- Шесть дней тому назад; как видите, событие это произошло совсем недавно и не могло изгладиться из вашей памяти.
- Этого не может быть.
- Вы узнаете свою подпись?
И Жильбер предъявил экс-министру лист из тюремной книги записей с приложенным к нему указом о заключении под стражу.
- Да, конечно, - сказал Неккер. - Я, как вы знаете, старался подписывать как можно меньше таких указов, и тем не менее число их доходило до четырех тысяч в год. Вдобавок перед самым уходом я обнаружил, что поставил подпись на некоторых незаполненных указах, в числе которых, к моему великому сожалению, оказался и тот, что употребили против вас.
- Вы хотите сказать, что не имеете касательства к моему аресту?
- Ни малейшего.
- Но, как бы там ни было, господин барон, - сказал Жильбер с улыбкой, - вы поймете мое любопытство: мне необходимо узнать, кому я обязан своим заточением. Благоволите открыть мне эту тайну.
- Нет ничего легче. Из предосторожности я никогда не оставлял свою переписку в министерстве и каждый вечер привозил все бумаги домой. Письма за этот месяц лежат вон в том шкафу, в ящике под литерой Ж; поищем вот в этой стопке.
Неккер выдвинул ящик и принялся листать толстенную пачку бумаг, содержавшую не меньше пяти-шести сотен писем.
- Я храню только те бумаги, которые могут снять с меня ответственность, - сказал экс-министр. - Всякий человек, арестованный по моему указу, становится моим врагом. Значит, я должен принять меры для обороны. Было бы очень странно, если бы я этого не сделал. Поглядим вот здесь. Ж… Ж… Вот, пожалуйста, Жильбер. Благодарите за свой арест придворный штат королевы.
- Ах, вот как! Придворный штат королевы?
- Да, просьба о заключении под стражу человека по фамилии Жильбер. Без определенных занятий. Черноглазый, темноволосый. Следует описание примет. Направляется из Гавра в Париж. Больше ничего. Так этот Жильбер - вы?
- Я. Не можете ли вы отдать мне это письмо?
- Нет, но я могу сказать вам, кем оно подписано.
- Скажите.
- Графиней де Шарни.
- Графиней де Шарни, - повторил Жильбер, - но я с ней не знаком, я не причинил ей никакого зла.
И он устремил взор вдаль, как бы стараясь что-то припомнить.
- Тут есть и приписка без подписи, сделанная почерком, который мне хорошо знаком. Взгляните.
Жильбер наклонился и прочел фразу, написанную на полях:
"Выполнить немедля просьбу графини де Шарни".
- Странно, - сказал Жильбер. - От королевы я еще мог ожидать чего-то подобного: в моей записке шла речь о Полиньяках. Но госпожа де Шарни…
- Вы с ней не знакомы?
- Очевидно, это подставное лицо. Впрочем, нет ничего удивительного, что я не знаком с версальскими знаменитостями: я пятнадцать лет провел вне Франции и возвращался сюда только дважды; со времени моего последнего приезда прошло четыре года. Скажите же мне, кто такая эта графиня де Шарни?
- Подруга, наперсница, приближенная королевы; добродетельная красавица, боготворимая своим мужем, графом де Шарни, - одним словом, совершенство.
- Ну так вот: я не знаком с этим совершенством.
- В таком случае, дорогой доктор, смиритесь с тем, что вы стали жертвой какой-то политической интриги. Вы, кажется, упоминали имя графа де Калиостро?
- Да.
- Вы его знали?
- Он был мне другом; больше чем другом - учителем; больше чем учителем - спасителем.
- Ну вот! Значит, вашего ареста потребовали Австрия или святой престол. Вы сочиняли брошюры?
- Увы, да.
- В том-то и дело. Все эти случаи мелочной мести указывают на королеву, как стрелка компаса - на полюс, как железо - на присутствие магнита. Против вас составили заговор, устроили слежку за вами. Королева поручила госпоже де Шарни подписать письмо, дабы отвести подозрения от себя, - вот вам и разгадка тайны.
Жильбер на мгновение задумался.
Он вспомнил о ларце, украденном из дома Бийо в Пислё, - ларце, не представляющем интереса ни для королевы, ни для Австрии, ни для папского престола. Воспоминание это вывело его на верный путь.
- Нет, - сказал Жильбер, - дело не в том. Впрочем, это не важно; поговорим о другом.
- О чем же?
- О вас.
- Обо мне? Что же вы можете рассказать мне про меня?
- То, что вы знаете лучше кого бы то ни было: а именно, что не позднее чем через три дня вы вернетесь к исполнению ваших прежних обязанностей и сможете управлять Францией по своему разумению.
- Вы полагаете? - спросил Неккер с улыбкой.
- И вы полагаете точно так же - недаром вы не уехали в Брюссель.
- Допустим, - сказал Неккер. - И что же? Мне интересен ваш вывод.
- Вот он. Французы любили вас, теперь они будут вас обожать. Королеве было досадно, что вас любят, королю будет досадно, что вас обожают; они добьются популярности за ваш счет других кумиров, а вы не сможете этого стерпеть. Тогда наступит ваш черед лишиться популярности. Народ, дорогой мой господин Неккер, - это голодный лев, который лижет только ту руку, что его кормит, кому бы она ни принадлежала.
- Что же произойдет дальше?
- Дальше? Вас забудут.
- Меня забудут?
- Увы, да.
- И что же заставит народ забыть меня?
- События.
- Клянусь честью, вы говорите как завзятый пророк.
- К несчастью, в какой-то мере я и в самом деле немного пророк.
- Хорошо, так что же произойдет дальше?
- О, предсказать то, что произойдет, не составляет труда, ибо события эти уже вызревают в Собрании. За дело возьмется партия, которая сейчас дремлет, точнее - не дремлет, а скрывается. Руководит этой партией убеждение, а ее оружие - идея.
- Я понимаю. Вы говорите об орлеанистской партии.
- Нет. Об этой партии я сказал бы, что ею руководит человек, а оружие ее - популярность. Я говорю вам о партии, имя которой еще не было никем произнесено, - о республиканской партии.
- О республиканской партии? Ну, это уж слишком!
- Вы мне не верите?
- Это химера!
- Да, химера с огненной пастью, химера, которая поглотит вас всех.
- Ну что ж! Тогда я стану республиканцем, да я уже и сейчас республиканец.
- Вот именно, республиканец на женевский лад.
- Мне кажется, однако, что республиканец всегда республиканец.
- Вы заблуждаетесь, господин барон; наши французские республиканцы будут не похожи на всех прочих: им придется истребить сначала привилегии, затем дворянство, затем королевскую власть; вы выйдете в путь вместе с ними, но до цели они доберутся без вас, ибо вы убедитесь, что вам с ними не по пути. Нет, господин барон де Неккер, вы ошибаетесь: вы не республиканец.
- О, если дело обстоит так, как говорите вы, то, конечно, нет: я люблю короля.
- И я тоже, - сказал Жильбер, - и все теперь любят его не меньше нас с вами. Скажи я то, что говорю вам, людям менее возвышенного ума, меня бы осмеяли, ошикали, но, поверьте, господин Неккер, я говорю правду.
- Право, я рад был бы поверить, будь в ваших словах хоть какое-то правдоподобие, но…
- Знаете ли вы, что такое тайные общества?
- Я много о них слышал.
- Верите вы в их существование?
- В существование - да, но в их всемогущество - нет.
- Принадлежите вы к одному из них?
- Нет.
- Входите ли вы, по крайней мере, в какую-нибудь масонскую ложу?
- Нет.
- Ну вот! А я, господин министр, могу ответить на все эти вопросы утвердительно.
- Вы член тайного общества?
- Да, и не одного. Берегитесь, господин министр, это огромная сеть, опутавшая все троны. Это невидимый кинжал, угрожающий всем монархиям. Нас три миллиона соратников, рассеянных по разным странам, принадлежащих к разным сословиям. У нас есть друзья среди простонародья, среди буржуазии, среди дворянства, среди принцев и даже среди монархов. Берегитесь, господин де Неккер: принц, вызвавший ваше неудовольствие, может оказаться членом тайного общества. Слуга, кланяющийся вам, может оказаться членом тайного общества. Ни ваша жизнь, ни ваше состояние, ни ваша честь не принадлежат вам безраздельно. Всем этим распоряжается невидимая сила, против которой вы не можете восстать, ибо не знаете ее, и которая может вас погубить, ибо она-то вас знает. Так вот: эти три миллиона, уже создавшие американскую республику, попытаются создать республику во Франции, а затем ввести республиканское правление во всей Европе.
- Однако, - возразил Неккер, - республика, подобная той, что создана в Соединенных Штатах, ничуть не пугает меня, и я могу лишь приветствовать ее установление.
- Да, но между Америкой и нами - пропасть. Америка - страна новая, лишенная предрассудков, привилегий и королевской власти; Америка богата плодородной почвой, бескрайними землями, девственными лесами; Америка расположена между двух морей, что выгодно для ее торговли, и удалена от других стран, что полезно для ее населения, между тем как Франция… подумайте только, как много придется разрушить во Франции, прежде чем она станет похожа на Америку!
- Но в конце концов чего же вы добиваетесь?
- Я добиваюсь того, к чему мы неизбежно придем. Но я хочу попытаться прийти к этому плавно, причем движение наше должен возглавлять король.
- В качестве знамени?
- Нет, в качестве щита.
- Щита! - улыбнулся Неккер. - Вы не знаете короля, если надеетесь навязать ему подобную роль.
- Отчего же, я его знаю. Ах, Господи, я его прекрасно знаю, я видел в Америке тысячи таких людей; они управляли маленькими округами: порядочные люди, не отличающиеся величием, не способные настоять на своем, не обладающие ни малейшей предприимчивостью, - но что же тут поделаешь? Благодаря одному лишь своему званию король может послужить защитой от людей, о которых я только что говорил, а защита, пусть даже совсем слабая, все равно лучше, чем ничего. Помню, когда в Америке мы сражались с дикими северными племенами, мне приходилось проводить целые ночи в зарослях тростника; противник прятался на другой стороне реки и держал нас под прицелом. Тростник не слишком крепкая броня, не так ли? И тем не менее признаюсь вам, господин барон, что позади этих высоких зеленых трубок, которые пуля разрезает, как нитку, я чувствовал себя спокойнее, чем если бы находился в открытом поле. Так вот: король - это мой тростник. Он позволяет мне видеть противника, а самому оставаться невидимым. Вот отчего в Нью-Йорке или Филадельфии я был республиканцем, а во Франции сделался роялистом. Там нашего диктатора звали Вашингтон. Бог знает, как он будет зваться здесь: кинжалом или эшафотом.
- Вы видите все в кровавом свете, доктор!
- Вы видели бы точно так же, барон, побывай вы сегодня вместе со мной на Гревской площади!
- Да, правда; я слышал, там была резня.
- Видите ли, народ - это прекрасно… Но как бы прекрасен он ни был… О бури людские! Как далеко вам до бурь небесных! - воскликнул Жильбер.
Неккер задумался.
- Отчего я не могу советоваться с вами постоянно, доктор, - произнес он, - вы могли бы принести мне изрядную пользу.
- Будь я вашим помощником, господин барон, я не смог бы принести ни вам, ни Франции такой большой пользы, какую принесу, если отправлюсь туда, куда хочу.
- А куда вы хотите отправиться?
- Послушайте, сударь, главный враг трона находится подле самого трона, главный враг короля - подле самого короля, - это королева. Бедная женщина забывает, что она дочь Марии Терезии или, точнее, вспоминает об этом лишь для того, чтобы потешить свою гордость; она мнит, что спасает короля, а на самом деле губит не только короля, но и королевскую власть. Так вот, нам, любящим короля, нам, любящим Францию, следует уговориться о том, как лишить королеву власти, как свести на нет ее влияние.
- В таком случае сделайте то, о чем я вас просил, сударь: останьтесь со мной. Помогайте мне.
- Если я останусь возле вас, мы образуем вместе одну-единственную силу: вы будете мною, я буду вами. Нам нужно разделиться, и тогда, сударь, сила наша возрастет вдвое.
- И чего мы таким образом добьемся?
- Мы наверняка не сумеем отвратить катастрофу, но, возможно, отдалим ее; во всяком случае, я гарантирую вам поддержку могущественного союзника, маркиза де Лафайета.
- Лафайет - республиканец?
- Настолько, насколько может им быть человек из рода Лафайетов. Раз уж нам никак не обойтись без равенства, поверьте мне, лучше избрать равенство знатных господ. Я предпочитаю равенству унижающему равенство возвышающее.
- И вы можете поручиться за Лафайета?
- До тех пор пока от него не будет требоваться ничего иного, кроме порядочности, отваги и преданности, - безусловно.
- Хорошо, в таком случае скажите, что требуется от меня?
- Рекомендательное письмо к его величеству королю Людовику Шестнадцатому.
- Такому человеку, как вы, нет нужды в рекомендательных письмах; ваше имя говорит само за себя.
- Нет, мне удобнее считаться вашим ставленником; если вы отрекомендуете меня королю, я скорее добьюсь своей цели.
- А какова ваша цель?
- Стать одним из придворных медиков короля.
- О, нет ничего легче. Но как же королева?
- Главное - чтобы я оказался при дворе, а дальше уж мое дело.
- А вдруг она начнет вас преследовать?
- Тогда я заставлю короля действовать в моих интересах.
- Заставите короля? Это выше человеческих сил.
- Тот, кому подвластно тело, будет большим глупцом, если не сумеет овладеть и умом.
- Но не кажется ли вам, что человек, побывавший в Бастилии, не самый лучший претендент на звание королевского медика?
- Напротив. Ведь, если верить вам, меня преследовали за приверженность философии?
- Боюсь, что так.
- Значит, взяв на службу врача - последователя Руссо, сторонника новых идей, наконец, пленника, только что вышедшего из Бастилии, король реабилитирует себя, вернет себе популярность. Объясните ему это при первой же встрече с ним.
- Вы, как всегда, правы, но скажите: когда вы окажетесь вблизи короля, могу я рассчитывать на вас?
- Всецело, лишь бы вы не отклонялись от политики, о которой мы с вами условимся.
- Что можете вы мне обещать взамен?
- Что я дам вам знать, когда придет пора подать в отставку.
Неккер пристально взглянул на Жильбера, а затем произнес, помрачнев:
- В самом деле, это величайшая услуга, какую преданный друг может оказать министру, ибо это последняя услуга.
И, сев за стол, он принялся за письмо к королю.
Жильбер тем временем перечитывал полученную от Неккера бумагу, повторяя:
- Графиня де Шарни? Кто бы это мог быть?
- Возьмите, сударь, - сказал Неккер через несколько минут, подавая Жильберу лист бумаги.
Жильбер взял его и прочел следующее:
"Государь,
Вашему величеству, без сомнения, надобно иметь верного человека, с которым можно говорить о делах. Покидая короля, я оставляю ему мой последний дар, оказываю последнюю услугу, посылая к нему доктора Жильбера. Я не раз говорил Вашему Величеству, что доктор Жильбер не только один из опытнейших на свете медиков, но и автор памятной записки "Правление и политика", которая произвела на Ваше Величество столь сильное впечатление.
Припадаю к стопам Вашего Величества.
Барон де Неккер".
Неккер не поставил под письмом даты и, запечатав его простой печатью, отдал Жильберу.
- Итак, - сказал он на прощание, - я сейчас в Брюсселе, не правда ли?
- Да, разумеется, более чем когда-либо. Впрочем, завтра утром я дам вам знать о себе.
Барон условленным образом постучал по панно, и на пороге вновь возникла г-жа де Сталь, на этот раз державшая в руке не только ветку гранатового дерева, но и брошюру доктора Жильбера, заголовок которой она не без одобрительного кокетства показала автору.
Жильбер простился с г-ном де Неккером, поцеловал руку баронессе, проводившей его до дверей кабинета, и вышел.
Он направился к фиакру, где все - Питу и Бийо на переднем сиденье, кучер на козлах и даже лошади на подгибающихся ногах - крепко спали.
XXII
КОРОЛЬ ЛЮДОВИК XVI
Свидание Жильбера с г-жой де Сталь и г-ном де Неккером длилось около полутора часов. Жильбер возвратился в Париж в четверть десятого, приказал везти его прямо на почтовую станцию, нанял там экипаж с лошадьми и, отправив Бийо и Питу отдыхать от треволнений в маленькую гостиницу на улице Тиру, где Бийо обычно останавливался во время приездов в Париж, поскакал в Версаль.
Было уже поздно, но Жильбера это не останавливало. Люди его склада испытывают настоящую потребность в действии. Поездка его могла и не принести пользу, но он предпочитал бесполезную поездку сидению на месте: для нервических характеров неизвестность мучительнее самой ужасной реальности.
В Версаль он прибыл в половине одиннадцатого. Обычно в эту пору здесь все спало глубоким сном, но в тот вечер весь Версаль бодрствовал: сюда только что докатились отзвуки того потрясения, от которого еще дрожал Париж.
Французские гвардейцы, королевские телохранители и швейцарцы, собравшись кучками на всех перекрестках главных улиц, вели беседы меж собой или с теми гражданами, чья приверженность королю не вызывала сомнений.
Дело в том, что Версаль испокон веков был городом роялистов. Вера в монархию, если не в монарха, в крови у здешних жителей. Живя подле королей и милостями королей, под сенью их великолепия, вечно вдыхая пьянящий аромат королевских лилий, видя блеск золототканых одежд и сияние августейших улыбок, жители мраморно-порфирного Версаля чувствуют и себя немного королями; даже сегодня, когда мрамор обрастает мхом, а между плитами пробивается трава, когда с деревянных панелей осыпается последняя позолота, когда в парках стоит могильная тишина, Версаль - этот обломок падшей королевской власти - не изменяет своему прошлому и, утратив возможность гордиться могуществом и богатством, стремится сохранить, по крайней мере, поэзию печальных воспоминаний и властное очарование меланхолии.
Итак, в ночь с 14 на 15 июля 1789 года, как мы сказали, весь Версаль глухо волновался, ожидая, как примет король Франции это оскорбление, нанесенное его короне, этот удар, нанесенный его власти.
Мирабо своим ответом г-ну де Дре-Брезе дал королевской власти пощечину.
Народ взятием Бастилии ранил ее в сердце.
Тем не менее люди недалекие и близорукие долго не раздумывали, особенно военные, привыкшие видеть во всяком событии победу либо поражение грубой силы; для них речь шла просто-напросто о том, чтобы пойти походом на Париж: тридцать тысяч солдат и двадцать орудий быстро собьют с парижан спесь и прекратят их буйное торжество.
Никогда еще у королевской власти не было столько советчиков: каждый высказывал свое мнение вслух, на людях.
Самые умеренные говорили:
- Все очень просто.
Нетрудно заметить, что эту формулировку у нас употребляют, как правило, именно тогда, когда все очень сложно.