Я никогда не был в Ленинграде. Но мне не хочется признаваться в этом Риттеру.
- Я бы очень хотел побывать там, - говорит Риттер. - Это город моего детства. Последние дни я почему-то всё время вспоминаю о нём… Мы жили на Екатерининском канале, возле Банковского моста. Жёлтый дом со львами. Рядом был большой сад. Я играл в нём в индейцев… Интересно, что там теперь…
- Во всяком случае, сейчас там не играют в индейцев. Мальчишки Ленинграда умирают от голода… А в дорогой вашему сердцу дом давно могла попасть сброшенная с "юнкерса" фугаска.
Больше Риттер не задаёт мне вопросов.
Не знаю, как он, а я обязательно буду в Ленинграде. Мы приедем туда с Ниной рано утром "Красной стрелой". Снимем номер в лучшей гостинице. В "Астории". Говорят, там очень шикарно. Мы выйдем на Невский. Увидим Зимний дворец, "Аврору", арку Главного штаба. До сих пор я всё это видел только в кино. Я ещё слишком мало видел на земле.
Мы пойдём в Эрмитаж, медленно обойдём тихие залы, сходим в квартиру Пушкина на Мойке. Потом мы устанем. Нина проголодается. Мы зайдём в самый лучший ресторан, закажем самые дорогие блюда. На столах будут лежать белые скатерти и стоять весенние цветы. Вокруг будут сидеть нарядные, чистые люди. Будет играть тихая музыка. И не будет никакой войны.
6
Грохот разрыва оборвал тишину. Взметнулась земля. Над выжженной степью летели грязно-серые бомбардировщики с чёрными крестами на хвостах…
Опять приснился этот проклятый кошмар. Я открываю глаза. Риттер сидит у меня в ногах. В его глазах испуг. Значит, это не сон.
Новый разрыв сотрясает воздух. Мы вскакиваем. Внизу, на другой стороне острова, там, где вдаётся в море мысок, яркий сноп света прорезает темноту. Свет, кажется, исходит из самой воды. В его луче строения станции. Огненная вспышка у основания луча. Звук выстрела сливается с грохотом разрыва. Тёмное облако подымается над домиком. Луч прожектора переносится на соседний дом.
И снова грохот разрыва. С моря ударяют трассирующие пули крупнокалиберных пулемётов.
В бинокль видно, как к берегу в свете прожектора пристаёт лодка. Из неё выскакивают люди. Грохот разрывов смолкает. Вступают характерные очереди немецких автоматов.
Несколько слабых хлопков. Судя по звуку, это выстрелы из охотничьих ружей. Снова автоматные очереди. На этом расстоянии не слышно криков людей. Наконец выстрелы смолкают.
В наступившей тишине высадившиеся на берег солдаты суетятся между строениями. Мелькают огненные блики. Больше ничего нельзя рассмотреть.
Солдаты покидают остров. В луче прожектора видно, как они прыгают в шлюпку. Шлюпка отваливает. И тут же на берегу вспыхивает гигантский, вздымающийся к небу костёр. Яркое пламя озаряет вдающийся в море мысок.
В зареве пожара отчётливо видна удаляющаяся шлюпка и чуть дальше низкий длинный корпус подводной лодки.
На ходовом мостике неясные силуэты фигур. По пожарищу бьют очереди крупнокалиберных пулемётов. Десант подымается на борт подводной лодки. Гаснет прожектор. Подводная лодка растворяется во тьме.
В поле бинокля, вздымаясь к небу, полыхает огромный костёр. Языки пламени бушуют над крышей дома. Выше огня трепещет на ветру пятнышко - флаг на флагштоке. Но вот пламя взметнулось вверх, и, слившись с ним, исчезло трепещущее алое пятно.
7
Я мчался вниз, не разбирая дороги. Я падал, разбивался в кровь и снова бежал туда, где в ночи бушевало пламя пожара. О Риттере я вспомнил, только услыхав тяжёлое дыхание за своей спиной. Лейтенант бежал следом.
Уже светало, когда мы добрались до места ночного боя. Пожар догорал. Резко пахло нефтью. Снег вокруг строений был коричнево-чёрный от пепла и пролитого мазута.
Огонь уничтожил всё: мачту радиостанции, дома, пристройки. Возле пожарища валялись стреляные гильзы, в снежной траншее лежала разбитая двустволка с обгоревшим прикладом.
Убитых не было видно. Где же люди? Не увели же их гитлеровцы с собой? Мы подошли к строениям.
В первом домике выгорело всё. Из кучи углей и головешек торчала только покривившаяся труба железной печки.
Во втором доме догорала рухнувшая кровля. Риттер, подобрав уцелевшую палку, пошевелил тлеющий костёр. Фыркнуло пламя. Лейтенант испуганно отшатнулся. Он выронил палку, прикрыл лицо рукой и отвернулся. Его стошнило.
Я понял, что он увидел под догорающей кровлей. Мне захотелось скорее уйти с этого страшного чёрного квадрата опалённой земли.
В глубь острова по снегу бежала цепочка торопливых мелких следов. Они обрывались у небольшого сугроба. Там, уткнувшись в снег, лежала белая, пересечённая алой перевязью фигура. Я подошёл ближе. Человек в одном тёплом белье лежал ничком на земле. Через всю спину по шерстяной нижней фуфайке расплывалась широкая, уже подмёрзшая кровавая полоса. От плеча к поясу человек был перерезан очередью из автомата.
Я перевернул убитого. Это была женщина. Женщина лет тридцати, полная, небольшого роста.
В её коротких светлых волосах были тугие бумажные папильотки.
8
Мы сидим на берегу под ледяным откосом. Шагах в пяти стоит наша лодка. Прошло меньше суток с тех пор, как мы высадились на этом безымянном островке. Надо двигаться дальше. Но куда? До Шпицбергена ещё около ста километров. Их немыслимо пройти без продовольствия и топлива двум измученным больным людям.
Всё-таки я устанавливаю нарты поперёк лодки и спускаю наш корабль на воду. Впереди чистая вода, можно будет идти на вёслах. Риттер сидит, закрыв глаза.
- Вставайте, - говорю я. - Надо уходить.
- Куда? Я не могу… Оставьте… - он бессильно роняет голову.
Надо вывести его из этого состояния. Бью Риттера наотмашь по щекам. Наконец он выходит из забытья.
- Что вы хотите? Зачем я вам? Оставьте меня…
Мне приходится быть жестоким.
- Мне плевать на вас. Меня интересует операция "Хольцауге".
Риттер шире открывает глаза.
- Вас всё ещё интересует… - Он пытается усмехнуться, но его смех больше похож на хриплый кашель.
- Мне не до шуток. Как вы очутились на ничьей земле?
Риттер облизывает пересохшие губы.
- Это было личное задание Геринга. Выполняла военная разведка адмирала Канариса. Нас высаживали в строжайшей тайне с рыбачьих тральщиков, подлодок и ледоколов…
- Что от вас хотели Геринг и Канарис?
- Во-первых, сводки погоды… Регулярные сводки… Огромный фронт… От Лондона до Волги… - Риттер говорит медленно. Он с трудом выталкивает слова из потрескавшихся губ. - У нас нет станций севернее Норвегии… Здесь кухня погоды. Авиация слепа. Мы даём сводки… Каждые шесть часов сводки… Чтобы победить в воздухе, нужен прогноз… Ежедневный точный прогноз…
Я вспоминаю "юнкерсы", летевшие над Доном, разбомблённую Лозовую, горящий Харьков.
Риттер, прикрыв глаза, умолкает. Я наклоняюсь к нему.
- И это всё?
Риттер молчит.
- Сводки - и только?
Лейтенант поднимает веки.
- Нет… - Я скорее угадываю, чем слышу его голос. - Остальное тоже… Разведка… Наводка рейдеров… Дезориентировка самолётов и кораблей противника.
- Значит, та радиограмма?..
- Да… Я отдал приказ… Я исполнил свой долг…
- Долг?
- Да. Я так считал… Я хотел, чтобы скорей кончилась эта война…
- И потопили безоружный транспорт… А то, что случилось здесь вчера?
Риттер подымает усталые больные глаза.
- Оставьте… Дайте мне спокойно умереть…
- Вставайте, - говорю я.
Риттер не отзывается. Встряхиваю его. Лейтенант валится на лёд. Я выпрямляюсь.
- Встать! Ауфштеен! Шнеллер!
Риттер машинально повинуется. Неуверенно встаёт. Я подхватываю его под руку.
- Идёмте, - говорю я.
9
Мне удалось подстрелить несколько нырков, и это немного поддержало наши силы. Но Риттер с каждым днём слабеет. Он не верит, что мы сможем добраться до людей. На воде лейтенант ещё кое-как гребёт, а на льду идёт рядом с санями, с трудом переставляя ноги. Мы едва продвигаемся вперёд. Если не случится какое-нибудь чудо, мы погибли.
Вечерами Риттер долго шелестит страницами писем. Вряд ли он может что-нибудь разобрать на этих потёртых листках. Просто он вспоминает дом, семью, перебирает свою жизнь.
Днём Риттер ко всему безразличен. Боюсь, скоро настанет час, когда я не смогу заставить его идти дальше.
10
Сегодня нам повезло. Мы вышли к чистой воде и только к вечеру доплыли до противоположного края широкой полыньи.
Я первый вышел на льдину и замер поражённый: по снегу поперёк ледяного поля проходил отчётливый след саней. Рядом со следом полозьев, порой переплетаясь с ним, явственно отпечатались следы двух пар ног. Здесь недавно проходили люди!
Я позвал Риттера. Лейтенант на мгновение оживился. Он долго всматривался в следы. Постепенно его лицо становилось всё мрачнее.
Мы вытащили на лёд лодку, сняли наши нарты. Риттер подтащил их к следу. Полозья нарт точно совпали с колеёй.
Это были наши следы. Мы прошли по этой льдине, может быть, день, может быть, два, а может быть, н месяц назад. Теперь её занесло дрейфом вперёд. Мы будто кружимся на гигантской карусели, и кто знает, куда нас выбросит её бег…
Мы молча сидели на санях. Риттер, казалось, дремал. Мне тоже мучительно хотелось закрыть глаза, вытянуться в нартах и забыть обо всём.
- Надо идти, - сказал я.
- Вы ещё надеетесь дойти? - глухо спросил Риттер.
- Да. Вместе с вами.
Риттер покачал головой.
- Я не могу сделать ни шага, - Он прикоснулся к ноге и поморщился от боли. - Идите один.
- Вы пойдёте. Пойдёте со мной, Риттер. Вы отлично это знаете.
Риттер помолчал.
- Вас всё ещё интересует операция "Хольцауге"?
- Да, - твёрдо сказал я.
Это было единственное, что могло сейчас оправдать моё упорство в глазах Риттера.
Лейтенант опять надолго умолк. На западе, за чистой водой низко висело солнце. Наконец Риттер поднял голову.
- Где ваша карта?
Я достал карту и отдал лейтенанту. Мне нечего было смотреть. Я знал наизусть каждый миллиметр на ней.
Риттер попросил карандаш. У меня не было сил повернуться я посмотреть, что он делает с картой. Может быть, он знает какой-нибудь выход?
Риттер тронул меня за плечо.
- Вот, - сказал он, - смотрите… Здесь всё. Всё, что я знаю. Клянусь. Но дайте слово, что теперь вы оставите меня…
Раздался зловещий треск. Я вскочил. Большой кусок оторвался от нашей льдины. На его краю стояла лодка. Она наклонилась, покачалась мгновение и нехотя, как в замедленном кино, соскользнула в воду. Ветер погнал лодку на запад. В ней были одеяла, спальный мешок, остатки спирта и тюленьего жира, спиртовка, патроны. Уплывала последняя, едва теплившаяся надежда на спасение.
Риттер, выпрямившись, с ужасом смотрел на удаляющуюся лодку. Раздумывать было некогда. Я снял пояс с пистолетом, сбросил меховой комбинезон и унты и кинулся в ледяную воду.
Свитер и брюки стесняли движения, лодку быстро относило к чистой воде. Дважды я подплывал к лодке вплотную, и дважды течение уносило её вперёд раньше, чем я успевал ухватиться за борт. Расстояние между нами стало увеличиваться. Я выбился из сил. Будто сдавленное чьей-то рукой, замерло сердце. Я перевернулся и поплыл на спине.
Со льдины донёсся слабый хлопок. Я не мог поднять головы и посмотреть, что там случилось. Меня подхватило сильное течение. Когда я снова перевернулся, лодка была намного ближе. Ко мне вернулись силы. Закоченевшие руки и ноги плохо слушались, но всё-таки я двигался вперёд. Отчаянным движением я уцепился за край лодки.
Я грёб обратно, не жалея сил. Тело уже не чувствовало холода. Эта бешеная гребля, наверное, спасла меня.
Риттер сидел на льду. Он не двинулся с места при моём приближении.
- Риттер! - крикнул я.
Он не отозвался.
Я с трудом вытащил лодку на льдину и бросился к своему спутнику. Он сидел без шапки, прижавшись спиной к нартам.
Рядом валялся парабеллум. Из маленькой ранки в виске уже не текла кровь.
Рядом лежала смятая карта. Я машинально развернул её. На карте в разных местах: у восточного побережья Гренландии, на островах архипелага Земли Франца-Иосифа и даже у оконечности Шпицбергена - были нанесены карандашом жирные кресты. Такой же крест стоял на том острове, где мы впервые повстречались с лейтенантом. Это была карта операции "Хольцауге".
11
Я разбил топором нарты и развёл большой костёр. Бросил в него и вёсла. Жаркий огонь быстро согрел меня и высушил одежду.
Я отобрал самое необходимое из снаряжения: спальный мешок, секстант, спиртовку - и сложил всё это в рюкзак.
На вырванных из судового журнала страницах я подробно по-русски и, как сумел, по-английски, записал рассказ Риттера о личном задании Геринга.
Потом я вернулся к лейтенанту и оттащил его тело в небольшую расщелину.
Из руки Риттера выпал листок. Я поднял его. Это была фотография молодой женщины и двух мальчиков лет шести-восьми, на обороте надпись: "Dusseldorf, 1941". Вместе с картой я спрятал её в прорезиненный мешок.
Потом я завалил тело Риттера снегом.
Впереди была гряда высоких торосов. Я поднялся на вершину гряды.
Я задержался на краю ледника, чтобы оглядеть пройденный путь.
Стояла мёртвая, торжественная тишина. Насколько видел глаз, к югу тянулись ледяные поля, широкие разводья, гряды торосов и острые клинья отдельных ропаков.
Садилось солнце, и ледяные поля казались гигантскими кристаллами багрово-красного кварца.
Глава восьмая
1
Мир двухцветен. Он как чёрно-белое кино. Кто-то стёр с земли зелень травы, мягкую желтизну речного песка, золотистую, будто опалённую солнцем кору сосен, голубизну рек, красный гранит скал, яркую россыпь цветов.
Осталось только два цвета. Белый и тёмно-свинцовый. Белый лёд и тёмно-свинцовая вода.
В мире пропали звуки. Не стало пения птиц, гула машин, шелеста листьев, голосов людей. Ничего. Только тихий скрип снега под ногами.
И вдруг грохот орудийного залпа врывается в онемевший мир. Это подвинулись льды. И снова тишина.
Я один в этом страшном мире.
Я иду к горизонту.
2
Я лежу, распластавшись, на снегу. Метрах в ста чернеет круглая голова тюленя. Он зорко осматривается вокруг. Ветер дует в мою сторону. Я лежу неподвижно. Ни малейшего звука, иначе зверь тут же исчезнет в лунке. Наконец тюлень опускает голову. Он дремлет.
Я ползу вперёд. Сон тюленя чуток и прерывист. Всего пять-шесть секунд, и он снова подымает голову. Я замираю, жду когда опустится чёрная круглая голова. Я должен подползти так, чтобы стрелять наверняка. Его мясо, кровь, жир - это жизнь. Я должен убить его. Я должен дойти до людей.
3
Воет ветер. Метёт пурга. Я лежу в снежной яме. В спальном мешке тепло. Очень хочу спать. Спать, спать без конца. И никуда больше не идти. Не трогаться с места. Только спать.
Успокаивается ветер. Затихает пурга. Всё так же хочется спать. Невозможно пошевелить рукой.
Но я заставляю себя встать. Стряхиваю сон. Я должен идти. Меня ждут. Ждут лётчики, погибающие в воздушных боях; ждут люди, умирающие под бомбёжкой; ждут команды гибнущих кораблей и полярники расстреливаемых станций.
Ждёт в Тромсё семья Дигирнеса. Я должен побывать там и рассказать, как умер капитан.
"Никогда не думала, что это так немыслимо - жить без тебя…"
4
Мир стал ещё беднее. Исчезло солнце. Я видел его последний розовый закат. Теперь даже в ясную погоду оно не подымается над горизонтом. Нет дня, нет утра, нет вечера - долгие бесконечные сумерки. Полуночное беззвёздное небо. Я иду почти наугад.
5
Небо вспыхнуло. Высоко на западе зажёгся сноп красных лучей. На противоположной стороне повис гигантский цветной занавес. Бесплотный и лёгкий, он ежесекундно меняет свои очертания, переливаясь всеми цветами - от бледно-зелёного до алого. Огненные языки прорезывают небо. Бегут стремительные молнии, вспыхивают и гаснут сверкающие ленты…
Что это? Отсвет далёкой зари? Космическая буря? Или просто видение, родившееся в моём усталом мозгу?
6
Вдали слышится лай собак. Я хочу поднять голову и не могу этого сделать. Лай собак приближается. Слышу громкий в тишине скрип полозьев и гортанные крики каюра.
Сани едут прямо на меня. Нет сил отползти в сторону. Всё, что я могу, - это достать пистолет. Сани уже совсем близко. Я вижу мохнатую вереницу собак. Слышу голоса людей. Они говорят по-английски. Я стреляю в воздух.
7
Открываю глаза. Надо мной низкий, обшитый фанерой потолок. Звучит негромкая музыка. На столе затенённая бумагой керосиновая лампа и приёмник. Возле него спиной ко мне человек в толстом свитере. В комнате тепло. Я лежу раздетый под одним шерстяным одеялом на мягком топчане, под головой настоящая подушка. Мои руки туго забинтованы. Лицо смазано какой-то пахучей мазью.
Скрипнул топчан. Человек обернулся. Это совсем молодой паренек лет девятнадцати, светловолосый, с нелепыми на его юношеском лице пшеничными усами. Он подходит ко мне.
- Как вы себя чувствуете? - спрашивает он по-английски.
- Хорошо… Карта… Где карта? Вы нашли карту?
- Не беспокойтесь! Всё в порядке. Лежите спокойно. - Он смотрит на часы. - Скоро приедет врач. Русский врач.
Я хочу спросить, что делается там, в большом мире, на фронте. Но мне трудно подобрать нужные английские слова, а паренек протестующе трясёт головой.
- Молчите. Вам нельзя напрягаться. Скоро приедет русский врач.
Он возвращается к приёмнику. Свистит настройка, и вдруг в комнату врывается русский голос, странный, медленный баритон. Он читает длинный список имён:
- "Семён, Татьяна, Андрей, Леонид, Иван, Нина, Геннадий, Раиса, Андрей, Дмитрий, Андрей, - Сталинграда. Точка…".
Англичанин поворачивает ручку.
- Нет! - кричу я. - Нет! Но! Но!
Испуганный паренёк возвращает волну. Я догадываюсь - идёт передача материалов для районных и областных газет. Там, в Москве, далёкий диктор медленно, по слогам читает сводку Совинформбюро:
"…Та-ким обра-зом, запятая, на-ши вой-ска за-вер-ши-ли полное окру-жение в райо-не го-ро-да Шестой… Передаю по буквам: Шура, Елена, Семён, Татьяна, Ольга, Иван - краткий - шестой немецко-фашистской армии…".
Я ещё очень слаб. Я прикрываю глаза. И передо мной встаёт белая земля и бесконечная дорога, по которой я шёл сюда, к людям.
Эпилог
Колчин посмотрел на часы и подозвал кельнера. Перед ним на столе уже стояла целая стопка круглых картонок с надписями: "Избавь нас, боже, от злого взгляда, большого зноя, ненастья тоже". За окном проносились машины, шумела пёстрая уличная толпа.
Кельнер пересчитал картонки. Колчин расплатился и вышел.
Серый четырёхэтажный дом был напротив. Колчин стоял в нерешительности. Его отделял от дома только густой поток машин.
Должен ли он сделать то, что задумал? Уже четвёртый день их группа в этом городе. Сегодня они уезжают. Он должен сделать это сегодня, или…
На пешеходной дорожке появился человек в синих очках. Его вела собака. Человек натягивал поводок, чтобы чувствовать малейшее движение собаки. На рукаве слепого желтела повязка с тремя чёрными кругами. Машины остановились.
Колчин перешёл улицу. Снова задержался у подъезда, над которым висели медные таблички номеров квартир.