, взбеленился. Этот малый просто взбеленился, Джинни. Уж как только он меня не обзывал. Понимаешь, Джинни, - продолжал мистер Макклоски смущенно, - мы ведь с ним старые приятели.
Но его дочь со свойственной ей стремительностью уже приняла решение.
- Я спущусь вниз через несколько минут, па, - сказала она, - только не говори ему ничего - не говори, что я была уже в постели.
Лицо мистера Макклоски просияло.
- Ты всегда была хорошей, доброй девочкой, Джинни, - сказал он, опускаясь на одно колено, чтобы удобнее запечатлеть торжественный поцелуй на ее лбу. Но Джинни схватила его за руки и на минуту удержала в плену.
- Па, - сказала она, заглядывая в его смущенно потупленные глаза ясным настойчивым взглядом, - все девушки были сегодня на танцах с кем-нибудь из своих родственниц. Мейм Робинсон появилась со своей тетушкой, Люси Рэнс - с мамой, Кэт Пирсон - с сестрой; все, кроме меня, пришли в сопровождении какой-нибудь дамы. Папочка, дорогой, - тут ее губы чуточку дрогнули, - как жаль, что мама умерла, когда я была совсем маленькой! Мне бы так хотелось, чтобы у нас в доме была женщина. Я-то не чувствую себя одинокой с тобой, папочка, милый, но как было бы хорошо, если бы у нас в семье был кто-то еще, когда придет время… Когда мы с Джоном… ну, ты понимаешь…
Голос ее оборвался, но открытый взгляд был по-прежнему прикован к лицу отца. Мистер Макклоски, казалось, углубившийся в изучение рисунка на одеяле, сделал попытку успокоить дочь.
- Да все эти девицы с целым Ноевым ковчегом разных тетушек в придачу не стоят твоего мизинца, Джинни! И любая из них, не моргнув глазом, пожертвовала бы родной матерью, чтобы сделать такую партию, как ты. А что у тебя нет матери, так, может, голубка, тебе без нее даже лучше. - Тут мистер Макклоски порывисто встал и шагнул к двери. Но на пороге он обернулся и сказал, как прежде, просяще: - Не замешкайся, Джинни! - Потом улыбнулся, и его фигура скрылась за дверью головой вперед. Ковровые шлепанцы покинули комнату последними.
Когда мистер Макклоски спустился в гостиную, его беспокойного гостя там не оказалось. Графин стоял на столе непочатый: на полу валялось несколько книг; на диване - фотографии Сьерры; на ковре - диванная подушка, мексиканский плед и газета. Все это создавало впечатление, что гость пытался читать лежа. Стоявшая настежь дверь на веранду, ни разу за все существование дома еще не отворявшаяся, и развевающиеся кружевные шторы указывали направление, в котором скрылся беглец. Мистер Макклоски испустил вздох отчаяния. Он поглядел на роскошный ковер, купленный в Сакраменто за баснословную цену, на мебель розового дерева, обитую малиновым атласом, равной которой не знала Туолумна за всю свою историю, перевел взгляд на картины в массивных рамах и наконец уставился на распахнутую дверь и на безрассудного юношу, который, презрев все вышеперечисленные соблазны, безмятежно курил сигару в саду на залитой лунным светом дорожке. По-видимому, гостиная, неизменно повергавшая в почтительнейший сыновний трепет молодых людей Туолумны, потерпела на сей раз фиаско.
Оставалось выяснить последнее: не утратила ли и "Роза" свой аромат.
"Ну, я надеюсь, Джинни управится с ним как-никак", - подумал мистер Макклоски, отцовская вера которого была незыблема.
Он вышел на веранду. Но не успел он там появиться, как гость уже заметил его и тотчас направился к дому. Не дойдя двух-трех шагов до мистера Макклоски, он остановился.
- Слушай, ты, старое стопоходящее млекопитающее, - произнес он не очень громко, так, что его слова были слышны лишь тому, для кого они предназначались и чье лицо изображало заботу и участие. - Почему ты не ляжешь спать? Ведь я сказал: ступай, отвяжись от меня. Ну скажи мне ради всех дураков, ослов, болванов и идиотов на свете, чего ты тут околачиваешься? Или тебе непременно нужно свести меня с ума своим присутствием, как ты уже пытался свести меня с ума этой проклятой музыкальной шкатулкой, которую я зашвырнул вон за то дерево? До дилижанса еще добрых полтора часа; неужели ты думаешь, неужели ты хоть на секунду можешь себе вообразить, что я в состоянии терпеть твое присутствие столько времени? Ну, чего ты молчишь? Ты что, заснул? У тебя же не хватит, надеюсь, нахальства прибавить ко всем своим порокам еще и сомнамбулизм? Это уже верх подлости - навязывать свое общество под таким жалким предлогом!
Судорожный приступ кашля прервал это необычное вступление в беседу; элегантная фигура гостя прислонилась к столбику веранды; затем гость присел на перила и поглядел на хозяина вполуоборот. Нижняя часть его лица выражала привычную для него полупрезрительную иронию, к которой сейчас примешивалось страдание, но лоб был чист и высок, а темные грустные глаза смотрели с легкой усмешкой, словно подшучивали над чрезмерно саркастической складкой рта и вспыльчивыми речами.
- Я уже было лег, Риджуэй, - сказал мистер Макклоски кротко, - но дочка моя Джинни только что вернулась домой с небольшой вечеринки у Робинсонов, и ей почему-то не хочется спать. Ну знаешь, как это бывает с девушками. Вот я и подумал, что мы могли бы этак мило поболтать втроем, чтобы скоротать время.
- Ну и лживый же ты, старый притворщик! Она же вернулась домой час назад, - сказал Риджуэй. - Даже этот свирепый малый, что ее сопровождал и с тех пор все еще торчит возле дома, может это засвидетельствовать. Ни минуты не сомневаюсь, что такой предприимчивый идиот, как ты, способен вытащить девушку из постели, чтобы мы могли взаимно нагонять друг на друга тоску.
Мистер Макклоски был, по-видимому, настолько поражен сверхъестественной проницательностью своего гостя, что не нашелся, что ответить. Усладив свой взор замешательством хозяина, Риджуэй спросил угрюмо:
- А чья она дочь, кстати?
- Нэнси.
- Твоей жены?
- Да. Но смотри, Риджуэй, - сказал Макклоски, умоляюще кладя руку на плечо Риджуэя, - ни слова об этом Джинни. Она считает, что ее мать умерла… Умерла в Миссури. Эй! Ты что?..
Услыхав последнее сообщение, мистер Риджуэй от ярости потерял равновесие и едва не свалился с веранды.
- Великий боже! Не хочешь ли ты сказать, что скрываешь от нее то, что в любой день, в любую минуту может достичь ее слуха? Что ты позволил ей вырасти в неведении того, что она давным-давно могла бы перестрадать и забыть? Что ты, как последний осел, как выживший из ума старый идиот, все эти годы собственными руками понемногу выковывал оружие, которым теперь может воспользоваться любой, чтобы поразить ее? Что ты… - Но тут голос Риджуэя прервался от внезапного приступа кашля, столь сильного, что на его темных глазах выступили слезы, и он молча уставился на Макклоски, рука которого бесцельно теребила бороду.
- Но послушай, - сказал Макклоски, - ты взгляни на нее! Как она высоко держит голову, не склоняет ее ни перед кем! А через месяц она станет женой самого богатого парня в нашей округе, и, знаешь, - добавил он не без лукавства, - Джон Эш не из тех, кто позволит сказать худое слово о своей жене или о ее близких родственниках, уж ты мне поверь! Постой-ка, кажется, это она спускается с лестницы. Да, она идет сюда!
И она появилась. Едва ли пролет двери служил когда-либо рамой более восхитительному видению, чем то, которое предстало их взорам, когда, раздвинув шторы, "Роза" ступила на веранду. Она совершила свой туалет поспешно, и он был прост, но безошибочное женское чутье так ярко проявилось в нем, подчеркнув, оттенив и показав все с наилучшей стороны, что, любуясь стройными контурами ее фигуры, удлиненными линиями тонких рук и ног, округлыми линиями бедер и плеч, золотистыми косами, мягко струящимися вдоль тела, сиянием прозрачных серых глаз и даже нежным румянцем щек, вы не замечали, как все это вам преподносится.
Мистер Макклоски представил молодых людей друг другу без излишних церемоний. Когда Риджуэй кое-как освоился с мыслью о том, что уже пробило два часа ночи, а обращенная к нему щечка туолумнской богини младенчески свежа, и сама она в своей безыскусственной прелести похожа на Маргариту, хотя, быть может, никогда и не слыхала имени гетевской героини, он заговорил и, смею вас заверить, заговорил вполне вразумительно. Мисс Джинни, выросшая на воле, среди диких сыновей Енака и привыкшая к тому, что превосходство сильного пола утверждалось в ее глазах простым фактом физической силы, ощутив теперь неизведанное ею прежде странное воздействие силы совсем иного порядка, исходившее от этого стройного, элегантного незнакомца, в первую минуту была испугана и держалась холодно и отчужденно. Но, увидя, что это могучее воздействие, против которого все ее женские чары, казалось, были бессильны, не таит в себе зла, она, как истая женщина, впала в состояние восторженного обожания и уже готова была повергнуть к ногам нового кумира все свои бывшие фетиши. Больше того, она даже исповедалась в этом. Словом, через полчаса Риджуэй стал обладателем всех ее девичьих тайн и, боюсь, почти всех грез… за исключением одной. Когда мистер Макклоски увидел, что молодые люди столь дружески расположены друг к другу, он мирно погрузился в сон.