Так было и в эту ночь. Лику здорово везло – клев был отменным, и в небольшой, сплетенной из ивовых прутьев корзинке уже трепыхалось пять окуней и две зубастые щуки. Бледная луна пока пряталась у горизонта среди тяжелых мрачных туч, и Лик торопился до ее появления воспользоваться долгожданной удачей…
Рыбина была огромная: сверкнув чешуей, она выпрыгнула на камни под обрывом и принялась отплясывать неистовый танец, пытаясь оборвать крепкую бечевку. Но тут Лик поторопился: вместо того, чтобы спокойно подтянуть рыбу поближе, а затем втащить ее наверх, он в азарте подсек ее резко. И холодея от дурных предчувствий, почувствовал, как бечевка натянулась, словно тетива лука, видимо, крючки зацепились за камни.
Рыба была совсем рядом, внизу, как раз под тем местом, где затаился рыболов. Чувствуя, как на глаза навернулись слезы бессилия, Лик в полной растерянности наблюдал за старой щукой, Она наконец угомонилась и, изредка шлепая по камням хвостом, беззвучно разевала рот, утыканный острым частоколом зубов. Мальчик в отчаянии дергал за бечевку, чтобы оборвались поводки – жертвовал драгоценными крючками ради такой славной добычи – но плетенная из гривы молодой кобылицы леска только изрезала пальцы до крови.
И тогда Лик решился: оставив бечеву в покое, он быстро и бесшумно спустился вниз и, распластавшись на камнях рядом со щукой, какое-то время лежал неподвижно, вслушиваясь в ночные шорохи и тихое бормотание реки. Затем, не поднимаясь, на ощупь нашел зловредный крючок, застрявший в расщелине, потихоньку вытащил его, на всякий случай оглушил щуку подвернувшимся под руку голышом, и уже хотел было вскарабкаться обратно, как из-зи туч выскользнул серебристо-желтый лунный диск.
Бледный призрачный свет волнами поплыл над сонной рекой, высвечивая каменистые обрывы, отбрасывающие черные тени на посветлевшую речную гладь. Песчаная отмель на противоположном берегу стала похожа на разлитый вдоль лесных зарослей яичный желток: к ней побежала по волнам световая полоска, отражаясь на угрюмых серых скалах. Темные кусты вдруг поредели, беспомощно замахали голыми ветками над головой Лика, словно прося прощения за то, что уже не могут укрыть незадачливого рыболова от вражеских дозорных.
Мальчик лежал, не шевелясь, уткнувшись лицом в мелкие речные окатыши. Краем глаза он с тоской наблюдал за небесным светилом, оно с издевкой, как ему казалось, подмигивало с высоты и уверенно катилось по небосводу, лихо избегая столкновений с кудрявыми облаками, ленивыми и неповоротливыми. Лик всем телом вжимался в прибрежные камни, стараясь не думать о том, что случится, если сарматы заметят его…
Луна решила отдохнуть только после полуночи. На прощание молниеносно проскочив сквозь прозрачную тонкую тучку, она важно удалилась в темный дырявый лабиринт, изредка лукаво подглядывая сквозь частые прорехи. Приободренный Лик, не утративший надежды благополучно выпутаться из незавидного положения, решил пройти вдоль берега к утесу, где и река пошире, и есть удобная расщелина, по которой можно незамеченным забраться наверх.
Едва уставший и продрогший Лик успел укрыться за огромным валуном невдалеке от расщелины, как луна снова выскочила из-за туч. Но теперь юный рыболов уже не боялся коварного светила: темный провал расщелины должен был надежно укрыть его от глаз дозорных сармат. И все же он на всякий случай решил обождать немного, пока луна снова не спрячется в густую лохматую тучу, она медленно и уверенно выползала из-за леса. Пытаясь согреться, он растирал босые ноги и грудь, не забывая при этом поглядывать на противоположный берег.
Туча жадно проглотила светило, и мальчик было направился к расщелине, как вдруг маленькая вертлявая лодчонка вынырнула из камышей противоположного берега и, направляемая сильной и опытной рукой, стрелой помчала к утесу. Лик быстро заполз в глубокую промоину под обрывом и затаился.
Едва лодка причалила, сидевший в ней человек выскочил на берег и, подхватив ее на руки, быстро оттащил подальше от воды в тень утеса. Затем, прижавшись к скалам в двух-трех шагах от промоины, где лежал Лик, долго прислушивался и оглядывался по сторонам. Не заметив ничего подозрительного, бесшумно ступая, подошел к расщелине и, прячась за выступом, тихо засвистел. В ответ ему раздался такой же свист, и вскоре послышался шорох и шумное дыхание – кто-то спускался по расщелине вниз.
– Наконец-то… – охрипший от страха голос сборщика податей Лик узнал сразу.
– Тише ты! – зашипел на него неизвестный.
– Не бойся, наверху никого…
– Лишние предосторожности еще никому не повредили.
– Согласен, Афеней, – сборщик податей уже отдышался и обрел уверенность. – Что-то долго ты не появлялся…
– Уж поверь, не по своей воле. Да и ты хорош: почему на условленное место не приходил?
– Не мог – в дозоры посылали только группами. Лишь неделю назад сторожевые посты рассредоточили по одному-два человека.
– Почему? – встревожился Афеней.
– Нам это не объяснили. Приказ Марсагета. Правда, я разговаривал с Санэвном, но тот отмолчался. Похоже, и для него это неожиданность.
– Стра-анно… – протянул задумчиво Афеней. – С чего бы это? Кстати, ты сейчас в дозоре один?
– Нет, вдвоем.
– Как… вдвоем?
– А, не беспокойся, – коротко хохотнул жирным смешком сборщик податей. – Мой напарник отдыхает… после хорошего угощения. Между прочим, твоим вином, Афеней, – и снова засмеялся.
– Он у меня теперь вот где, – показал Афенею кулак. – Сам знаешь, Марсагет нерадивых воинов, в особенности дозорных, не жалует. И если я донесу на своего напарника, то можно не сомневаться, что дни его сочтены. Только мне это пока ни к чему. Живой и покорный он нужнее.
– Ну-у, старый лис… – восхищенно пробормотал Афеней – пожалуй, впервые за всю свою сознательную жизнь он встретил человека еще более хитрого, коварного и жадного, чем сам.
– Хи-хи-хи, – удовлетворенно хихикнул сборщик податей и вдруг посерьезнел. – Где обещанное?
– Есть-есть… У меня.
– Давай, – протянул руку сборщик податей.
– Позже.
– Нет, сейчас! – уперся сборщик податей.
– Бери, – неприязненно морщась, подал ему Афеней тяжелый кожаный мешочек.
– Сколько?
– Как договорились… Золотом.
– А все-таки? – сборщик податей принялся торопливо распускать завязки мешочка.
– Ты что… мне не веришь?! – озлился Афеней. – Считать будешь? – выругался.
– Верю, верю, верю… – испугался сборщик податей и сунул мешочек с золотом за пазуху.
– Вот так-то оно лучше, – буркнул Афеней, остывая.
"О, боги, какая скотина! – мысленно возопил ольвийский купец. – С кем дело приходится иметь… Ну погоди, дай срок, доберусь я до твоей мошны, ублюдок"…
И повеселел, представив на миг долгожданный час.
– Ладно, – примирительно сказал Афеней. – А теперь – к делу.
– Что от меня требуется?
– Совсем немного…
– Что именно?
– Убрать Марсагета.
– Как это… убрать? – побледнел сборщик податей. – Ты… ты что?! Ты в своем уме?!
– Завтра же, – безжалостно отчеканил Афеней, с презрением посмотрев на него.
– Как… почему… завтра? Я… я не смогу! – взвизгнул предатель.
– Сможешь, сможешь… И говори потише.
– Не смогу, не смогу, не смогу! – вцепился сборщик податей в рукав Афенея, брызгая слюной.
– Меня убьют! Нет и нет!
– Успокойся, страхополох. Тебя никто не заставляет обнажить меч против Марсагета – он таких как ты отправит на тот свет десяток голыми руками. Есть средства более надежные и верные, не мне тебя учить.
– Какие средства? – сборщик податей отшатнулся назад.
– На, возьми, – Афеней протянул ему крохотный алабастр. – Как пользоваться, сам знаешь.
Бесшумно и быстро… Но только завтра!
– Почему завтра?
– Дня через два-три решающий штурм. И к тому времени Марсагет должен лежать на похоронной колеснице.
– Но это невозможно… так быстро, – заныл сборщик податей, с опаской ощупывая алабастр.
– Нужны верные люди…
– А это и есть твоя задача. Найди таких людей, купи их. Золота не жалей, все расходы я беру на себя. И еще одно: если старый вождь прихватит с собой и молодого щенка, своего сына, плачу вдвойне. Вот задаток, – еще один мешочек перекочевал из рук купца за пазуху предателя.
– У меня к нему свой, особый счет, – дрожа от ненависти, сказал сборщик податей. – Да вот только нет его сейчас в Атейополисе.
– Как нет? – встревожился Афеней. – А где же он?
– Точно не знаю, но ходят слухи, что отправился за подмогой к соседним племенам. Вместе с.
Аттамосом, братом Радамасевса. А может, и к Скилуру.
– Эх, упустили! – Афеней зло выругался. – Спешить нужно, спешить! – скрипнул зубами. –
Обрадуется Дамас известию…
– Не успеют… Да и вряд ли захотят.
– Думаешь?
– Уверен.
– Почему?
– Сарматы – это сила. Другие племена сколотов сами боятся их, за свои скальпы дрожат. А Скилуру сейчас не до этого – у него Гатал под боком и сираки с меотами сговорились. Вот и суди сам, выгодно ли ему сейчас в драку ввязываться из-за какого-то паршивого Атейополиса, вождь которого к тому же до сих пор не признал его верховную власть над собой.
– И то правда… Ладно, поживем – увидим… Но Марсагет должен умереть!
Лик, полуживой от страха, с трудом понимал негромкую речь собеседников, в ней было много незнакомых ему эллинских слов. Но главное он понял: сборщик податей – предатель и замышляет недоброе против Марсагета, а эллинский купец – враг сколотов.
Когда Афеней переплыл на другую сторону реки, а сборщик податей, натужно кряхтя и задыхаясь, полез вверх по расщелине, Лик выбрался из промоины и, не решаясь последовать за ним, побежал вдоль берега обратно к своей удочке, уже почти не таясь и не опасаясь сармат, благо луна надолго скрылась среди туч. И только здесь с большим трудом забрался наверх, ободрав до крови коленки и руки…
Хмурый и озабоченный Радамасевс быстро вошел в юрту и устало опустился на ложе.
– Обед готов, господин… – неслышно проскользнул вслед за ним виночерпий.
– Подавай.
– Слушаю и повинуюсь.
Вчера отбили два штурма, сегодня – один… Впрочем, боем это можно назвать с натяжкой: прикрываясь щитами, сарматы дальше рва с водой не шли, лишь забрасывали его камнями и связками хвороста. Судя по всему, в скором времени нужно ожидать решающего штурма, возможно последнего… А помощи пока нет. Почему медлит царь Скилур? Почему нет вестей от Абариса?
Сарматы починили осадные машины, установили их на позиции, но еще не обстреливали защитников Старого Города. Чего-то ждут. Чего? Позавчера в их лагерь пришел караван, видимо, с продовольствием. В осажденном Атейополисе для воинов пока хватает еды, но мирные жители голодают.
Расстегнул пояс, снял легкую кольчугу. Устал… Устал от гнетущей неопределенности. Так и подмывает выйти за ворота со своей дружиной и врубиться в боевые порядки врага. Победить или погибнуть. Но если погибнуть, то в чистом поле, в поединке, а не подохнуть от голода и болезней в каменном мешке акрополя. И невольно позавидовал Меченому: тот, если остался жив, гуляет где-то в лесах, поит коня студеной чистой водой, умывается поутру холодными росами. Вольный, как птица…
Раздраженный голос телохранителя прервал невеселые размышления вождя.
– Уходите, кому говорю! Вождь отдыхает. Ну быстрее!
– Нам очень нужно… Ну пропусти… – тоненький девчоночий голос был едв слышен.
– Сказано – уходите и все тут! Нашли время…
– Нам расказа-а-ать нужно… – захныкала девчушка.
– Говори мне, что там у вас? – сбавил тон телохранитель. – Я передам.
– Не-а, только великому вождю…
– Вот пристала! Да не могу я…
– Эй, кто там? Пропусти…
– Слушаюсь, великий вождь!
Тоненькая остроглазая девчушка, словно белочка, запрыгнула под полог юрты; за нею, низко наклонив голову, робко прошел смуглый коренастый мальчуган, босой и в рваных шароварах, но вооруженный, как настоящий воин: у пояса висел нож, через плечо перекинут добротный лук, а легкий колчан из бересты полнился стрелами.
– Что вас привело ко мне? – добродушно улыбнулся вождь при виде растерявшихся детей, в безмолвном поклоне застывших у порога.
– Это… Вот он… Он все расскажет, – первой осмелела девчушка и затеребила маленького воина.
– Тебя как зовут? – спросил ее Радамасевс.
– Ававос… Я дочь кузнеца Тимна.
– Тимна! – слегка нахмурился вождь. – М-да… Ну ладно… – он был уже наслышан про историю с гаданием от самого Марсагета. – Ну а ты, юноша? Ты, кажется, моего племени?
– Да, великий вождь… Меня зовут Лик.
– Так что же вы хотели рассказать мне?
Лик, запинаясь и прокашливаясь от волнения, поведал Радамасевсу о своих приключениях на рыбалке. Радамасевс закаменел, слушая мальчугана; только глаза заполыхали грозным огнем да на скулах проступили бурые пятна румянца. Не говоря ни слова, он обнял его и крепко прижал к груди.
В юрту рабы внесли обед вождя. Вкусно запахло жареным мясом и свежеиспеченными лепешками. Ававос сглотнула слюнки при виде такого изобилия вкусных и сытных яств; вождь это заметил.
– Ее, – показал на Ававос, – накормить досыта моим обедом. А тебе, храбрец, – потрепал Лика за волосы, – придется чуток обождать. Поедешь со мной. Двух коней и охрану! – приказал он начальнику телохранителей, прибежавшему на зов. – Весь отряд…
Радамасевс наметом влетел в ворота акрополя и, соскочив с коня на скаку, почти бегом направился во внутренний дворик дома Марсагета. Телохранители Радамасевса присоединились к страже у ворот акрополя, а с десяток воинов, во главе с начальником личной охраны вождя, проследовали за ним.
– А-а, вот кстати! – широко улыбнулся ему навстречу Марсагет. – Садись побыстрее. У нас сегодня праздник – будем пить хорошее вино. Сборщик податей расщедрился, целую амфору старого делосского где-то откопал. У-у, хитрец! – пригрозил шутливо пальцем сборщику податей, сидевшему рядом с ним и подобострастно скалившемуся.
Видно было, что Марсагет уже успел опрокинуть не один кубок.
– Не ко времени пир затеял, побратим, – хмуро сказал Радамасевс, но все-таки уселся напротив Марсагета.
– Вина! – прикрикнул Марсагет на виночерпия. – Давай делосское. Почему не ко времени? – спросил он у Радамасевса. – В самый раз. Может, последняя чаша. Скоро решающий штурм.
– Рано хоронишь себя, Марсагет.
– Я разве так сказал? – смутился Марсагет под колючим взглядом побратима. – С чего ты взял. Держи! – протянул ему чашу.
Выпили. Радамасевс не спускал глаз со сборщика податей и виночерпия, который суетливо бегал вокруг них, наполняя кубки и чаши. Поодаль обедали знатные дружинники и телохранители вождей.
С Марсагетом были только его приближенные и родственники, не считая Радамасевса, главы старейшин, изображающего радостную умиротворенность по случаю приглашения к обеду, и сборщика податей, играющего роль верноподанного слуги с неменьшим искусством, чем желтоглазый старец свою.
Радамасевс почувствовал, как внезапный озноб прокатился по телу – наконец-то! Он заметил, как сборщик податей мигнул виночерпию; тот, схватив кубок Марсагета и отвернувшись от всех, плеснул туда вина и что-то бросил. Его руки заметно дрожали, когда он возвратил кубок вождю – воровато окинув взглядом собравшихся, виночерпий мелкими шажками отбежал в сторону, к амфоре, и стал лить вино в опустевший кратер.
– Постой, Марсагет! – Радамасевс с неожиданной для его лет и комплекции стремительностью почти вырвал из рук побратима кубок, облив его одежды.
– В чем дело? – нахмурился Марсагет, в недоумении уставившись на него.
– Эй, виночерпий! Поди сюда!
– Слушаюсь, великий вождь!
– Выпей… – протянул ему кубок Радамасевс. – Вождь угощает своего верного слугу.
Марсагет хотел что-то сказать, но, заметив странное состояние побратима, только хмуро кивнул. Виночерпий окостенел; внезапная бледность подчеркнула темень округлившихся от ужаса глаз, губы посинели, как у мертвеца, руки безвольно опустились вдоль туловища.
– Ну что же ты, я жду! Быстрее, не задерживай. Великую милость оказывает тебе вождь.
– Н-нет… н-не… д-достоин… – заикаясь, наконец выговорил виночерпий, кланяясь.
Тишина вдруг воцарилась среди приближенных вождя. С еще неосознанной тревогой и любопытством они глядели на Рамасевса, насильно всучившего чашу с вином помертвевшему виночерпию.
– Ну! – Радмасевс, могучий, кряжистый, нависал над невзрачным виночерпием, словно утес над кустиком чертополоха.
Виночерпий беспомощно оглянулся на Марсагета – вождь хмурился все больше, пытаясь сообразить, что задумал побратим, – затем перевел взгляд на сборщика податей. Тот сидел недвижимый, с тем поразительным спокойствием, приходящим к человеку разве что в мгновения, когда душа еще не распрощалась с ним, но дух уже сломлен, и отупляющее безразличие сковывает тело и убивает остатки разумного восприятия окружающего. Тусклые, холодные глаза сборщика податей оттолкнули взгляд виночерпия, со сквозившей в нем мольбой о помощи.
Тогда виночерпий, поникнув головой, припал губами к краю кубка и медленно, не отрываясь, выпил его до дна. С пугающей улыбкой, в которой уже не было ничего человеческого, он вернул кубок Радамасевсу, поклонился ему и Марсагету, на негнущихся ногах отошел в сторону, с нервным смешком взялся за ручки наполненного вином кратера, словно намереваясь поднять его, и вдруг захохотал: безудержно, истерически, содрогаясь всем телом, нелепо размахивая руками и быстро- быстро кланяясь в сторону амфоры с вином.
Присутствующие, исключая Радамасевса, заволновались, зашушукались между собой, но тут же утихли под гневным взглядом Марсагета – он все никак не мог постигнуть смысл происходящего. Радамасевс же вперил очи в лицо сборщика податей, отчего тот начал задыхаться, столько ярости выплеснули в его сторону глаза вождя.
Виночерпий смеялся. Безумный хохот его рассыпался среди сколотов мелкими, жалящими иголками, проникающими в задурманенное вином сознание и вызывающими душевный трепет.
Неожиданно скрюченая фигурка виночерпия быстро распрямилась, руки взметнулись к небу в последнем порыве, душераздирающий крик рванулся из горла и захлебнулся в хриплых, булькающих звуках. Как подрубленное дерево, рухнул он на землю, дернулся несколько раз и затих; из ушей и рта хлынула черная кровь.
– Пес поганый… – Радамасевс плюнул в сторону трупа, брезгливо отшвырнул кубок, который все еще держал в руках, и медленным шагом направился к сборщику податей.
Тот попытался встать, но ноги ему не повиновались; нервный тик исказил его лицо до неузнаваемости, бледная кожа на лбу и висках покрылась красными пятнами.
– Поднимись, благодетель… – Радамасевс сильным рывком поднял сборщика податей. – Тебе поклон от Афенея. Что молчишь? Не рад? – Радамасевс за шиворот, как нашкодившего щенка, поволок его к Марсагету. – Полюбуйся, вождь, на этого выродка. Долгонько мы его искали. Да как не виться аркану, а на конце всегда петля…
Сборщик податей, словно очнувшись, вдруг крутанулся на месте, вырвался из рук Радамасевса и с выпученными от страха глазами помчался к коновязи. Там он одним махом вскочил на круп коня и поскакал к воротам акрополя.